У одной варежки, а у другой валенки кому-то что-то передадим. Мы все кого-нибудь да увидим из своих, ведь многих знали из монастырей. Отца Серафима Голубцова провожали ему валенки сумели передать. Помню отца Георгия Горева из общины Покрова. Я столько проповедей его слышала Увидела заплакала. Он увидел, что я плачу, и погрозил пальцем, показал на небо: значит, Бог так велел
Однажды приезжаем мы часов в десять вечера на Октябрьский вокзал. Видим: есть вагон с решеткой. Уже состав полон, ждут только этих, с «черного ворона». А мы опоздали. Бегаем мимо вагона может, в окно-то кого-нибудь увидим, они обязательно смотрят, им тоже хочется увидеть, нет ли тут своих. Смотрим батюшка выглядывает в окно. Такой: черные волосы, молодой еще, лет, может, под сорок. Какая-то с нами монахиня была (потом мы узнали: она была алтарницей в Тихвинском храме около Бутырской тюрьмы).
Она говорит:
Батюшка, батюшка! Ой!
Мы говорим:
Матушка, здесь кто-нибудь есть знакомый?
Так как же, вон батюшка. А ведь это отец Василий из Соломенной сторожки. (Где-то под Москвой была Соломенная сторожка, церковь там была.) А матушка не знает. А ведь у них четверо деток.
Скорее берите такси! (Тогда было очень легко такси взять.) Скорее, вот вам деньги на такси, скорее, скорее поезжайте, привозите матушку!
А поезд пойдет где-то через час. Значит, она должна за час туда и сюда быстро вернуться. И она успела. Матушка была наготове, дома была.
Я хорошо помню зима, мороз, батюшка выглядывает в окошко, а нас конвоиры-то гоняют эти, со штыками-то. Мы тоже так не очень навязываемся, а то прогонят и не подойдешь больше. Поезд должен был скоро уже тронуться. И наконец видим эта монахиня бежит с той матушкой. И батюшка увидел ее, и она увидела своего батюшку. И просит конвоиров попрощаться.
Отойдите, сейчас же отойдите отсюда!
Я хорошо помню, мне ее было очень жаль: мороз был, а она даже не успела перчаточки взять, она хватается за ручку вагона, кольцо венчальное помню Жалко было и холодно, и всё И как ни умоляла нет, всё, не дали попрощаться.
А потом позже я увидела эту матушку и говорю (уж не один год прошел):
А я вас, матушка, помню
Да, да, да. А ведь отец Василий-то умер
Только в окно попрощались.
Вот я рассказала Конечно, это крохи, и очень маленькие крохи. Если всю-то картину обрисовать А скольких мы оплакали!
Кого-нибудь обязательно видим.
Один батюшка, отец Павел, был очень маленького роста и очень смешной. У него церковь большая, амвон обширный такой, и нас, молоденьких, очень смешило: он от престола, когда «мир всем», чуть не бегом бежит, а потом останавливается: «мир всем» вот так. И нас это очень смешило, мы «хи-хи, ха-ха»
И что же вы думаете? Такой казался смешной батюшка, а он тоже умер мученически за Христа в ссылке. И вот никаких мыслей не было даже, не знали в то время. А вот шли, прямо шли, шли на смерть, на страдания большие шли.
В тюрьму мы ходили Надо было поехать к часу ночи, всю ночь просидеть То есть как ночь? Часов до трех просидеть на холодной лестнице, потом спуститься и занять очередь в Бутырскую тюрьму. Мы чуть не первые занимали, потому что в три часа еще транспорт не ходит. Потом кому-нибудь уступали.
Например, вы пришли, у вас нету ни очереди, ничего, а очередь большая, до вас не дойдет, чтобы передать. И занимали, приходилось, просто неизвестно для кого и для чего. И нас благодарят: Только благодаря вам мы передачу Ведь они его высылают, а мы ему бельишко там, то и другое Страшные годы-то были» (Протоиерей Александр Шаргунов. Воспоминания матушки Анны).
Эти годы оказались жестокой школой страданий и воспитания в себе мужества и стойкости перед надвигающейся Великой Отечественной войной. Не зря же многие священники в годы войны, возвращенные из ссылок, пошли на фронт защищать Родину с оружием в руках.
В эти суровые годы молитвенником за верующих, их духовным помощником и заступником перед Господом был чудесный старец преподобный Серафим Вырицкий. «Господь воздвиг в Вырице храм нерукотворный, живой чистое сердце отца Серафима. Внешне неприметным, но действенным и обширным было его влияние на современников. Молитвы же старца служили поистине златой нитью, низводящей благодать и помощь Божию в души человеческие. Как важно было знать людям, что во всей этой неразберихе и кровавой круговерти существует островок прочной веры, спокойной надежды и нелицемерной Христовой любви! И каким великим мужеством и упованием на милость Божию нужно было обладать, чтобы написать в ту кровавую пору строки, предрекающие Русской Церкви возрождение и славу:
Эти стихи передавались из уст в уста, распространялись в списках, достигали мест заточения и ссылок. Среди Гефсиманской ночи, поглотившей тогда всю Россию, сиял в Вырице светильник живой веры, не угасала надежда в людских сердцах
Явным чудом Божиим было само сохранение старца от ареста и расправы. В это трудно поверить, ведь репрессии прокатились повсюду, добравшись до самых глухих деревень. В безжалостной сталинской карательной машине оказалось перемолото бессчетное число человеческих жизней и судеб, но никто не дерзнул поднять руку на кроткого старца» (Филимонов В. П. Святой Преподобный Серафим Вырицкий и Русская Голгофа).
Провал безбожной политики. Ослабление гонений накануне Великой Отечественной войныУже из этих примеров видно, что политика воинствующего атеизма не принесла ожидаемых результатов. Пятилетний план Союза воинствующих безбожников, поставившего целью искоренение религий в СССР, провалился. В 1937 году состоялась перепись населения, где пятым пунктом значился вопрос: «Являетесь ли вы верующим? Если да, то какой религии?» По данным этой Всесоюзной переписи «в СССР верующих среди лиц в возрасте 16 лет и старше оказалось больше, чем неверующих: 55,3 млн против 42,2 млн, или 56,7 % против 43,3 % от всех выразивших свое отношение к религии».
«Перепись населения, назначенная Сталиным на 7 января 1937 года, в день праздника Рождества Христова, должна была показать, что советский народ освободился от религиозного дурмана. Сталин лично вписал в проект анкеты переписи вопрос об отношении к религии. Многие из опрошенных признали себя верующими. Некоторые из работников переписи считали, что таковых было процентов пятьдесят, если не больше. В статистических цифрах идеологическая победа оказалась не выраженной. Данные этой переписи не были опубликованы, результаты ее были признаны вредительскими, а руководители ее были объявлены врагами народа. В повторной переписи 1939 года вопрос об отношении к религии не ставился.
В одном из районов Поволжья множество комсомольцев признало себя верующими. Местные власти потребовали представить им для просмотра все анкеты. Но уполномоченный по проведению переписи в данном регионе[1] срочно отправил все анкеты в Центр, на счетную фабрику, откуда их извлечь было практически невозможно. Так значительное количество исповедовавших свою веру было спасено от проработки партийными и государственными органами и от репрессий» (Протоиерей Глеб Каледа. Очерки жизни православного народа в годы гонений).
К 1939 году во всей России осталось лишь около 100 соборных и приходских храмов. На Украине сохранилось три процента из числа дореволюционных приходов.
В сентябре нападением Германии на Польшу началась Вторая мировая война. После разгрома Польши потенциальный противник вышел на границы нашего государства. Над страной нависла грозная опасность, которая побуждала к единению, к преодолению вражды и ненависти. В последние предвоенные месяцы давление на Русскую Православную Церковь ослабло, волна репрессий утихла» (Протоиерей Владислав Цыпин. История Русской Церкви. 19171997).
К 1940-м годам сталинское окружение, в основном под влиянием внешнеполитических обстоятельств, уже начало отказываться от плана полного уничтожения Православной Церкви в стране. В 1939 году в состав государства вошли Западная Украина и Белоруссия с миллионами верующих, множеством приходов, монастырей, закрыть которые в обозримые сроки было невозможно. Кроме того, перспектива надвигавшейся войны заставляла по-новому оценивать роль Церкви внутри страны и на международной арене. Однако ее положение оставалось трагичным: множество запретов опутывало со всех сторон, сотни священников томились в тюрьмах и лагерях.
Советское руководство вскоре вынуждено было признать, что курс на уничтожение Московской Патриархии был ошибочным. Высокая религиозность населения СССР сохранялась, несмотря на отчаянную антирелигиозную пропаганду и репрессии верующих. Религиозная жизнь, не находя легального выражения, уходила в подполье. Накал атеистической пропаганды снизился, Союз воинствующих безбожников переживал кризис, падали тиражи его изданий. Была восстановлена регулярная неделя с воскресеньем как выходным днем вместо введенной в 1929 году «пятидневки» с шестым днем в виде выходного. К началу Великой Отечественной войны Русская Православная Церковь имела уже 3732 храма и молитвенных здания. В ее штате состояли 28 архиереев и 5665 священников и диаконов.