Всех вдруг охватывает новый порыв великодушия. Какими мелкими, пустыми кажутся теперь прежние заботы. Ссоры забыты, обиды прощены, две подружки мирятся по телефону с бывшими парнями своей школьной любовью, которую, как они до сегодняшнего дня думали, уже переросли.
Но даже на этом девочки не успокаиваются. Им хочется сделать еще что-нибудь полезное.
Когда в коридоре появляется Мэй руки сложены на груди, голова опущена, черные волосы заплетены в косу, однокурсницы впервые замечают ее по-настоящему. Она не должна корить себя, соглашаются все. Никто не помнит, как зовут эту китаянку или японку, делившую комнату с Карой. Она никак не могла знать, что Кара нуждается в помощи.
Надо сказать, что ее вины тут нет, шепчет кто-то из девчонок. Пусть не терзается.
Однако никто не трогается с места.
Она вообще говорит по-английски? спрашивает одна.
Конечно. Она вроде местная, отвечает другая.
Из соседней комнаты доносится аромат попкорна, разогретого в микроволновке. Занятия решено пропустить.
Днем приносят корзину с лилиями она куда меньше, чем рассчитывали девочки. Напрасно они надеялись выразить цветами то сокровенное, для чего не смогли подобрать слов.
У родителей Кары бледные и осунувшиеся лица. На матери серый свитер, внешне она копия Кары, разнится лишь кожа. Отец бородатый, во фланелевой рубашке. Наверное, лет тридцать назад он ничем не отличался от здешних парней сунув руки в карманы, точно так же топтался бы на пороге, не догадываясь о том, что ждет впереди.
Родители медленно собирают вещи. При виде осиротевших супругов девочки робеют и прячутся по комнатам из страха ляпнуть какую-нибудь глупость. Гробовую тишину на этаже нарушает лишь треск отрываемой клейкой ленты, звяканье пустых вешалок и тихий шелест платьев, укладываемых в коробки.
Наблюдая издалека за скорбной четой, девочки скоропалительно принимают возрастные признаки глубокие морщины на лбу у отца, темные круги под глазами у матери за проявление горя. Возможно, девочки отчасти правы: лица родителей несут отпечаток прожитых лет, именно прожитые годы и привели их к трагической развязке.
Мать и отец Кары разговаривают хриплыми, надтреснутыми голосами как больные. Внезапно у матери вырывается отчаянный возглас.
Ричард, прекрати! всхлипывает она. Ты его порвешь!
Тогда Мэй вытягивает шею и смотрит на них, точно издали, хотя в некотором смысле так и есть.
Отец пытается свернуть в трубочку один из постеров Кары с черно-белым изображением Парижа. Постер пришпилен к стене кнопками и куплен Мэй это точно знает в университетском магазинчике в первую неделю учебы. Плакат примелькался настолько, что Мэй стала ассоциировать Кару с приятельницами с гламурными красавицами на фото: они весело смеются, стоя под проливным дождем на мостовой.
Угомонись, умоляет мать. Пожалуйста.
Отец беспрекословно затихает.
Мэй медлит в коридоре. Мама непременно посоветовала бы ей представиться. Однако ноги точно прирастают к полу при виде отца Кары. Невыносимо видеть, с какой тоской он смотрит в окно отец Мэй смотрел бы точно так же, как не знает, куда девать руки. Невыносимо видеть, как он теребит бороду, съежившись в углу. Мэй скрывается в своей новой комнате, так и не заговорив с ними.
Калеб единственный отваживается подойти к родителям Кары. Высокий, худощавый, с каштановыми волосами и веснушками, Калеб изучает английскую филологию и чуточку серьезнее других ребят.
На глазах у девчонок он обменивается рукопожатием с отцом Кары. Сунув бейсболку под мышку, беседует с матерью.
Девочки, все до единой, жаждут пригладить ему волосы, растрепавшиеся и взмокшие под бейсболкой. В ту секунду за отвагу, за умение справиться с ситуацией Калеб становится объектом всеобщей любви и обожания.
Вместе с отцом Кары Калеб относит коробки к лифту. Человек несведущий подумает, что заботливый отец помогает сыну съехать из общежития.
Аманда она живет через две двери от Кары и вслед за ней начинает ощущать симптомы. Головокружение, вялость, постепенное недомогание.
У ее соседки та же картина. Обе просыпаются бледные, их лихорадит, глаза покраснели.
А если это заразно? спрашивает Аманда из-под одеяла. Вдруг мы заболеем, как Кара?
Остальные девочки успокаивают их с порога, но внутрь войти не решаются, боятся.
Уверена, с вами все в порядке, говорит одна, с трудом переводя дыхание. Поражает, с какой скоростью адреналин разливается по телу, как быстро начинают трястись руки. Но на всякий случай вызовите доктора.
Уверена, с вами все в порядке, говорит одна, с трудом переводя дыхание. Поражает, с какой скоростью адреналин разливается по телу, как быстро начинают трястись руки. Но на всякий случай вызовите доктора.
Вскоре весь этаж охватывает паника, тревожная новость передается из уст в уста: среди них двое заболевших. Никому и в голову не приходило, что недуг может оказаться заразным.
Совершаются необходимые звонки. Появляется комендант общежития. Подруг увозят в студенческий центр здравоохранения. Остальные тщетно силятся отогнать мрачные мысли.
Время идет.
За окном меняются тени, но никому нет дела до погоды до яркого солнца, безоблачного неба и медленно подступающей засухи.
На этаже воцаряется уныние, тоскливо всем, но одной студентке особенно. Дома и в церкви ее называют Ребекка, в колледже она попеременно Бекка, Бекс или просто Би.
Ребекка миниатюрная шатенка в чужих джинсах с недавнего времени слышит легкий звон в ушах. Однако старается не обращать на это внимания. В списке симптомов звон не значится.
В ванной она снимает очки и плещет водой на лицо. Скорее всего, это пустяки. Просто перенервничала, переволновалась. Однако дурнота отчетливо нарастает.
Ребекка облокачивается на раковину старую, в трещинах, пожелтевшую от времени. На фаянсе по-прежнему видны пятна с тех пор, как в первую неделю учебы Ребекка стояла, наклонив голову, пока одни девчонки красили ее в ультрамодный рыжий, а другие толпились рядом и советовали. Ей все было в новинку: и собственная популярность, и смех десяти подружек в крохотном помещении.
За шесть недель Ребекка лишь однажды наведалась в церковь наведалась украдкой, заранее готовая соврать, если вдруг спросят. Впервые ей удалось так быстро завоевать симпатию, особенно у таких девчонок. Новые подруги смешали ей первый коктейль. Своей розовой помадой красили ее неопытные губы. Выщипывали ей брови своими пинцетами, а после научили самостоятельно придавать им форму. Они одалживали ей вещи, помогли выбрать правильный бюстгальтер, а она хохотала вместе со всеми, когда выяснилось, что у них одинаковый цикл.
Но сейчас Ребекке страшно. Недомогание окутывает ее, как туман. Она ждет, когда слабость отступит, но та не отступает. В голове зреет отчаянная мысль: а вдруг это наказание наказание за поведение в последние несколько недель, за пропуски службы, за попойки и вранье родителям.
Дверь за спиной со скрипом отворяется, и в ванную входит соседка Кары, тихоня. Под мышкой у нее желтое полотенце, в руке розовое пластиковое ведерко, в котором дребезжит бутылка шампуня. На тихоне майка и джинсы она всегда одевается так в душевую, в отличие от сокурсниц, щеголяющих по коридору в полотенцах и халатах. Ребекку охватывает внезапный порыв великодушия.
Эй! окликает она.
Девочка не реагирует, и Ребекка узнает свою прежнюю привычку, когда ее саму не замечали в упор.
Эй! повторяет она. Напомни, как тебя зовут?
На сей раз тихоня поднимает голову. А она ничего, симпатичная, черные глаза, хорошая кожа. Только зря все время заплетает косу, с распущенными ей лучше так сказали бы новые подружки Ребекки. Да, ей бы распустить волосы, сделать челку и лицо будет поинтереснее.
Мэй, отвечает девочка.
Она выбирает самую дальнюю кабинку, расплетает косу, но смоляные пряди не теряют формы и вьются по всей длине.
Слушай, я давно хотела сказать, начинает Ребекка и вдруг осознает, как эгоистично поступала в последнее время. Отец всегда говорил: людям надо помогать, а она не удосужилась протянуть бедняжке руку помощи. Как учил отец, если у тебя просят рубашку, непременно отдай еще и пальто. Я хотела сказать, ты не виновата, продолжает Ребекка.
Мэй настораживается:
В чем?
Ты никак не могла знать, что Каре нужна помощь.
Закусив губу, Мэй отворачивается, заходит в кабинку и исчезает из вида.
Конечно, я не виновата, отвечает она изнутри, ее голос эхом отражается от кафеля. Мэй подбирает слова осторожно, словно снимает хрусталь с верхней полки. Мне не в чем себя упрекнуть.
И я о том же, подхватывает Ребекка, однако разговор не клеится. Она облажалась.
Мэй запирает дверцу. Клацает щеколда. Через щель Ребекка видит, как падают на плитку майка и джинсы, Мэй наклоняется поднять их, раздается скрежет кранов, дребезжат трубы, и напор воды обрушивается на кафель.
Ребекка лихорадочно думает, что бы еще приятного сказать.