Итак, хотите или не хотите, а должны согласиться, что неизбежно некоей части людей остаться за дверьми рая.
Полагаю, что, слыша это: за дверьми рая, ваше сердоболие несколько успокаивается: пусть за дверьми рая, но эти пытки и истязания: огнь неугасающий, червь неусыпающий, скрежет зубов, тьма кромешная, ужас как поражают. Но что же тут?! За дверьми рая ад. А ад уж, как ни умягчайте слова сего, есть место мучений. Юродивые девы остались прямо за дверьми женихова чертога и будто никаким мукам не подверглись. Но надо судить не по сему внешнему, а по тому, что у них на душе, как они стали себя чувствовать после того, как выслушали навеки отвергающий их глас женихов. Степени как в раю блаженства, так в аде мучений, конечно, будут; но на всякой степени как в рае святые блаженство будут пить полными устами, так в аде грешники муки претерпевать до последней меры терпения, такой, что если еще немного прибавить, то все естество разлетится в прах; а оно все же не будет разлетаться, а все мучиться и мучиться, и это без конца.
Выражения червь неусыпающий, огнь неугасающий (Мк. 9, 44) и прочее и означают только эту крайнюю меру мучений для всякого, а состоять они будут, может быть, и не в этом. Как о блаженстве праведных Апостол сказал, что уготовано для них то, что око не видало, ухо не слыхало и на сердце человеку не всходило (см. 1 Кор. 2, 9), так о муках грешников надо сказать, что хотя несомненно, что они будут в крайней мере для каждого, и будут как душевные, так и телесные, но в чем именно они будут состоять, определительно сказать нельзя. В слове Божием для обозначения сего берется то, что бывает самым мучительным на земле, равно как и для обозначения блаженства берется то, что на земле считается самым великим и обрадующим, но чтоб именно, как в том, так и в другом, было это самое, сего сказать нельзя. Там будет все ново: ново небо и нова земля, новы и радости и муки.
Конечно, все сие страхом поражает. Но затем это и открыто, чтоб, поражая страхом, вразумлять и остепенять грешников. Если б Бог радовался мукам грешников, Он и не открыл бы об аде, но как не хочет смерти грешника вечной, то и открыл, что ожидает грешника, чтоб, зная то, грешник не давал себе воли, а если уж случится нагрешить, поскорее обращался опять к Господу и каялся. Я знал одного человека, который имел обычай говорить: «Какую премудрую вещь придумал Господь смерть и ад! Не будь их, пустился бы во вся тяжкая». Говорят ему: «Да ты закрой глаза и не смотри на эти страсти, или изгони из сердца веру тому». Отвечает: «И рад бы закрыть глаза, да не закроешь: все им видится смерть и ад. А что касается до прогнания веры, уж я все перепробовал, чтобы прогнать ее, и всякие под нее подкопы делал; нет, все вяло и гнило, что ни придумаешь. Как истина смерти неотразима, так и истина вечного ада стоит несокрушимо. Нет уж, лучше крылышки-то подвязать и как-нибудь потише себя держать».
Вы сердобольствуете. А Господь разве не сердобольствует?! Окончательное Свое отвержение: «отойдите», думаете, Он так произнесет, ни с того ни с сего?! Нет, это Он скажет уже по испытании всевозможных средств к побеждению упорства нераскаянных грешников. Сколькими заботами окружает Он всякого грешника, чтоб образумить его! И уже когда все испробует и ничем не одолеет его, говорит: «Ну, оставайся!» Это здесь; а на Суде скажет ему вместе с другими подобными ему: «Отойди!» Видим на Израиле. Бился-бился с ним Бог, наконец решил: Се оставляется вам дом ваш пуст (Мф. 23, 38). Так бывает и со всяким грешником отверженным. Отвержение его окончательное решается после того, как с ним уже ничего не поделаешь, как уж он закоснеет в упорстве своем. Вы одно то решите: возможно ли осатаниться человеку? Конечно, возможно. А если возможно, то куда его будет девать, как не поместить с бесами, коим уподобился? Вы все упираетесь на благость Божию, а о правде Божией забываете, тогда как Господь благ и праведен (Пс. 24, 8). Правда Божия вступает в силу, когда благость истощает уже все средства.
Спириты придумали заменить ад множеством рождений грешащего. Очень неудачно. Потому что кто остался неисправным в одно рождение, тот может продолжать его и во второе, и не только продолжать, но и углубить, или тем неизбежно и углубит, что продолжит. Но что было во второе, то может быть и в третье рождение, и так далее, до осатанения. А для таких уж, конечно, неизбежен ад.
Иным думается, что без наказания и мук грешников, конечно, нельзя оставить, но эти муки не будут вечны: помучатся-помучатся отверженники, а потом и в рай. Страсть как хочется нам казаться милосердее Самого Господа! Но и эта выдумка несостоятельна, ибо ад не есть место очищения, а место казни, мучащей не очищая. Сколько ни будет жечь кого ад, жегомый все будет такой же нечистый, достойный того же жжения, а не рая. Жжению потому и не будет конца.
Спириты придумали заменить ад множеством рождений грешащего. Очень неудачно. Потому что кто остался неисправным в одно рождение, тот может продолжать его и во второе, и не только продолжать, но и углубить, или тем неизбежно и углубит, что продолжит. Но что было во второе, то может быть и в третье рождение, и так далее, до осатанения. А для таких уж, конечно, неизбежен ад.
Иным думается, что без наказания и мук грешников, конечно, нельзя оставить, но эти муки не будут вечны: помучатся-помучатся отверженники, а потом и в рай. Страсть как хочется нам казаться милосердее Самого Господа! Но и эта выдумка несостоятельна, ибо ад не есть место очищения, а место казни, мучащей не очищая. Сколько ни будет жечь кого ад, жегомый все будет такой же нечистый, достойный того же жжения, а не рая. Жжению потому и не будет конца.
Но пусть бы и так, уступим нелепое. Нам-то с вами, о сем рассуждающим, если мы грешны, какая от этого выгода? Никакой! Мука все же будет, а кто знает, какая она? Может быть, так будет больно, что одна минута покажется во сто лет. Припоминаю при сем одно сказание. Некто благоговейный, кажется мирянин, делал много добра, но проскользали и грешки. Для очищения его от сих грехов Господь послал ему болезнь, которая не поддавалась лекарскому искусству. Терпел он, терпел, и возмалодушествовал, и стал плакаться пред Господом. Господь послал к нему Ангела, который, явясь, сказал ему: «Что жалуешься? Для твоего же блага Господь послал тебе эту болезнь, чтоб очистить тебя от грехов твоих. Очистишься и болезни конец. Ибо если здесь не очистишься, то на том свете гореть будешь». Тот с горести крайней и скажи: «Да уж лучше бы на том свете отмучиться!» (Это будто на руку тем, которые думают, что мучения временны, но цель сказания не та.) «Хорошо, сказал Ангел. Хочешь? Тебе следовало еще болеть три недели или три месяца. Там тебе за это помучиться придется три секунды». «Три секунды, думает себе больной, что тут?» И согласился. Как согласился, так обмер. Взял Ангел его душу и отнес в место мучения. «Три секунды, проговорил он больному, терпи. Я тотчас приду, как они пройдут», и скрылся. Как начало жечь этого бедного, как начало жечь, ужас как больно; но терпел, думая: «Три секунды сей момент кончится». Но боль все больше и больше, и кажется, пора бы уж и Ангелу прийти, а его все нет и нет. Уж ему показалось, что неделя прошла, год прошел, десять лет прошло, а Ангела все нет и нет. Мочи наконец не стало. Как закричит! Ангел тотчас явился и спрашивает: «Что тебе?» «Да ты сказал, что три секунды помучиться, а тут уж лет десять прошло». «Каких десять лет? Всего десять терций». «Ой! ой! ой! Батюшка ты мой! Если так, возьми меня поскорее отсюда назад. Тридцать лет готов лежать в той болезни, только отсюда возьми». «Хорошо», сказал Ангел, внес его опять в тело, и тот ожил. И уж не заикался более о тяготе своей болезни. Это сказание сохранено для внушения нам грешным того главного, чтоб благодушно терпели прискорбности, посылаемые для нашего очищения от грехов. А я беру из него, по поводу речи нашей, только измерение длительности адских мучений. Видите, какая страсть? Одна терция годом показалась. А чем год покажется? Чем десятки, сотни лет? Это ужас!! Нет! уж давайте лучше бросим всякий грех и, Господу веря без мудрования во всяком Его слове, покаемся и начнем жить свято, сколько сил есть, не обманывая себя той пустой надеждой, что ведь немного придется помучиться, ничего!
Мудрование наше ничего доброго нам не дает, а только высокоумие плодит и руки и ноги расслабляет на делание добра и бегание зла. Бросим его! Наживешь с ним добра. Нашему мудрованию все представляется так гладко и широко. Живи себе, как хочешь: природа! Умрешь Бог милостив! Если и достанется немного, так это ничего, пройдет. Его бы устами мед пить. А там, как умрешь, схватят сударики, бросят в теплое местечко и запрут крепкими запорами; кричи не кричи никому дела до нас не будет: эти уж определены к месту. Так там и останешься на вечные веки. Вот и намудрил. Прогоним это мудрование и покоримся вседушно простой вере. Если б не было откровения, делать бы нечего, мудри. А при откровении какая стать мудрить? Уж нам не придумать лучше того, что Господом постановлено. Мудруем, стало быть, попусту, и не только попусту, но и без толка, ибо знаем, что не смудрить только надо, но и привести то в дело, а власти-то и силы, видимо, нет в наших руках.
Это все враг надувает в уши такие умничанья, и особенно ныне плодит их. Ничто так не сильно остепенять, как страх адских мучений. И скольких избавляет от греха или ведет к покаянию память о сем?! Вот враг и покушается всячески отстранить эту острастку. Ведь какой хитрый! За Бога стоит, благость Божию защищает; а между тем против Бога вооружает и богоборцами делает. «Ты у меня, говорит, умник или умница, живи, как хочешь. А что там ад и муки, этого ничего нет. Попы да монахи выдумали, криво толкуя слово Божие». Каков! Развесили уши наши красавцы и красавицы и пустились во вся тяжкая. А враг стоит да зубы скалит и в ладоши бьет. Сколько добычи нахватал он сим способом в ад свой?!