Из текстов этого периода наиболее концентрированно эти дискуссии выражены в небольшой рукописи А.Н. Леонтьева «Беседа с Выготским» (наст. изд., с. 236240), очень четко фиксирующей научные позиции как Выготского, так и Леонтьева к осени 1933 г. Это итог первого цикла исследований Харьковской группы, если следовать периодизации, данной самим Леонтьевым в «Материалах о сознании» (наст. изд., с. 353372). Вначале идет конспект сообщения самого Леонтьева о проделанной им работе по исследованию переноса, причем характерно, что теоретическая основа этой работы в основном повторяет мысли Выготского. Правда, здесь уже поднимается проблема «речь и практический интеллект» и возникает чеканная формулировка «значение слова выступает как значение вещи» (в этом, кстати, суть переноса). Это вполне соответствует позиции Выготского. Однако тут же ставится острый вопрос, обращенный к Выготскому: «Словоцентризм системы. Что субъект развития? Где человек, мир? Где действительные отношения человека к миру?» Выготский дает, судя по конспекту, достаточно уклончивый ответ, лишь в конце которого проскальзывает то, чего, видимо, ожидал от него А.Н. Леонтьев: «За сознанием открывается жизнь <>. Мысль нужно выводить из жизни, а не обратно» (наст. изд., с. 239).
Этот ответ был, однако, для Леонтьева и харьковчан слишком абстрактным и нерасчлененным.
Молодому коллективу соратников и учеников А.Н. Леонтьева казалось тогда, что научная программа Харьковской школы альтернативна программе Л.С. Выготского. Возможно, здесь проявилась общая закономерность возникновения любой новой научной концепции чтобы осознать ее принципиальную новизну, нужно противопоставить ее точке зрения предшественников и тем самым зачастую «огрубить» их позицию. Зарождение новой научной программы, как отмечает сам Леонтьев, началось «с критического анализа системы теоретических положений Л[ьва] С[еменовича]»[12]. Харьковские психологи критиковали тезис Выготского, что значение демиург сознания, а общение в свою очередь демиург значения. В этом вопросе Выготский и харьковчане оказались в отношениях теоретического противостояния. И в качестве центральной научной задачи Харьковской школы была поставлена проблема раскрытия действительных отношений к миру во всей их конкретности и богатстве.
На самом деле той альтернативы, которую видели «харьковчане» в начале 1930-х гг. либо «единство интеллекта и аффекта» по Выготскому, либо «практическая деятельность и сознание», не было. Уже в конце 1930-х гг., в работах А.В. Запорожца, поддержанных Леонтьевым, это противостояние было снято; и Леонтьев, и в особенности Запорожец начали осознавать, что на самом деле в основе деятельности лежит «функциональная система интегрированных эмоциональных и когнитивных процессов», что у человека благодаря этой системе эмоции становятся «умными», а интеллектуальные процессы обретают эмоционально-образный характер, становятся смысловыми. В 1939 г. Запорожец, например, писал: единство мышления и речи «возникает только при определенном содержании жизненных отношений»[13]. А в 1977 г., в докладе памяти Выготского, сам Леонтьев откровенно признал: «Альтернатива 3031 гг. оказалась не альтернативой, а необходимой линией движения психологического исследования. Не или-или, а обязательно и-и!». Но в те годы и еще несколько лет спустя она оставалась все же альтернативой, хотя в некрологе Л.С. Выготскому, написанном летом 1934 г., А.Н. Леонтьев четко определил деятельностный характер концепции Выготского: «Трактовка Л.С. Выготским опосредствованной структуры человеческих психических процессов и психического как человеческой деятельности послужила краеугольным камнем, основой для всей разрабатывавшейся им научной психологической теории теории общественно-исторического <> развития психики человека» (наст. изд., с. 242).
Последняя работа, которую мы включили в раздел «Диалоги с Выготским», статья «Учение о среде в педологических работах Л.С. Выготского (критическое исследование)», датируемая ориентировочно 1937 г.
Публикуемая рукопись А.Н. Леонтьева, обнаруженная лишь в 1997 г. в архивах РАО И.В. Равич-Щербо, которой мы выражаем огромную благодарность, интересна прежде всего тем, что о ней до этого не было известно никому из исследователей. Ее не сохранилось в архиве А.Н. Леонтьева, он не упоминал ее в списках научных работ, и даже в личных беседах с коллегами и близкими, нами в том числе. Осознавал он это или нет, но статья оказалась «вытеснена» им из числа своих научных работ. Вместе с тем его авторство сомнений не вызывает.
Она относится ко времени, когда А.Н. Леонтьев писал и публиковал чрезвычайно мало, к периоду, наступившему непосредственно после печально известного постановления ЦК ВКП(б) от 4 июля 1936 г. «О педологических извращениях в системе наркомпросов», на которое в тексте есть прямая ссылка. Наука в этот период, как и все общество, испытывала жесточайшее идеологическое вмешательство со стороны партийно-государственного руководства. Выготский и его школа обвинялись в антимарксизме и субъективном идеализме. А в начале 1937 г. вышла небольшая брошюра Е.И. Рудневой под выразительным названием «О педологических извращениях Выготского». Там, в частности, писалось: «Критика работ Выготского является делом актуальным и не терпящим отлагательства, тем более что часть его последователей до сих нор не разоружилась (Лурия, Леонтьев, Шиф и др.)». А.Н. Леонтьев в это время был в крайне трудном положении, находясь к тому же «под подозрением», потому что, как и Лурия, Эльконин, Гальперин, наотрез отказался «разоблачать» своего учителя Выготского и признавать свои ошибки. Непосредственно под удар Леонтьев не попал, но лаборатория генетической психологии во Всесоюзном институте экспериментальной медицины (ВИЭМ), куда он был приглашен заведующим, после скоротечного идеологического скандала, вызванного его докладом «Психологическое исследование речи», была закрыта. Закрылся и Высший коммунистический институт просвещения (ВКИП) и находившийся при нем небольшой научно-исследовательский институт, где сотрудничал Леонтьев, и он остался без работы до осени 1937 г., когда директором Института психологии вновь стал К.Н. Корнилов, взявший Леонтьева на работу на сугубо прикладные темы.
Публикуемая рукопись свидетельствует о том, что А.Н. Леонтьев все-таки пытался в этот период разрабатывать принципиальные методологические вопросы психологии. Хотя создается явное впечатление, что ее написание было вызвано конъюнктурной необходимостью, связанной в те времена не с карьерой, а с простым выживанием, но при этом А.Н. Леонтьев умудряется, во-первых, превратить формально неизбежную критику Л.С. Выготского-педолога (в тексте есть прямая квалификация некоторых педологических идей Выготского как идеалистических и позитивистских) чуть ли не в апологию, несмотря и на вступивший к этому времени в силу запрет на публикацию и пропаганду идей Выготского, и на уже вполне теоретически оформившиеся расхождения Выготского и Харьковской группы. Как бы то ни было, научное содержание этой статьи весьма весомо и содержащийся в ней глубокий методологический анализ проблемы среды в развитии резко дисгармонирует с жанром огульной идеологической критики, в котором она должна была быть выдержана и пример которого являет огромное количество публиковавшихся в те годы статей и книг. У Леонтьева это «не получилось». Может быть, именно недостаточная степень критичности сделала невозможной публикацию этой статьи в свое время, однако для А.Н. Леонтьева эта мера критичности была все же слишком большой, чтобы идентифицироваться с этой статьей впоследствии.
Утверждение Выготского, что во всяком психологическом факте даны в неразложимом механически виде и свойства субъекта деятельности, и свойства действительности, в отношении которой осуществляется эта деятельность, Леонтьев считает бесспорным, и «весь вопрос заключается в том, насколько удается автору его конкретизировать в дальнейшем исследовании». По его мнению, Выготский, развивая свою концепцию, «вступает в противоречие со своими собственными исходными положениями». Выготский не развивал, по Леонтьеву, принципиально ошибочную с самого начала теорию исходно она совершенно верна, но в ней содержатся «конкретные положения, которые приводят автора к общим ошибочным позициям». При этом Выготский «выдвигает совершенно правильное требование» психологический анализ должен быть направлен на отношение личности к действительности. «Положение Л.С. Выготского о том, что сознание есть продукт речевого общения ребенка в условиях его деятельности по отношению к окружающей его вещной действительности необходимо обернуть». Обернуть, но не отбросить! И вот итог: понятие среды, понятие значения, «как и целый ряд других понятий, введенных Л.С. Выготским в советскую психологию, по-настоящему обогащает ее и сообщает необходимую жизненность и конкретность нашему психологическому анализу». Ничего себе критика!