Наконец, к началу XVI в. относится следующий текст из толкования анонимного автора на Евангелие от Луки (2, 35): «и открыися послед всех русскому языку. веровати во Отца и Сына и Святаго Духа. а не бывшу никому апостолу в русской земли. но поистине русскому языку милость Божия открыися».[29] Что ж, здесь, как и в случае с летописной статьей 983 г., вновь стоит вспомнить, что лишь спустя восемь столетий со времени миссионерских путешествий апостола Андрея, в 852 г. «нача ся прозывати Руска земля».
Возвращаясь к сведениям Повести временных лет, которые зачастую считаются противоречащими преданию об апостоле Андрее, и завершая их обзор, следует остановиться на утверждении статьи 898 г. о том, что «руси учитель есть Павелъ». Обычно это замечание летописи упоминается в одном ряду с рассмотренными выше сообщениями статей 983 и 988 гг. («телом апостоли не суть сде были» и др.).[30] Однако, представляется, что в этом случае противоречие и вовсе надумано. Статья 898 г. содержит повествование о просветительской деятельности свв. равноапп. Мефодия и Кирилла, учителей Словенских, которое заканчивается следующим историко-этнографическим рассуждением:
«Темже словеньску языку учитель есть Анъдроникъ апостолъ (апостол от 70-ти, епископ Паннонийский, Н. П.). В Моравы бо ходилъ и апостолъ Павелъ училъ ту; ту бо есть Илюрикъ, его же доходилъ апостолъ Павелъ; ту бо беша словене первое. Темже и словеньску языку учитель есть Павелъ, от него же языка и мы есмо русь, темъже и нам руси учитель есть Павелъ, понеже учил есть языкъ словенескъ и поставилъ есть епископа и намесника по себе Андроника словеньску языку. А словеньскый языкъ и рускый одно есть»[31]
Почему же утверждение о том, что раз «словеньску языку учитель есть Павелъ», то и «нам руси учитель есть Павелъ», противоречит преданию об апостоле Андрее? В первом случае, речь, по сути дела, идет о родстве двух народов, один из которых был просвещен апостолом Павлом, во втором о миссионерском путешествии апостола Андрея. Очевидно, что данные тексты ни в коем случае не взаимоисключают друг друга на это указывал еще В. Н. Татищев в первой половине XVIII в.[32]
* * *Итак, мы не смогли указать убедительных примеров скепсиса по отношению к преданию об апостоле Андрее в Киевской и Московской Руси. Иная ситуация складывается в исторической науке XVIIIXIX вв. Немецкий историк и филолог Г. З. Байер, служивший в 1720-х 1730-х гг. в России, первым высказал явные сомнения относительно данного летописного рассказа.[33] В 1749 г. мнение Г. З. Байера было поддержано другим немецким историком Г. Ф. Миллером. Впрочем он допускал проповедь апостола в Причерноморье: «Андрей занимался проповедью по соседству и, возможно, посылал учеников в наши области».[34]
В 1802 г. публикуется второй том последнего и крупнейшего труда еще одного немецкого исследователя А. Л. Шлецера «Нестор», в котором это летописное предание было прокомментировано следующим образом: «ist ein frommes Märchen, das künftig nur der noch nachsagen wird, dem KirchenGeschichte ein nie erhörter Name ist».[35] В русском издании 1809 г. эта фраза была переведена так, что предание об апостоле Андрее оказалось охарактеризовано как «благочестивое повестование, которого истину может оценить только тот, кто сведущ в церковной истории».[36] Очевидно, однако, что подобный перевод предельно сглаживает крайне язвительную интонацию иностранца. Правильнее было бы перевести данное высказывание иначе: «это есть наивная сказка, которую лишь тот впредь будет упоминать, кто о истории церкви не слыхал ни разу».[37]
Все же здесь следует отметить, что из приведенной цитаты отнюдь не следует абсолютное отрицание Шлецером исторической достоверности предания, утверждавшееся, например, позднее его соотечественником Л. Мюллером: «Для критического рационалиста Шлёцера Сказание об Андрее больше не представляло интереса, поскольку было ясно, что изложенные в нем события не являются историческими фактами».[38] Это не так. Шлецер действительно продолжил формирование скептического отношения к этому преданию, задаваясь, например, вопросом о присутствии словен ильменских в окрестностях будущего Новгорода уже в I в. по Р. Х.: «Полагает он (летописец, Н. П.) Славен поздними переселенцами, то как же ему можно, вскоре по Р. Х. говорить о Новгородских Славенах?» Однако, немецкий историк вполне допускал возможность проповеди апостола в Скифии, не рискуя при этом уточнить конкретный регион данного миссионерского путешествия.[39]
В 1802 г. публикуется второй том последнего и крупнейшего труда еще одного немецкого исследователя А. Л. Шлецера «Нестор», в котором это летописное предание было прокомментировано следующим образом: «ist ein frommes Märchen, das künftig nur der noch nachsagen wird, dem KirchenGeschichte ein nie erhörter Name ist».[35] В русском издании 1809 г. эта фраза была переведена так, что предание об апостоле Андрее оказалось охарактеризовано как «благочестивое повестование, которого истину может оценить только тот, кто сведущ в церковной истории».[36] Очевидно, однако, что подобный перевод предельно сглаживает крайне язвительную интонацию иностранца. Правильнее было бы перевести данное высказывание иначе: «это есть наивная сказка, которую лишь тот впредь будет упоминать, кто о истории церкви не слыхал ни разу».[37]
Все же здесь следует отметить, что из приведенной цитаты отнюдь не следует абсолютное отрицание Шлецером исторической достоверности предания, утверждавшееся, например, позднее его соотечественником Л. Мюллером: «Для критического рационалиста Шлёцера Сказание об Андрее больше не представляло интереса, поскольку было ясно, что изложенные в нем события не являются историческими фактами».[38] Это не так. Шлецер действительно продолжил формирование скептического отношения к этому преданию, задаваясь, например, вопросом о присутствии словен ильменских в окрестностях будущего Новгорода уже в I в. по Р. Х.: «Полагает он (летописец, Н. П.) Славен поздними переселенцами, то как же ему можно, вскоре по Р. Х. говорить о Новгородских Славенах?» Однако, немецкий историк вполне допускал возможность проповеди апостола в Скифии, не рискуя при этом уточнить конкретный регион данного миссионерского путешествия.[39]
Сходным образом рассуждал в те же годы митрополит Платон (Левшин) основываясь, как и Шлецер, на известиях греческих авторов (см. ниже), он признавал, что «Святый Андрей, кроме других народов, обитающих в Азии и в Греции, проповедывал Скифам. Но какие именно это были Скифы, и в коих местах, сие требует особливого испытания». При этом митрополит Платон подчеркивал: «Приняв сие древнее предание, не видно, чтоб с сего проповеди Андреевой времени Христианство в России началось: ибо того не видим ни в каких Летописцах наших. Конечно можно утвердить, что нельзя, дабы проповедь Апостольская, во всех концах вселенныя провозглашенная, не достигла и России, и чтоб не было и тогда в России некоторых Богопросвещенных Христиан сокровенных. Но сей слабый свет в общей невежества и грубости тьме удобно погаснуть мог».[40]
Несколько позднее формируется и сугубо символическое понимание летописного рассказа, получившее развитие в следующем столетии (см. ниже): «Сказание Нестора о путешествии Святого Апостола Андрея Первозванного, противное летосчислению (хронологии), утверждал один из авторов первой половины XIX в., мы должны принимать в смысле иносказания. Это только идея о древности Христианства в земле Славянской, предание о том, что в глубочайшей древности к Киевлянам приходили проповедники Христианства из Греции, и что крест водружен был на горах Киевских, т. е. что там уже молились истинному Богу, пред знамением Спасителя».[41]
Свое дальнейшее развитие скепсис историков в отношении летописного предания об апостоле Андрее получает в работах конца XIX начала ХХ вв. И. И. Малышевский, сославшись на уже рассмотренные выше сведения «Слова о законе и благодати», «Чтения о житии и о погублении блаженную страстотерпца Бориса и Глеба» и летописных статей 898 и 983 гг., посчитал, что «сказание о посещении Руси ап. Андреем явилось или по крайней мере приобрело известность и авторитет после составления начальной летописи и есть позднейшая вставка в нее». Признавая проповедь апостола Андрея в Северном Причерноморье, исследователь полагал, что «с строго научной точки зрения наше русское предание, уясняемое в своем начальном происхождении и дальнейшем развитии или наращении, представляется не более, как плодом собственного домысла или творчества русских людей»[42] Убежденность в историчности летописного рассказа была охарактеризована И. И. Малышевским как «лишний национальный предрассудок».[43]
«Позднейшей вставкой» в летопись считал предание и Е. Е. Голубинский, отрицавший возможность подобного путешествия по причине «нерациональности» такового: «В век апостолов страна наша представляла из себя неведомую и исполненную всевозможных ужасов пустыню, полагал историк. Зачем бы пошел в эту неведомую пустыню апостол Андрей? Он мог пойти в нее, как и во всякую другую подобную пустыню, только тогда, когда бы у него не было дела в черте самого тогдашнего мира и было свободное время ходить по пустыням. Но это, как всякий знает, было вовсе не так. Он не мог иметь никакой надежды утвердить сколько-нибудь прочным образом христианство в совершенно разобщенной с остальным миром варварской и населенной Бог знает кем стране: для чего же предпринимал бы он в нее путешествие? Не для того же в самом деле, чтобы ставить кресты на необитаемых горах или наблюдать такие обычаи, как паренье в банях».[44] Не будем пока комментировать замечание Е. Е. Голубинского о пустынности Восточной Европы в апостольские времена (речь об этом пойдет ниже) и обратим внимание на его стремление предельно рационализировать мотивы проповеднической деятельности святого Андрея. Но ведь ведо́мому Святым Духом апостолу было открыто несоразмерно больше, чем исследователям Нового времени