Когда Мазанка объяснил ему, что вся эта ревизия простая проформа, что она назначена командиром бригады по обеим дружинам, что он, ротмистр, отнюдь не является каким-то преступным исключением, Лихачев сделался исключительно приветлив, тут же крикнул писаря, а писарь тут же достал нужные книги и счета, и ревизия началась без проволочек и закончилась в какие-нибудь полчаса.
Комиссия нашла все в полнейшем порядке, и Лихачев, как хороший хозяин, вполне довольный неожиданными, но любезнейшими гостями, повел их по конюшням показывать лошадей своего эскадрона, так как ученье уже кончилось и люди были распущены на обед.
Посмотрели лошадей. И Мазанка и Кароли оказались любителями этого вида животных и большими его знатоками, Ливенцев же смотрел на лошадей сначала с любопытством, ему присущим, потом однообразие их форм начало его утомлять. Безусловно гораздо больше, чем все лошади эскадрона, занимал его сам ротмистр Лихачев.
Он держал себя так, как будто дело было не в какой-то там Балаклаве, а в его имении, где у ворот исторические пушки, а на воротах, может быть, даже и львы, где, конечно, старинный липовый парк и объемистые амбары, способные вместить баснословные урожаи пшеницы.
Когда дошли до последней лошади и показывать больше уж было некого и нечего, Лихачев сделал широкий пригласительный жест и сказал:
А теперь, господа, прошу ко мне, закусить! Познакомлю вас с моею женой
Упоминание о жене ротмистра заставило всех наклонить головы с особым почтением, почиститься щеткой, у медного рукомойника тут же на веранде вымыть руки и пригладить волосы.
Мебель в столовой, конечно, была оставлена сосланным немцем, но прекрасное столовое белье с красиво вышитыми метками на салфетках, свернутых в трубочки, серебряные кожи, вилки и ложки, несомненно, были привезены ротмистром из его Лихачевки. Ливенцев подумал даже, что и две бутылки вина были добыты не здесь и не в Севастополе, из каких-то тайников, доступных сведущим людям, а из старинного запаса лихачевского погреба, так как вино оказалось старых годов и дорогих цен.
Очень искусно, и, конечно, не эскадронным поваром, а домашним, из Лихачевки, был сделан соус для закуски под водку, стоявшую в граненом графинчике.
За стол не садились, конечно, ожидая, когда выйдет жена Лихачева, и она вошла, наконец, с густо-коричневой, совершенно голой, лупоглазой собачкой на руках, и по сторонам ее важно вошли еще две лохматых болонки и издали, при виде незнакомых людей, какой-то однообразный, придушенный звук, непохожий на лай, непохожий даже и на урчанье: по-видимому это было приветствие, по крайней мере так понял Ливенцев, сейчас же про себя окрестивший жену Лихачева Цирцеей.
Она была высокого для женщины роста, но не из полных и не из молодых, лет сорока. Лицо ее казалось желтоватым даже под пудрой, под глазами заметные круги, глаза невнимательные, скользящие, значительно уже выцветшие; на обеих тонких руках браслеты с розетками камней, брошка-камея, на плечах пуховый светло-синий платок Оттого, может быть, что все время дрожала своим коричневым голым тельцем собачка на ее руках, у Ливенцева получилось впечатление, что зябкой была сама эта Цирцея, следом за которой денщик внес осторожно за ушки большую фаянсовую миску с супом.
Накажи меня бог, если я когда-нибудь видел таких собачек! искренне сказал Кароли, когда представил их всех жене своей Лихачев и усадил за стол. Что это за порода такая?
Это африканка, и Цирцея укутала ее своим пуховым платком. Наступает осень, и ей, бедняжке, становится уж холодно
Она имеет способность лаять или совсем безмолвна? полюбопытствовал Ливенцев.
Попискивает, как цыпленок, ответил за жену Лихачев. Вообще же она тут испытывает большие неудобства, как и мы с женой Надеемся, впрочем, что неудобства эти кончатся месяца через два на худой конец три И мы опять домой в имение.
Вашими устами бы мед пить! Я уж тоже соскучился по имению, сказал Мазанка и объяснил Лихачеву, в каком уезде находится его имение и кто там у них предводитель дворянства.
Потревожили нас в наших родительских гнездах, а зачем? раскатисто и веско говорил Лихачев, наливая по рюмке водки. И какие огромные затраты государства на эти «апольченьские» дружины, до которых дело, разумеется, не дойдет! В декабре мы, конечно, подпишем мир!
Это было бы гениально! подхватил Ливенцев. Но почему все-таки вы думаете, что в декабре мир?
Это было бы гениально! подхватил Ливенцев. Но почему все-таки вы думаете, что в декабре мир?
Лихачеву, видимо, не понравился не самый этот вопрос, а тон вопроса, и он ответил снисходительно:
А потому я так думаю, что война ведется в спешном порядке, что и понятно при современных э-э вооружениях. Об австрийской армии можно сказать, что она уже почти не существует. Она совершенно де-морализована и бежит или сдается массами вот-вот мы обойдем Германию с левого фланга. А с юга французы, а с запада англичане. Не беспокойтесь! Вильгельм весьма неглуп и на карту всего ставить не станет. Платить по счетам придется Австрии, и она заплатит по-ря-дочно!
Так что нам, вы думаете, она заплатит Галицией? спросил Ливенцев.
Галиция уже наша! сказал Лихачев.
Выпьем за Галицию, что же, а? Галиция так Галиция! предложил веселый Кароли.
А когда выпили за Галицию, Лихачев добавил:
Кроме Галиции, мы, может быть, и Буковину получим. Но самое важное, что мы получим, это Константинополь и проливы!
Послушайте, что же это вы! удивился Ливенцев. Откуда это вдруг Константинополь? И почему проливы?
Как почему проливы? Вот это мне нравится! удивился и Лихачев. Из-за чего же мы с вами призваны, как это называется, кровь проливать? Конечно же из-за проливов! Что нам за корысть в Галиции? Галиция что нам такое даст? Это земля бедная Мы вон на владения в Средней Азии ежегодно огромные деньги тратим, и на Галицию, может быть, придется тратить, а вот проливы заполучить это большой будет плюс.
Почему большой плюс? не понял Ливенцев и присмотрелся к Лихачеву, вытянув тонкую шею, и снова нашел, что если его разоблачить из тужурки и рейтуз и нарядить соответственно, то какой бы внушительный и типичный вышел из него дирижер румынского оркестра!
Но Кароли не дал ответить Лихачеву, он сказал горячо и с обидой:
Если война и к новому году окончится, все-таки я на ней потерял уж тысяч двадцать!.. Накажи меня бог, не меньше двадцати тысяч!
А каким образом потеряли? спросила жена Лихачева, причем за обедом она действовала только одной правой рукой, а левая все как-то порхала по дрожащему тельцу лупоглазой африканской собачки.
Мой старинный клиент умер один грек Родоканаки, экспортер-хлебник, и нужно было трех оболтусов в наследство вводить Считанные деньги были! выпятил толстые губы Кароли. Теперь уж эти денежки другой получит, а ведь я за ним как ухаживал! Как за родным отцом! Перед самым объявлением войны справлялся у докторов, трое его лечили: «Ну что, как?» «Две-три недели протянет, и готово!» говорят. Рак желудка был Смотрю теперь на все, а у меня тоска, у меня тоска!
Эх, я, может, еще и больше вас потеряю! тоскливо сказал Мазанка. Остались в имении только жена с сынишкой, а она ведь никогда в хозяйство не вмешивалась Начнет продавать хлеб, ее, конечно, накроют. Непременно накроют! Еще может и так быть, что никаких денег не заплатят, а рубль уже стал полтинник!
На колбасе и того меньше, улыбнулся Ливенцев.
Хлеба сейчас не продавайте, веско сказал Лихачев. Явный убыток!
И не продавать нельзя: деньги нужны.
Продавайте нагульный скот в таком случае. Потому что скот на зиму оставлять, конечно, абсурд, а хлеб ваш пускай лежит: он ни сена, ни барды не просит Я своему управляющему категорически запретил продавать хлеб: пусть лежит до окончания войны!
И Лихачев вытянул энергично левый ус и старательно закрутил его снова, а Ливенцев обратился к нему:
Все-таки проливы Я об этом знаю теоретически, так сказать, что вот существуют политики столичные, и они говорят что-то там такое, со времен Каткова, а пожалуй, даже и со времен матушки Екатерины, о Константинополе втором Риме и о проливах Но ведь, представьте, так и думал, что все это нужно политикам, а нам с вами зачем проливы?
Вам лично? Не знаю. Вам это лучше знать, вежливо усмехнулся Лихачев. Что же касается меня, помещика, производителя пше-ни-цы, которую от нас вывозят за границу всякие Дрейфусы, то это уж я, конечно, знаю, так как за провоз через Дарданеллы своего же хлеба я же и плачу Турции!
Вы? Не понимаю!
Очень просто! Таможенный сбор существует одинаково как у нас, так и везде, так же и в Турции. Вы ведь, э-э не думаете, надеюсь, что у турок все очень просто: руки к сердцу, поклон в пояс, и проезжайте, пожалуйста, провозите хлеб, господа Дрейфусы! Нет, Дрейфусы платят, а с нас, помещиков, берут! То есть, нам они недодают на хлеб, сколько они теряют, чтобы Дарданеллы пройти А когда Дарданеллы будут наши, то за хлеб свой мы будем получать больше, ясно? Не говоря уж о том, что мы там десять Кронштадтов устроим, и черта с два к нам в Черное море кто-нибудь продерется! И никаких нам тогда балаклавских береговых батарей не надо строить! И Севастополь тогда будет просто торговый город