Неудобство своего нового положения Брусилов чувствовал очень остро. Он знал, насколько был самоуверен, глубоко убежден в своих достоинствах, в своей незаменимости Иванов, и представлял поэтому с возможной яркостью, как тяжело он переживает свое назначение в Государственный совет, то есть на покой.
Однако оказалось, что он не в состоянии был даже приблизительно представить, как состарила этого бравого еще на вид старика отставка, хотя и сдобренная «всемилостивейшим рескриптом» с собственноручной надписью «Николай».
Иванов жил не в городе, а в поезде, в своем вагоне. Вечером, в день приезда Брусилова, он принял своего заместителя один на один в купе, освещенном только настольной лампочкой под желтым шелковым абажуром.
Первое, что бросилось в глаза Брусилову в этом осанистом бородатом старике с простонародным лицом, были слезы. От желтизны абажура они блестели, как жидкое золото. Первое, что он услышал от него, были два сдавленных слова: «За что?»
Так мог бы сказать в семейной сцене кто-либо из супругов и скорее жена, чем муж; так мог бы сказать друг своему старому другу, уличив его в гнусном предательстве, угрожающем смертью; так мог бы сказать, наконец, отец своему любимому сыну, на которого он затратил все свои средства и силы и который сознательно подло его опозорил.
Но между двумя главнокомандующими старым и новым никогда не было никаких отношений, кроме чисто служебных, и они очень редко виделись за время войны и только за год до войны познакомились друг с другом.
Что «за что?» озадаченно спросил Брусилов, сам понимая всю нелепость этого своего вопроса, но в то же время не подыскав другого.
Он пытался понять это «за что?», как «за что вы под меня подкопались и меня свалили?», но тут же отказался от подобной догадки: Иванову было, конечно, известно, что его подчиненный никогда не был в ставке и ни доносами, ни искательством не занимался. Да и сам Иванов, который был и выше ростом и плотнее Брусилова, положил обе руки на его плечи и приблизил свою мокрую бороду к его лицу, как бы затем, чтобы у него найти сочувствие, если не защиту.
Впрочем, он тут же сел, обессиленный, и зарыдал, зарыдал самозабвенно, весь содрогаясь при этом, как будто его заместитель только затем и спешил сюда с фронта, чтобы увидеть его рыдающим, как может рыдать только ребенок, как полагается рыдать над телом близкого человека.
Брусилов с минуту стоял изумленный, потом тоже сел, но не рядом с рыдальцем, а напротив, пряча глаза в тень от режущего их сквозь желтый абажур света.
И вот и вот итог всей моей службы на слом! бормотал, затихая, Иванов.
Почему «на слом», Николай Иудович? принялся утешать его Брусилов. Мне сказали, что вас назначили не в Государственный совет, а состоять при особе государя.
Состоять в качестве кого?.. Бездельника?.. Как Воейков? опустив лобастую голову на руку, лежавшую на столе, хриповато спрашивал Иванов.
Брусилов знал, что дворцовый комендант генерал Воейков, обыкновенно сопровождавший царя во всех его поездках, действительно бездельник, и если когда-то раньше он мог развлекать Николая анекдотами, то теперь в этом смысле окончательно выдохся и занят только рекламой какой-то, якобы целебной, минеральной воды, найденной в его имении «Кувака», почему один остроумный депутат Государственной думы назвал его «генералом-от-кувакерии». Но в то же время Брусилову был совершенно непонятен такой припадок слабости в недавнем еще руководителе нескольких сот тысяч человек на фронте, а кроме того, генерал-губернаторе двух военных округов Киевского и Одесского, в которые входило ни мало, ни много как двенадцать губерний; поэтому он сказал:
По-видимому, причиной перемены вашего служебного положения, Николай Иудович, послужили ваши жалобы на усталость.
Жалобы на усталость? Только это? возразил, подняв голову, Иванов. А вы разве не устали почти за два года войны?.. Кому из нас не хотелось бы отдохнуть, а, скажите?.. Однако отдых это это только временный отпуск а совсем не отставка!
Он достал платок, как-то очень крепко надавил им, скомканным, на один глаз и на другой, провел по щекам, полузаросшим бородою, по бороде и ждал, что скажет Брусилов, ждал с видимым интересом и даже нетерпеливо.
Если не эти ваши жалобы причина, то я теряюсь в догадках, сказал наконец вполне искренне Брусилов, но Иванов подхватил живо и даже зло:
Теряетесь в догадках?.. А разгадка очень простая!.. Разгадка эта ваше поведение, Алексей Алексеевич!
Мое поведение? удивился и даже слегка приподнялся на месте от удивления Брусилов. В каком же смысле я должен это понять?.. Я против вас никому не говорил ни слова.
Нет, именно против меня говорили! тихо, но упрямо сказал Иванов.
Когда же, кому и что именно? еще больше удивился Брусилов.
Разве вы не говорили, что можете наступать?
Ах, вот что-о! протянул облегченно Брусилов и сел на диване плотно. Да, это я говорил, потому что так именно думал. И сейчас я то же самое думаю.
Может быть Все возможно Может быть, вы были уверены в своей восьмой армии. А в седьмой? А в девятой? А в одиннадцатой?.. Ведь у меня перед глазами был весь фронт, а не одна ваша армия! Весь фронт как теперь вот он будет перед вами. Генерал Лечицкий болен крупозным воспалением легких, едва ли выживет, с кем же будет вести наступление его девятая армия?
Я по приезде сюда узнал уже, что болен Лечицкий, ответил Брусилов. Очень огорчен этим, конечно, но думаю, что временно его мог бы заменить генерал Крымов.
Крымов?.. Он ведь моложе по производству другого корпусного командира в той же девятой армии! возразил с живейшим интересом к этому вопросу Иванов, так что Брусилов даже слегка улыбнулся, когда сказал на это:
Совершенно не важно, кто из них старше, кто моложе!
Улыбка была слабая, еле заметная, но Иванов был ею уколот в больное место, и в тоне его появилась горячность, когда он заговорил, теперь уже более плавно:
Нет, как хотите, а наступать мы все-таки не можем! Живое доказательство этому наступление Западного фронта, которое провалилось. А кто же, как не я, предсказывал этот провал? Я говорил об этом Алексееву, я предостерегал от этого шага его величество! Однако меня не послушали, и вот поплатились за это жестоко!.. Так что же вы, Алексей Алексеевич, хотите повторить неудачу генерала Эверта?
Напротив, Николай Иудович, совершенно напротив. Я уверен в полной удаче! всячески стараясь сдерживаться, не слишком тревожить так тяжело раненного отставкой и в то же время не противоречить и себе самому, ответил Брусилов, но этой уверенностью только разбередил рану.
Трудно было и представить, конечно, чтобы так в корне не согласны между собой были два главнокомандующих старый и новый, казалось бы, одинаково хорошо знавшие свой фронт. Но Иванов говорил, признавая только за собой знание всего фронта:
Вы уверены в удаче, но какие же основания для этого имеете, вот вопрос!.. Вы получаете девятую армию и что же? Лечицкий безнадежно болен, а Крымов ошибетесь вы в Крымове, ошибетесь, я вас предупреждаю!.. Нет у нас генералов!.. Вы получаете седьмую армию во главе с генералом Щербачевым, а что такое оказался этот Щербачев? Были и у меня на него надежды, когда он прибыл ко мне на фронт Вот, думал я, не кто-нибудь, а сам начальник генерального штаба, и не из старых теоретиков, а из молодых, из протестантов против рутины, заставил ведь опыт японской кампании изучать, а не поход Аннибала на Рим Мне, участнику японской кампании, это говорило, конечно, много Молодой еще сравнительно с другими, не ожиревший, а скорее даже к чахотке склонный, и государь к нему был так расположен, и все прочее, а что же вышло на деле, а? Что вышло из его наступления, я вас спрашиваю?
Вышел конфуз, разумеется, но я думаю, что он зато приобрел опыт, спокойно сказал Брусилов, тщательно взвешивая слова. Как теоретик, он, конечно, сильнее очень многих, но вот опыта в современном ведении боя ему не хватило. Этот пробел его теперь, я полагаю, заполнен.
Говоря это, Брусилов представлял и высокого, действительно плохо упитанного Щербачева, присланного из Петербурга командовать сразу целой армией «особого назначения», названной потом седьмою, и неудачное наступление на Буковину, которое он вел в декабре и которое обошлось почти в пятьдесят тысяч человек, но не дало никаких результатов.
Вы полагаете, иронически произнес Иванов. А вот я слышал, что генерал Клембовский, ваш же теперь начальник штаба, отказался принять бывшую вашу восьмую армию. Почему это, а?
Он говорит, что не имеет военного счастья.
Вот видите, видите, чего не имеет? Военного счастья!.. А почему вы уверены, что Щербачев или, скажем, Сахаров, командующий вашей одиннадцатой армией, это военное счастье имеют, хотел бы я знать?