Я не виню взрослых. На их долю выпадает немало горя, и не у всех после подобных испытаний остаётся воля к жизни, не говоря уже о блаженстве беззаботности. Именно поэтому детям не понятны были ответы родителей: «Нешто можно так убиваться из-за голубей-то. Ну, понятно, если корова пропала бы, или там поросёнок.
А то была лишняя обуза и нет. Радоваться надо.» Женщины держат огромное хозяйство: готовят еду, следят за чистотой в доме, воспитывают детей Понятно, что из-за множества проблем они уже и думать ни о чём другом не могут. У мужчин тоже много забот, но иного рода: «Ну, если он так думает, оно и лучше. Улетели сами, Бог с ними. Прозреет, таких дров наломает, что и подумать страшно.»
Они тоже забыли о детских забавах, ведь, хоть и отвечают в унисон, каждый думает по-своему. Никто из взрослых так и не понял, насколько светлым был Толян до той роковой встречи, как не понял причины своих слёз на похоронах. Только дети знали о «последнем человеке» в городе, да и то, со временем, дым повседневности постепенно затуманит их взор, и вскоре Толян из кумира превратится в «придурка». Серые очки передаются людьми из поколения в поколение, и лишь немногим удаётся оставить свой взор чистым и ясным. Толян был другой, но пока всё было хорошо, его это не особо волновало. Жил он в согласии с душой, соблюдал традиции предков, «верил, что так надобно». Жил благостно, ведь любовь к миру пришла к Толяну от отца, которого он повторял как обличием, так и чертами характера. Всё светлое, как и многие другие люди, он взял из детства, но, в отличие от других, смог сохранить это в себе, потому что занимался любимым делом и не переставал удивляться и радоваться новому. А еще дома, за роскошным садом, оберегая «добро» и «довольство», охраняла его любовь мамина. Но ее не стало, и не только дома, в душе мужчины «поселилась неизбывная тоска одиночества». Нет, у Толяна были женщины. Но воспринимал он их как-то несерьезно, последними в ряду очарований. Зайцев не зря подчеркивает ряд любви героя: «голуби», «собаки», «люди тоже». И среди людей соседи, мужики и детвора, его десяток рабочих и только потом ОНА, скорее, они. Той, единственной, он так пока и не нашёл. Если не считать Зинаиды.
И вот тут начинается самое страшное та, что должна нести любовь жизнь, принесла смерть. И эта смерть осязаема с первого движения «чужой женщиныu». Чужой не умеющей любить, оглядывающей все хозяйским взглядом, не видящей естественного (зеленое яблоко не спелое, а зимнее. И зимнее не растет на снегу). А еще она «пришла в гости и будет родней». И стала хозяйничать: «ввела новые порядки», не пускала никого во двор, а с мальчишки, гонявшего голубей, не спускала глаз блюла, чтобы чего не украл. И все вывозила на продажу Жизнь из дома, сада, с голубятни ушла, осталась в прошлом.
Говорят, вечная красота и женственность спасут мир. С одним условием. Если за ними, нет над ними, с ними стоит любовь. Вот, вероятно, в чем проблема: она «пришла деловито» с новыми материальными ценностями и одним махом убила все вокруг: сад, обнесенный штакетинами, в котором можно было просто так полакомиться ягодами и плодами, осиротила дом, лишив его души, продав все, что можно. Даже голубей. И не понять вовек Толяну, что они не улетели их заперли и увезли продали, потому что ни сердцем, ни умом такого не понять нормальному человеку. Человеку, живущему по слову завету Божескому.
Столкнулись два мира непримиримых и никогда не понимающих друг друга: мир духовный, чистый, голубиный, с неотделимой сутью царства Небесного, и материального, не признающего «бескорыстной радости к жизни, добра, света, любви, совести». А голуби, выпущенные на кладбище, сбились в стаю и улетели. Люди осиротели. А земля Землю, точнее, усадьбу, превратили в тюрьму с толстенными решетками на окнах и колючей проволокой поверх забора Несмотря на последние зловещие слова автора: «Наступало другое время на Земле и здесь не находилось места голубям, собакам, деревьям простой человеческой радости», я верю, что когда-нибудь все люди станут жить по образу и подобию Господа, и воцарится царство Небесное на земле!
ЭПИЛОГ
С самого начала прочтения рассказа никак не могла понять, что же так смущает меня в имени главного героя. Поняла: Толян не кличка, что-то свойское, рубленое, какое-то недоделанное, что ли Озарило: а жил-то беспечно. Не прилагая сердечных усилий, не испытав всеобъемлющей любви. Жил как бы по инерции, в довольствии всеми и собой. А душевных сил рассмотреть фальшь, не-любовь не хватило. Вывод? Не будем работать над зоркостью своего сердца погибнем так же.
ПРЕОБРАЖЕНИЕ СМЫСЛА
РАССКАЗЫ
Николай Зайцев, родился в 1950 году в г. Талгаре, Алма-Атинской области Казахстана, в 1968 окончил среднюю школу 1, работал в топографической экспедиции, закройщиком, радиомехаником, мастером по изготовлению очковой оптики, корреспондентом.
Публиковался в республиканских журналах «Простор», «Нива», альманахе «Литературная Алма-Ата», российских «Наш современник», «Литера», «Молодая гвардия», «Север» Петрозаводск, сетевых «Камертон» и «Великоросс», «Лексикон» Чикаго, издал несколько книг поэзии и прозы, участник многих коллективных сборников Лауреат фестивалей «Славянские традиции» 2009 г. 2017 г., «Верность родному слову» 2011 г., «Литературная Вена» 2011 г., «Русский Гофман» 2018 г.
Лауреат премий им. В. И. Белова 2009 г., им. В. М. Шукшина 2013 г.
Руководитель творческого объединения «Вершины Талгара», г.
Талгар, член Союза писателей России, билет 8674.
КНЯЖИЙ ВОИН
Аще сказать ли те, старец, повесть? Блазновато, кажется, да было так
Аввакум
Нынче здесь редко кого можно увидеть. Только дядя Вася не забывает это святое для него место своим присутствием. Он тоже теперь нечастый посетитель, но более памятливый из всех приходящих сюда. Хотя можно ли назвать привлекательным для паломничества кусок заброшенной земли, где между двумя тысячелетними дубами врос позеленевший от пробившегося по нему мха, то ли просто камень, а, может, останок какой-то вехи, отметины, оставленной людьми, жившими в этих краях.
Скорее всего, это был памятник, его поверхности касались руки каменотёса, но когда это было, так никто и не распознал. Хотели узнать, нашли на тёсаном лице камня буквенные знаки, больше похожие на руны, чем на славянское письмо, даже прочли о каком-то великом князе, то ли побывавшем в этих местах, а может, почившим под этим древним надгробием.
Время ушло, любознательные к своему прошлому люди канули в небытие, а красных комиссаров, захвативших власть, не интересовала история этой страны по причине своего чужеродства ей, они были увлечены построением светлого будущего для своего народа. Но ближняя к камню деревня звалась Князево. Отчего-то такое произошло? Чего не дают на Руси просто так это названия. Дают его один раз и надолго. Навсегда. Потом переименовывают, но имя возвращается из своего времени через год, через век.
Живуча Русь. Один камень такой, замшелый, на её земле останется памятливой, и от него снова начнётся Волга, Москва Родина. Русь она от Господа людям дадена, и потому конца ей не будет. Живуч и дядя Вася, он от родного простора русский. Он тоже, без всякой посторонней помощи, уже начал врастать в свою землю, как тот Князев камень, боясь, видно, что похоронить его вскоре будет некому. Стоя перед древностью, он становился похож на неё на вековечные дубы, на землю под ногами, в своём неизменном, затёртом армяке и стоптанных, до вида опорок, сапогах.
Жил он в сторожке на деревенском кладбище вроде при деле, хотя ни о какой службе речь не шла кормился от добрых людей, да и только. Кладбище давно заросло вековой дубравой, кустами сирени, похороны здесь случались нечасто люди в деревне стали совсем редки. Народ родился, но куда-то потом исчезал, растворялся в городах, а если кто и заглядывал в родные места, то умирать здесь не собирался, не задерживался долго, уезжал восвояси, а чаще никто ни слухом, ни духом о своём дальнем житье-бытье не заявлял. Кое-кто из заблудших на чужбине по прибытию на свою малую Родину приходил к Князеву камню, отвешивал поклон своему и общему прошлому, выпивал с дядей Васей кружку горького вина, поминая при этом князя невиданного, родных своих, свою понятную былую жизнь. Потом обретший память земляк шёл к могилам своих родителей, родичей. Здесь без помощи сторожа никто не мог обойтись: нелегко холмики, поросшие травою, в лесу отыскать, пусть и родные они. Но дядя Вася знал места упокоения каждого односельчанина, мог рассказать о его жизни и смерти, служил проводником в прошлое своей деревни.
Мог поведать историю Князева камня и сказать слово о самом князе. Этих сказов со временем становилось всё больше, сочинял их сам дядя Вася, но никто его в этих фантазиях не упрекал: прошлое минуло, и мало кого тревожили выдумки о нём. Легенда, рассказываемая дядей Васей, становилась всё витиеватей и длинней, а слушателей всё меньше и меньше. Время поощряло сказительный талант кладбищенского сторожа, увеличиваясь непомерно между посещениями любопытных и совсем неинтересных гостей и редких, ещё не обделённых памятью земляков.