Люблю я беседу с нашим народом. Она для меня всегда поучительна и мыслию, и словом. Мысль его свежая, незаученная; таково и слово. Кроме того, последнее нередко бывает для меня отголоском из памятников древнего языка. Один владимирский плотник говорил мне недавно вместо «взялися» «ялися» все сделать. Мне так и припомнилось выражение из Нестеровой летописи: «ялися по дань». Но владимирцы сознают, однако, что речь московская чище. «У нас во Владимирской губернии говорят серо», так выражаются они и, приходя в Москву на работу, стараются поскорее перенять наше произношение и склад речи. Москву они уважают и любят за то, что она их кормит, но у них есть на нее и пословица, не совсем выгодная: Москва кому мать, кому мачеха. В городе у нас считают они себя чужими, а потому и ходят серо не щеголяют, но зато у всякого на селе, у того мать, у другого жена, бережет красную рубашку да синий халат к его возврату: придет плотник с Москвы к сенокосу домой и тогда-то наряжается он в береженое платье и щеголем идет к обедне в сельскую церковь, где увидят его люди свои, знающие его и по имени, и по рождению.
И.П. Сахаров в «Сказаниях русского народа» говорит, что песня «Не будите меня, молоду» поется в селе Пушкине с каким-то народным торжеством и что московские жители нарочно ездят туда слушать эту песню. Мне хотелось поверить это на деле, и я обратился к одному из первых мастеров хороводных песен, который сказал мне, что эта песня поется здесь, как всякая другая, и что в ней нет ничего особенного. Неужели так скоро изменился обычай?
Было пора ехать в дорогу. Хозяйка на прощанье приглашала опять на возвратном пути: к нам заезжают-де все лучшие господа, мы эдак из простого народа никого к себе не пускаем, как другие; у нас не такой-де дом; оно знаете, тово-вотко, нечисто А! Вот и аристократия в сельских нравах!
Когда своротишь с большой дороги на Харьков, места делаются живописнее.
Рано утром, перешед речку Ворю, я пошел в монастырь просекой леса, вверх по горе. На мосту, перед самым монастырем, встретили мы многих странников из Москвы. Я спрашивал, кто откуда. Тот с Воробьевых гор, другой из под Боровска, этот из Ряжска. Особенно заняла меня старушка из Каширы: она в болезни дала обещание сходить к угоднику и теперь его исполняет: «Не было бы рук ни ног катком бы покатилась к чудотворцу». На мосту сидели нищие: не проходил ни один богомолец, как бы сам беден ни был, не по давши им милостыни деньгами, хлебом, сухарем. Вот и у моей старушки в бураке были размоченные водой сухари ее насущная пища; деревянной ложкой зачерпнула она их и положила в чашку нищего, сопровождая дар крестным знамением и молитвой.
Не умолкают панихиды у раки блаженных родителей преподобного Сергия. Как в этом обычае да сих пор выражается мысль проповедника Пресвятой Троицы, который и теперь, приглашая к себе странников, дает им на пути урок благочестия семейного и сыновних обязанностей! Как ни алкала его душа иноческой жизни и пустынного уединения, но он внял голосу больных и престарелых родителей и служил им до конца их жизни, и тягостная житейская нужда их сдерживала в нем даже порыв высокого призвания! Эти отношения семейные составляют прекрасную человеческую черту в характере преподобного Сергия, черту, которой особенно сочувствует наш народ.
Толпы нищих в ограде монастыря, избалованных милосердием странников, беспрерывно упражняют в них эту добродетель ведь это также занятие. Слепая с трех лет от рождения сидит у ворот монастырской ограды. Восемьдесят семь лет служила она тут и именем Христовым питала себя и, вероятно, семью свою.
Дождик ливнем лил, когда отправились мы к Троице. Заволокло со всех сторон и на сплошном сером небе ни трещинки, которая обещала бы перемену к лучшему. Но мне было не скучно: я говорил с извозчиком. Малый, 21-го года, не женатый, рассказывал мне, как учила его читать и писать монахиня Хатькова монастыря, когда было ему еще девять лет. Мне при поминались времена Древней Руси, когда монастыри наши были первоначальными школами для всех сословий. Видно и теперь грамотность наших крестьян, даже и под Москвой, в том же заведывании обителей. Мещане учатся более в уездных и приходских училищах. Выучка чтению стоила отцу его 20 рублей ассигнациями, да за письмо столько же.
Парень весело рассказывал мне о их осенних и зимних посиделках. Карты проникли и в хижины наших поселян. Парни с девками играют в свои козыри и в короли. Особенно веселит их последняя игра, когда король раздает разные приказания, угодные их вкусу. В хороводах любимые песни: «Заинька», «Взойди, красно солнце, ни низко, ни высоко». «Песни старые лучше новых», говорил представитель молодого поколения. «А кто сочиняет у вас эти песни?» «Да так, друг дружке сказываем, друг у дружки перенимаем», повторил он мне ответ, который слыхал я и прежде в разных концах России. Иногда заезжие в деревню завезут новую песню в гости. Парни более учатся у девушек. Язык извозчика был для меня уроком в нашей московской народной речи. Особенно останавливало мое внимание обилие уменьшительных наречий, как, например: «теперичка», «тутотка». Едва ли какой-нибудь язык простирает до того страсть свою уменьшать все слова, как наш народный. В этом сходимся мы с другими славянскими племенами. Болгары уменьшают местоимение личное «аз» донельзя: «азика», «азикана», «азиканака». Мне этим объясняется наша простонародная откличка: «ась?», которая конечно есть наш славянский «аз», т. е. «я». Народ и его уменьшает и превращает очень грациозно в «асенька».
Парень весело рассказывал мне о их осенних и зимних посиделках. Карты проникли и в хижины наших поселян. Парни с девками играют в свои козыри и в короли. Особенно веселит их последняя игра, когда король раздает разные приказания, угодные их вкусу. В хороводах любимые песни: «Заинька», «Взойди, красно солнце, ни низко, ни высоко». «Песни старые лучше новых», говорил представитель молодого поколения. «А кто сочиняет у вас эти песни?» «Да так, друг дружке сказываем, друг у дружки перенимаем», повторил он мне ответ, который слыхал я и прежде в разных концах России. Иногда заезжие в деревню завезут новую песню в гости. Парни более учатся у девушек. Язык извозчика был для меня уроком в нашей московской народной речи. Особенно останавливало мое внимание обилие уменьшительных наречий, как, например: «теперичка», «тутотка». Едва ли какой-нибудь язык простирает до того страсть свою уменьшать все слова, как наш народный. В этом сходимся мы с другими славянскими племенами. Болгары уменьшают местоимение личное «аз» донельзя: «азика», «азикана», «азиканака». Мне этим объясняется наша простонародная откличка: «ась?», которая конечно есть наш славянский «аз», т. е. «я». Народ и его уменьшает и превращает очень грациозно в «асенька».
Видно, что парень мой был охотник до песен, но от Хатькова до Троицы никогда не раздается песня извозчика. «Нехорошо петь песни на таком святом пути», сказал мне скромный юноша. Этот путь богомольный странник должен посвятить поминанию родителей святого Сергия. Блинки, которые предлагают на дороге как русское лакомство, указывают на древний обычай поминания. На походах царей к Троице подносились и им блинки, согласно тому же обычаю. В лесу раздается иногда чтение Псалтири, совершаемое благочестивыми богомольцами, поселившимися около этих святых мест. Это также голос векового поминания.
Дождь не переставал во время нашего разговора. Вдали, на закате, у края неба, стало прочищаться. Но лишь только мы выехали из леса на поляну и понеслись по березовому проспекту, влево семицветная дуга двойной окружностью охватила небесный свод. Давно уже не видал я такого зрелища. Мы остановились перед ним. Радуга над Москвой ломается о верхи колоколен и домов. Здесь оба конца ее очевидно упирались на чистое поле и все семь цветов ее горели ярко-ярко. Влево сияла Лавра в лучах заходящего солнца своими золотыми главами. Нельзя было найти счастливее минуты для выезда в святую обитель.
На другой день утром юродивый дарит вас хлебом. Дар его бескорыстен. Денег он не берет, а если кто насильно и даст ему, он раздает тотчас ни щей братии. В этом даре выражается уважение русского человека к хлебу, как высшему дару Божию на земле, который удостаивается быть Телом Христовым. Уронить хлеб на пол считается грехом у коренного русского человека. Не могу не вспомнить, что германский мыслитель Баадер весьма сочувствовал этой черте нашего народа.
Невозможно проводить время отдыха лучше, как я проводил его у Троицы. У меня было там три занятия: богомолье, изучение памятников древности, беседа с учеными мужами.
Каждые четверть часа, от раннего утра до поздней обедни, в каком-нибудь из многочисленных храмов и приделов начинается литургия. Так гостеприимна Лавра к своим богомольцам, что всякий, взошед в нее утром в какое угодно время, не долго прождет духовной трапезы. Нищие, баловни народа, роящиеся, как мухи, около храмов, вам скажут, где начинается обедня. Мне же, собиравшемуся в долгий путь, кстати досталось вы слушать первую литургию в церкви Божьей Матери Одигитрии (Путеводительницы).
Есть особенная отрада в мысли, что молишься в этих благолепных храмах, окруженный пришельцами со всех краев нашего отечества. Каждый принес сюда свою задушевную мысль, свою просьбу, свою благодарность Богу. Здесь живее чувствуешь в себе, что ты член великой русской семьи, которой всякое единство возможно только в ненарушимой полноте единства церковного. В тесной толпе богомольцев из всех сословий приятно мне было встречать синие воротники наших студентов, усердно путешествующих к Троице-Сергию.
Благолепие и неистощимая глубина церковного богослужения во всяком русском храме поразительны, но мысль особенно проникается ими, когда стоишь подле раки того, кто не в храмах, облитых серебром и золотом, а в деревянной церквице, не в жемчужных, а в крашеных ризах, часто без кадильного фимиама, при блеске сосновой или березовой лучины до того мыслию и чувствами углублялся в небесные тайны богослужения, что молитвами своими низводил Ангелов с неба и удостоился посещения Владычицы. Внутренний трепет благоговения чувствуешь, когда в храме, где почивают нетленные останки ученика Пресвятой Троицы, раздаются слова литургии: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповедимы Отца и Сына и Святого Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную».