Важнейшее место в созданных «мифосимволических комплексах» принадлежало «национальным традициям». Решающую роль в их конструировании сыграла националистическая «колонизация истории, исходящая из современности»[14]. Заинтересованный подход к историческому материалу, в зависимости от конкретных задач социального мифотворчества, позволял либо «вспоминать» то, чего в истории не было, либо «забывать» в ней то, что было»[15]. Еще одним компонентом таких комплексов являлся пантеон выдающихся деятелей национальной истории. Это «грамматисты» исторические персонажи, которые выпестовали язык, зафиксировали на нем отеческое предание; «отцы нации» создатели государства; герои-победители; борцы за свободу; личности, внесшие значимый вклад в развитие общества и культуры. Важное воспитательное значение отводилось также знаменательным историческим датам и событиям, священным местам, государственным и культурным символам[16].
Сконструированный национальный «мифосимволический комплекс» надлежало превратить в «факт» общественного сознания, используя систему образования, потенциал искусства, средства массовой информации, церковь, науку, праздники и церемонии. Практической реализацией этой задачи были заняты интеллектуалы, а весь процесс в целом направлялся и контролировался властью. Итогом должно было стать формирование нового типа личности и специфического (национального) самосознания.
Необходимым условием успеха проекта «народ нация» стали программы всеобщего обучении. Они преследовали двоякую цель подготовку квалифицированных кадров для развернувшейся в странах Европы модернизации и патриотическое воспитание молодежи. Достойное место отводилось формированию в массовом сознании образа Родины, появлению в менталитете народа чувства общенациональной солидарности. Важнейшая роль в этом процессе отводилась государственному языку, т. е. нормированному литературному языку.
В доиндустриальный период с характерным для него преобладанием замкнутых мирков сельского неграмотного населения эти задачи были неосуществимы. Так, во Франции централизация в языковой политике началась еще в XVI в. Однако и в середине XIX в. «для половины граждан страны французский оставался иностранным языком»[17].
С большими проблемами в последовательном продвижении «в народ» литературного немецкого языка через систему образования и средства массовой коммуникации сталкивалась и Германия. Язык сыграл важнейшую унифицирующую роль в выработке общенемецкого сознания, однако его диалекты (берлинский, баварский, саксонский и др.) сохранились и по сей день. Отметим, что политика национального строительства нередко принимала там жесткие формы, особенно когда речь шла об ассимиляции нетитульных этносов, т. е. национальных меньшинств. Например, в начале XX в. на польском языке (поляки самое многочисленное из меньшинств Германии) было запрещено преподавание в народных школах и даже богослужение в костелах. Это делалось на немецком.
Рассмотренные выше аспекты национального строительства были связаны с политикой целенаправленного формирования либеральных ценностей в менталитете формирующихся новых социально-политических общностей. Подчеркнем, что практическая реализация идеалов Французской революции осуществлялась в контексте фундаментальных социально-экономических преобразований, вызванных к жизни промышленным переворотом и научно-технической революцией. Город и индустрия кардинальным образом изменили характер хозяйствования, систему социальных отношений, механизмы формирования власти, систему законодательства, способы коммуникации, характер внутренней миграции. Обусловленные этими процессами социальная мобильность и социальная динамика, свобода личности и установка на инновации стали характерной особенностью появившейся новой техногенной цивилизации. Принцип «народ нация» законодательно был провозглашен главным источником власти в конституциях демократических стран Европы.
Современный исследователь У. Альтерматт процесс национального строительства в Европе подразделил на три временные зоны. К первой он отнес Англию, Францию, Швецию, Данию, Нидерланды, ко второй Германию и Италию, а к третьей Австро-Венрию, Россию и Османскую империю.
Естественно, что в силу специфических для каждой страны «стартовых условий» рассматриваемые процессы протекали по-разному в различных временных зонах национального строительства. Так, в странах первой временной зоны заметно уменьшились не только субэтнические, но и межэтнические культурно-ментальные различия. Например, в Великобритании была реализована модель создания политической нации британцев, а не этнокультурной нации англичан, ведь последняя предполагала бы «англизацию» шотландцев, ирландцев и валлийцев. Задача явно нереализуемая и сегодня. Одним из результатов этой модели явилось существенное потепление отношений между англичанами, с одной стороны, и шотландцами и валлийцами с другой. Во Франции действовала этнокультурная ассимиляционная модель, которая требовала включения в общность «французов» также иноэтничных эльзасцев, бретонцев и корсиканцев не только в политическом, но и культурном смысле.
А вот в странах второй временной зоны к началу XX в. остались весьма существенными даже субэтнические дистанции. В Германии, например, установка на создание этнокультурной нации путем ассимиляции поляков, чехов, датчан, лотарингцев не только не увенчалась успехом, но и явилась одной из причин ослабления «второго рейха» в Первой мировой войне, его падения и потери Германией значительных территорий. Италия также не смогла осуществить интеграцию неитальянских этнических меньшинств, что и сегодня дает о себе знать в противоречиях между севером и югом страны. В итоге вопросы о том, насколько сицилийцы являются итальянцами, а баварцы немцами, дискутируются и поныне.
Наибольшим драматизмом и остротой борьбы феномен рождения новых наций отличался в империях Восточной, Центральной и Южной Европы. Причина в том, что входившие в их состав этносы были недостаточно интегрированы и удерживались насильственно, поэтому пришедшая к ним с берегов Сены идея «каждой нации государство» пала на благодатную почву. Практически повсеместно развернулась интеллектуальная активность по систематизации и структурированию форм и образов этнокультурной идентичности, выработке идеологии политического самоопределения, а вслед за ней и борьба за политическую независимость. В итоге для слабоинтегрированной Австро-Венгрии идея «каждой нации государство» стала подлинным троянским конем, подготовившим падение монархии и распад империи[18]. Рассмотрим подробнее некоторые моменты этого процесса. В «лоскутной» Австро-Венгрии он начался с противодействия Венгрии политике Австрии, направленной на германизацию населения империи. В ответ на объявление Веной государственным языком немецкого (вместо латыни) Королевство Венгрия на своей территории объявило государственным мадьярский язык. Основными направлениями национализации народов полиэтнического королевства (по численности превосходившего население современной Венгрии в два раза) выступали образование на венгерском языке, открытие новых университетов, массовое распространение историко-патриотических знаний, мадьяризация имен, фамилий, географических названий, пропаганда национального фольклора, культурная ассимиляция этнических меньшинств. Важнейшим динамическим фактором этого процесса явился бурный рост городов, обусловивших беспрецедентную интенсификацию и интеграцию межэтнических коммуникаций в рамках ценностей венгерской культуры. Вместе с тем отметим, что попытка мадьяризации иноэтнических меньшинств немцев, хорватов, румын, весьма далеко отстоявших от венгров в культурно-языковом отношении, особого успеха не имела. И подобно тому, как курс Австрии на германизацию дал мощный импульс венгерскому национальному строительству, так и мадьяризация в свою очередь дала толчок этнонациональному ренессансу в Венгрии немадьярских народов[19].
Иным путем пошли чехи. Поскольку административный ресурс у чешских земель был значительно меньше, чем у венгров, основную ставку они сделали на народное образование, культуру, средства массовой коммуникации и потенциал урбанизации. В определенных отношениях чешский опыт может рассматриваться как весьма полезный и для нашей страны. Если в 1853 г. в Чехии не было ни одного чешского лицея, то в 1913 г. там функционировали 63 гимназии и 45 технических учебных заведений. Чешских крестьян, переселявшихся в города, встречала налаженная система образования и СМИ на родном языке. Города, столетия служившие центрами немецкой культуры, поразительно быстро стали чешскими. Консул Германии в Праге писал в 1898 г.: «В то время как еще 25 лет назад тип города был совершенно немецким, сегодня Прага, без сомнения, совершенно чешский город»[20]. Нас, однако, в наибольшей степени интересует, в какой степени идеи «национализации» были восприняты и получили развитие в Российской империи.
Во второй половине XIX начале XX в. в России начался процесс модернизации по западному образцу. Но к 1913 г., несмотря на впечатляющую динамику индустриального роста, промышленность обеспечивала лишь 27 % ВВП, доля городского населения составляла 15 % от общей численности населения, почти три четверти жителей империи были неграмотными[21]. По показателю элементарной грамотности (а народное образование служит абсолютно необходимым условием «национализации») Россия сильно уступала Австро-Венгрии, не говоря уже о других европейских странах. Так, в 1914 г. в ней на 1 тыс. жителей приходилось 59 учащихся, тогда как в Австро-Венгрии 143, в Великобритании 152, в Германии 175[22].