В правом окне наискосок тянется море, над которым плывёт попутная мне туча дождя, а по пароходы, как будто именно украшенные мачтовыми огнями. Слева вижу скошенные углом взгляда основания гор, порой на них появляются свежеспиленные пеньки. У меня де жа вю именно под таким углом я смотрел на лес и горы в первую ночь по дороге в «Юбилейный», когда мне всё-таки удалось немного уснуть и получить видение.
Я чувствую себя виноватым перед детьми не потому, что оставил их, а потому, что оставил их с людьми, своего внутреннего ребёнка давно задушившими. Даже если это и не так в каких-то случаях, оставшиеся заместо меня не собираются любить этих, вполне конкретных, настоящих детей им это не нужно. Им нужно сдать практику в педагогических ВУЗах, чтобы потом ещё много лет профессионально не любить детей и приучать их к этой вывернутой норме.
Я бы остался, несмотря на то, что вместо заявленной ставки диджея меня сделали вожатым. Остался, если бы только мне дали свободу метода но меня пытались принудить играть по правилам мёртвой системы, лишили выбора ведь чтобы быть с детишками дальше, нужно было их насиловать бессмысленными требованиями, муштровать, подавлять агрессией, криком, угрозами, унизительными наказаниями за громкий смех голос их сути.
Так мне удалось хотя бы сохранить нашу дружбу не извращённой надуманным форматом так называемой заботы. Но эти искорки в их глазах нет ничего, что я хотел бы сохранить сильнее. Мне хочется верить, что пройдёт десяток лет, и эти искорки будут кострами. Хотя опыт, эта горькая смерть сердца, которую мы получаем внутривенно, по капле в день опыт не оставляет вере достаточно шансов, чтобы отпустило узел в груди.
Поезд проехал всего пару минут и остановился на следующей станции. Стоит мучительно долго, издевательски. Давай, стальной змей, вези меня дальше, оборви эту пружину поскорее, умоляю тебя. Я никогда ещё не терял так много и так быстро.
***
Проносящиеся за окном долины, узкими полосками гальки и плавняка рассекающие зелёное месиво Северного Кавказа они прекрасны, полны живой и естественной красоты. И этой своей полнотой, опять и опять, с каждым взглядом, выворачивают меня наизнанку той же особой внутренней подсветкой лучились и дети.
Кому
Она спала. Спала, но чутко. Её одурманенное гашишом сознание
обострило восприятие до предела. И какой-то невнятный звук пробудил
её из царства размытых ощущений. Сперва она не поняла, а
потом решила, что поняла. «Да, это был тот звук, когда мужчина
кончает, его ни с чем невозможно перепутать». Вряд ли у неё
был большой опыт по этой части, чтобы судить обо всех
мужчинах. Ей стало противно и горько. Она выгнала его. Из
коридора она снова услышала этот звук: «Он сделал это перед
зеркалом!». Её подозрения подтвердились на следующий день, когда
она получила смску: «Прости, ты очень красивая».
***
Я в очередной раз взялся доказать, что человек лжёт постоянно. И
получил весомую контратаку. Если разум и либидо постоянно врут
друг другу, и в этой двоякой ситуации ложью оказываются все
порождения, то, принимая во внимание, что ложь и правда
являются категориями разума, становится непонятно, что такое
вообще правда. А раз этот термин является неопределимым, то он
исключается из приближённого уравнения. Следовательно, при