В сущности, Фуко демонстрирует непривлекательную изнанку того «гуманизма», которым проникнуты все социальные институты XX века. Он не обличает власть и не раз подчеркивает, что она «позитивна и продуктивна», но осуществляемый им анализ позволяет проводить аналогии со структурами фашистского или большевистского государства, рассуждать о гротеске как сущности тоталитарной власти. Однако задача генеалогии Фуко состоит не в том, чтобы разрушить разум, показывая, что рациональность в действительности является иррациональной. Фуко убежден в том, что разум, благо, справедливость, истина, свобода лишены трансцендентального статуса, они историчны, поэтому формы жизни, связанные с ними, могут окостенеть и превратиться в свою противоположность. Его генеалогия предостерегает разум от опасного самодовольства, лишенного самокритичности.
Итак, по Фуко, люди включены в особые дискурсивные дисциплинарные практики и воспринимают их как естественные условия своего существования. Человек, субъект, личность анализируются Фуко в историческом контексте практик и процессов, которые их непрерывно изменяли. Однако индивиды не являются тотально подчиненными и угнетенными существами; власть возможна только там, где есть свобода; где есть власть, там всегда присутствует и сопротивление. Даровать свободу, освободить от угнетения невозможно, поэтому Фуко предпочитает говорить о практиках свободы, о культуре себя как умении практиковать свободу. Фигура кочевника, бродяги, девианта, ненормального, отверженного важна для Фуко, ибо именно в этой фигуре ему удается увидеть человека западной культуры, и отвергаемого, и необходимого.
§3. Жан-Франсуа Лиотар: недоверие к метанарративам
«Прежде всего, чтобы ответить на вопрос как доказать доказательство? или, в более общем виде, кто определяет условия истинности?, нужно отойти от метафизического поиска первого свидетельства или трансцендентной власти и признать, что условия истинности, то есть правила игры в науке, являются имманентными этой игре и не могут быть установлены иначе, как в споре, который должен быть сам по себе научным, и что не существует иного доказательства верности правил, кроме того, что они сформированы на основе консенсуса экспертов». (Жан-Франсуа Лиотар. Состояние постмодерна. СПб., 1998)
Отказ от великих повествований
Одним из первых понятие постмодерна использовал французский философ Жан-Франсуа Лиотар (19241998) в работе «Состояние Постмодерна: доклад о знании», опубликованной в Париже в 1979 году56. Он утверждает, что по мере вхождения общества в эпоху, называемую постиндустриальной, а культуры в эпоху постмодерна, изменяется статус знания. Основной формой «употребления» знания является «нарратив» повествование, характеризующее определенный тип дискурса в различные исторические периоды, структура, организующая наше эмпирическое восприятие. К «великим повествованиям», метанарративам современности, модерна Лиотар отнес такие фундаментальные идеи, как рационализм, сциентизм, антропоцентризм, возможность абсолютной свободы личности, освобождение человечества, просвещенческий исторический прогресс, эмансипацию, легитимность знания, просветительскую трактовку знания как инструмента разрешения любых проблем, познаваемость всего и вся наукой, классический социализм и коммунизм, христианское спасение, гегельянский мировой дух, романтическое единство, нацистский расизм, кейнсианское равновесие, материальное изобилие и т. п. Данные представления, доминирующие в культуре метаповествований, утверждают нормативный образ будущего, конструируют историю, задавая ей определенный вектор развития. Перечисленные нарративы, как в свое время мифы, имеют целью легитимировать определенные общественные институты, социально-политические практики, законодательства, нормы морали, способы мышления и т.д., но в отличие от мифов они ищут эту легитимность не в прошлом, а в будущем57.
Научное знание это вид дискурса58. Модернистская наука, не обладая собственными средствами легитимации, за обоснованием знания обращается к спекулятивному философскому или политическому метаповествованию: диалектике духа, герменевтике смысла, освобождению человека разумного или трудящегося, либо увеличению благосостояния. Лиотар утверждает, что «метанаррация» это эпистемологический конструкт, легитимирующий способы мышления, социальные институты, социальную систему и создающий тем самым возможность тотального мировоззрения. В связи с этим он подвергает сомнению идеи модернизма, его систему ценностей и настаивает на игровой равноправности множества сосуществующих картин мира59.
Научное знание это вид дискурса58. Модернистская наука, не обладая собственными средствами легитимации, за обоснованием знания обращается к спекулятивному философскому или политическому метаповествованию: диалектике духа, герменевтике смысла, освобождению человека разумного или трудящегося, либо увеличению благосостояния. Лиотар утверждает, что «метанаррация» это эпистемологический конструкт, легитимирующий способы мышления, социальные институты, социальную систему и создающий тем самым возможность тотального мировоззрения. В связи с этим он подвергает сомнению идеи модернизма, его систему ценностей и настаивает на игровой равноправности множества сосуществующих картин мира59.
Понятие «нарратив» стало чрезвычайно популярным и востребованным в постмодернистской философии и культурологии. Так, согласно Фредрику Джеймисону, все воспринимаемое осваивается посредством повествовательной фикции или вымысла. Джеймисон рассматривает «великие повествования» как своеобразные идеологии, обладающие собственной логикой и ценностной системой представлений. В то же время метанаррация трактуется им как речевая ситуация «пересказа в квадрате». Он говорит о «доминантном повествовании» или «доминантном коде», которые функционируют в соответствующей традиции как нерефлексируемая система координат, парадигмальная матрица, внутри которой «коллективное сознание» в рамках данного кода моделирует «культурно опосредованные артефакты» в «социально символических актах»60. Роберт Музиль настаивает на том, что «большинство людей в осмыслении своего отношения к самим себе повествователи»61. Он считает, что тексты повествовательного мира обладают значительно большим трансляционным потенциалом они лучше запоминаются и поддаются пересказу, чем гораздо более компактные, последовательные и связные тексты мира доказательных суждений. Дело в том, что понимание повествовательных текстов есть одновременно понимание человеком самого себя. Поль Рикер уверен в том, что история не произойдет, прежде чем не расскажется, не будет как-то понята. Только рассказанная история уходит в прошлое, сохраняясь в памяти как рассказ о прошлых событиях62.
Жан-Франсуа Лиотар констатирует, что в ХХ веке в западной философии произошел лингвистический поворот, породивший закат универсальных дискурсов, метафизических доктрин современности, усталость от «теории», слабости, которые эту «теорию» сопровождают (новое это, новое то, пост-это, пост-то и т.п.). «Все это свидетельствует о том, что пришло время философствовать», считает он63. Характеризуя современное состояние культуры как «постмодерн», Лиотар основывается на концепции «языковых игр» Людвига Витгенштейна, избирая ее в качестве метода, и понятиях «дискурсивность» и «власть-знание» Мишеля Фуко. Знание, говорит Лиотар, в своей основе имеет языковые игры, каждой из которых соответствует свой критерий компетенции, своя истина, своя технологическая эффективность, своя справедливость, своя красота. Метанарративы своеобразная идеология модернизма, которая навязывает обществу и культуре определенный мировоззренческий комплекс идей. Эти идеи, ограничивая, подавляя, упорядочивая и контролируя сознание и поведение человека, осуществляют над ним насилие.
С точки зрения Лиотара, модерн и постмодерн тесно и неразрывно связаны между собой: нет модерна без включенного в него постмодерна, поскольку всякий модерн содержит в себе утопию своего конца. В ответ на гегелевское положение о том, что «истина это целое», он призывает объявить «войну целому», видя в этой категории прямой источник тоталитаризма. Возражая Хабермасу в отношении его тезиса «модерн незавершенный проект», он утверждает, что этот проект был не только искажен, но и полностью разрушен. Практически все идеалы модерна оказались несостоятельными и потерпели крах.
В первую очередь такая участь постигла идеал освобождения человека и человечества. Французский философ обращает внимание на то, что исторически этот идеал принимал ту или иную форму религиозного или философского метанарратива, с помощью которого осуществлялась «легитимация», обоснование и оправдание смысла человеческой истории и ее конечной цели освобождения. Христианство говорило о спасении человека от вины за первородный грех силою любви, обещало установить «царство Божие» на земле. Просвещение видело освобождение человечества от невежества и деспотизма в прогрессе разума, который должен был обеспечить построение общества, основанного на идеалах гуманизма свободе, равенстве и братстве. Гегелевская философия излагала свой метанарратив как историю самопознания и самоосуществления абсолютной идеи через диалектику абсолютного духа, которая должна была завершиться торжеством свободы. Либерализм обещал избавить человечество от бедности и привести его к богатству как необходимому материальному условию освобождения, полагаясь на прогресс науки и техники. Марксизм провозгласил путь освобождения трудящихся от эксплуатации и отчуждения через революцию и всеобщий труд. История, однако, показала, что несвобода меняла формы, но оставалась непреодолимой. Все эти грандиозные проекты по освобождению человека и человечества не состоялись, поэтому постмодерн означает, в первую очередь, «недоверие к метанарративам».