Аркадин (Онгейберг) Дмитрий
(Израиль)
«Не надо думать: «Что потом?..»
Не надо думать: «Что потом?»
И не печалиться притом,
когда с тобою шепотом,
простится век шальной.
И отмщенье, аз воздам,
кто сам возьмет, кому раздам,
кому-то яблочный «Агдам»,
кому то мозг спинной.
Кому деньгами на суде,
кому кругами на воде,
сынам нигде или везде,
отцовством между делом.
Хоть Магендовид или крест.
Жизнь, как халва в один присест,
тошнит кого-то, кто-то ест,
на фоне сине-белом.
Как исчезает с евро знак,
с тобой случится тоже так.
Быть распыленным аки злак,
скажем на косогоре.
Ничто не вечно под луной,
лежи иконой не страстной,
случайной книгою одной,
на каменном заборе.
Про мысли на рассвете
За то, что просыпаюсь утром каждым,
за то, что в мышцах всех ещё мужик,
за то, чтоб к жизни не исчезла жажда,
жить и лететь ну, скажем, в Геленджик,
за то чтобы уважить всех убогих,
как равно и успешных! Даже МИД,
чтоб не лизать ни ж.ы и пороги,
и рук не жать любезных потных гнид!
За то, чтоб день сегодня был не хуже,
улыбки незнакомого лица,
за то, чтоб так же шлепали по луже,
внучата-капельки умершего отца.
За то, что чуточку однажды был распятым,
за то, чтоб снова так не довелось!
Чтоб вновь, как в детстве собирать опята,
за то, чтоб, словом, всё опять моглось!
Строчить ночами ей шальные строчки,
нежнейшим чувством к женщине томим.
Чтобы в Казанском солнечном тенечке,
она себя представила бы с ним!
Надо себе без выбора, без «либо»,
налить и выпить! Нужно так же ведь,
сказать при этом Господу «спасибо»,
чтоб он, как раньше, не мешал и впредь!
«За колыханием гардин»
За колыханием гардин,
сюжет мне видится один,
там молодая, без седин,
стоит в окошке мама.
Сегодня я как бы продрог,
и заболел и занемог.
Шафар звучит ли, просто рог,
идёт к финалу драма.
Жизнь отступает, как вода,
как гром, где горная гряда,
как если б где-то города,
косой равняла дама.
За нею нет уже надежд,
нет поля, леса без одежд,
ни умных нет и ни невежд,
футбол, азарт, «Динамо».
А я в другом окне седой,
в нём новый дождик молодой,
стучит не каплями, водой.
Шофар, молитва, мама.
Аролович Владимир
(Израиль)
«Сгнивают в погребе без банок овощи»
Сгнивают в погребе без банок овощи,
К зиме (хворь мучает) закрыть не смог.
Приехал сын,
сто лет родства не помнящий,
Подкрасил лавку, починил порог.
И ближе к вечеру дождался «скорую»,
Над дверью лампочку вкрутил в патрон.
Затих старик
Как будто срезал сорную
Траву на поле жизни Агроном.
«Мы с детства с ним знакомы»
Мы с детства с ним знакомы.
Пусть я космополит,
А он в церквях иконам
Оклады мастерит.
Я из породы бестий,
Он любящий отец.
Среди фольги и жести
Шмат сала, огурец.
Над яблоневым садом
Плывёт вечерний звон.
И пахнут сладко ладан
И горько ацетон.
На дне ещё немного
Спиртного.
В кайф сидим.
Так выпьем же за Бога,
Нас двое, он один!
«Бывают и у нас мгновения»
Бывают и у нас мгновения,
Когда разорван в крике рот.
И разум знает, что падение,
А сердцу кажется
полёт!
«У Стены Плача толпы»
У Стены Плача толпы.
А из Космоса токи.
Я стою не дыша.
Между камнем и небом,
Между словом и хлебом,
В оболочке душа.
«Семитских черт палитра»
Семитских черт палитра.
Притален автомат.
Духов впитался в свитер
Цветочный аромат.
В причёске голос детства,
До плеч девятый вал.
Но как улыбкой дерзкой
Стреляет наповал.
Берет прижат погоном,
И с номером кулон.
Чего же каркал ворон
У мамы под окном?
«Всего-то был один росток»
Всего-то был один росток,
А собран пуд зерна.
Мы сока выпили чуток,
Но вышло жбан вина.
Виски давно подкрасил мел,
Солидней стал, кажись.
Лишь час с тобою пролетел,
А оглянулся жизнь.
«На столе блинов конверты»
«Всего-то был один росток»
Всего-то был один росток,
А собран пуд зерна.
Мы сока выпили чуток,
Но вышло жбан вина.
Виски давно подкрасил мел,
Солидней стал, кажись.
Лишь час с тобою пролетел,
А оглянулся жизнь.
«На столе блинов конверты»
На столе блинов конверты,
Винегрет, компот, котлеты.
Абрикоса в окнах ветки.
Бродят в доме кот и лето.
По стеклу пчела у рамы.
Я во сне опять.
У мамы.