3. «Всё миф»
Что касается общих черт эстетики зрелой М. Цветаевой, это, прежде всего, создание новой, по сравнению с детскими и юношескими стихотворениями, системы «организующих, цементирующих элементов, являющихся носителями единства в многочисленных произведениях поэта, элементы, накладывающие на эти произведения печать поэтической личности». В произведениях М. Цветаевой появляется то, что Р. Якобсон называет «постоянной мифологией поэта». Постоянная мифология поэта складывается из символов и архетипов. Под мифологией поэта здесь понимается некая константная и одновременно варьирующаяся система символов и архетипов, преображённых поэтом, и используемая им в его поэтическом мире. Эта система присуща только данному поэту, и она определяет тембр его поэтического голоса. Ф. Шеллинг говорит по этому поводу, что: «всякий великий поэт призван превратить в нечто целое отрывшуюся ему часть мира и из его материала создать собственную мифологию».
Из рассуждений М. Цветаевой о божественной природе поэта, об эзотеричности поэзии, о сотворчестве поэта с высшими силами и сотворчестве поэта и читателя вытекает, что М. Цветаева считает поэзию (вообще искусство) особым унивёрсумом, третьим миром. Одна часть этого мира онтологична, ибо она символизирует земной мир, а другая часть трансцендентна, ибо она символизирует сверхчувственный, духовный мир. Поэзия должна при помощи поэтического слова соединять оба мира, создав качественно новый унивёрсум. Поэзия даёт словесную телесность идеям, и одушевляет тела и стихии, таким образом, поэзия есть мир, в котором соединяются противоположности материального и идеального. Качественно новый унивёрсум (поэтический мир) это то, чего нет в природе. Воплощая и просветляя, поэтическое слово оказывается универсальным средством, содержащим в себе одновременно материальную и духовную природу, но это соединение материального и духовного миров не должно быть механическим. В поэтическом унивёрсуме со словом и идеями происходит чудо преображения и чудо воплощения. Преображение М. Цветаева понимает как превращение «в собственное качество». Поскольку поэзия соединяет два мира, онтологический и трансцендентный, то и сама в себе она одновременно онтологична (Слово) и трансцендентна (Идея). Поэзия, таким образом, не есть подражание природе или её отражение. Поэзия есть новый сотворённый волей художника мир, и, если в нём что-то и отражается, то это внутренний мир поэта. Конкретная предметность слова привязывает его к данной реальности, к миру сему, лишая высказывание магии (чары, по М. Цветаевой). Слово становится магическим, т.е. преображённым именно в поэзии, поднимая человеческий дух над обыденностью, рутиной, скукой и пошлостью обыденной жизни, делая её праздником. Это становится возможным, благодаря свойству слова не имитировать вещи или действия, а являться их символами. Э. Кассирер говорит по этому поводу: «Ни язык, ни искусство не даёт нам простую имитацию вещей или действий: и то, и другое есть репрезентация. <> Искусство может быть определено как язык символов».
Говорить о реализме в поэзии, таким образом, совершенно неуместно. В поэзии он невозможен. Даже та поэзия, которая претендует на реалистическое изображение действительности. Всегда пользуется хоть какой-то первоначальной малой степенью обобщения и абстрагирования от конкретности, подворовывая образы из мира фантазии и готовые средства из языка, чтобы хоть сколько-нибудь украсить себя. Н. Бердяев ставил реализм в искусстве очень низко, обвиняя этот метод изображения действительности в крайней форме приспособления к миру сему. Н. Бердяев утверждал, что реализм есть наименее творческая форма в искусстве, что программа реалистического искусства есть падение искусства, его унижение и послушание творческому бессилию.
Н. Бердяев не был единственным, кто объявил реализм в искусстве несостоятельным. Недвусмысленно в отношении реализма высказался и Р. Якобсон: «вопрос о природном (по терминологии Платона) правдоподобии словесного искусства, литературного описания совершенно очевидно лишён смысла». Есть несколько высказываний И. В. Гёте, показывающих, что искусство и жизнь (т.е. реальность) не так уж тесно связаны друг с другом, как это принято думать: «что такое реальность сама по себе? Правдивое её воссоздание нас радует, она даже способствует более глубокому осознанию отдельных явлений, но истинную пользу тому высшему, что заложено в нас, приносит лишь идеальное, лишь то, что порождено душою поэта». И. В. Гёте утверждал, что искусство, безусловно, не подчинено природной необходимости, а имеет свои собственные законы. Что реальная жизнь и искусство не есть одно и то же, убедительно показано в очерке М. Цветаевой «Пушкин и Пугачёв». М. Цветаева назвала образ Пугачёва у Пушкина романтическим, а произведение Пушкина назвала «кристаллом романтизма». Есть, говорит М. Цветаева, Пугачёв «Истории пугачёвского бунта» и есть Пугачёв «Капитанской дочки» И разница между этими Пугачёвыми следующая: «Как Пугачёвым Капитанской дочки нельзя не зачароваться так от Пугачёва Пугачёвского бунта нельзя не отвратиться». Первый Пугачёв благодарность и благородство. Второй зло и зверство. Первого писал поэт. Второго прозаик и историк.
3. «Всё миф»
Что касается общих черт эстетики зрелой М. Цветаевой, это, прежде всего, создание новой, по сравнению с детскими и юношескими стихотворениями, системы «организующих, цементирующих элементов, являющихся носителями единства в многочисленных произведениях поэта, элементы, накладывающие на эти произведения печать поэтической личности». В произведениях М. Цветаевой появляется то, что Р. Якобсон называет «постоянной мифологией поэта». Постоянная мифология поэта складывается из символов и архетипов. Под мифологией поэта здесь понимается некая константная и одновременно варьирующаяся система символов и архетипов, преображённых поэтом, и используемая им в его поэтическом мире. Эта система присуща только данному поэту, и она определяет тембр его поэтического голоса. Ф. Шеллинг говорит по этому поводу, что: «всякий великий поэт призван превратить в нечто целое отрывшуюся ему часть мира и из его материала создать собственную мифологию».
Из рассуждений М. Цветаевой о божественной природе поэта, об эзотеричности поэзии, о сотворчестве поэта с высшими силами и сотворчестве поэта и читателя вытекает, что М. Цветаева считает поэзию (вообще искусство) особым унивёрсумом, третьим миром. Одна часть этого мира онтологична, ибо она символизирует земной мир, а другая часть трансцендентна, ибо она символизирует сверхчувственный, духовный мир. Поэзия должна при помощи поэтического слова соединять оба мира, создав качественно новый унивёрсум. Поэзия даёт словесную телесность идеям, и одушевляет тела и стихии, таким образом, поэзия есть мир, в котором соединяются противоположности материального и идеального. Качественно новый унивёрсум (поэтический мир) это то, чего нет в природе. Воплощая и просветляя, поэтическое слово оказывается универсальным средством, содержащим в себе одновременно материальную и духовную природу, но это соединение материального и духовного миров не должно быть механическим. В поэтическом унивёрсуме со словом и идеями происходит чудо преображения и чудо воплощения. Преображение М. Цветаева понимает как превращение «в собственное качество». Поскольку поэзия соединяет два мира, онтологический и трансцендентный, то и сама в себе она одновременно онтологична (Слово) и трансцендентна (Идея). Поэзия, таким образом, не есть подражание природе или её отражение. Поэзия есть новый сотворённый волей художника мир, и, если в нём что-то и отражается, то это внутренний мир поэта. Конкретная предметность слова привязывает его к данной реальности, к миру сему, лишая высказывание магии (чары, по М. Цветаевой). Слово становится магическим, т.е. преображённым именно в поэзии, поднимая человеческий дух над обыденностью, рутиной, скукой и пошлостью обыденной жизни, делая её праздником. Это становится возможным, благодаря свойству слова не имитировать вещи или действия, а являться их символами. Э. Кассирер говорит по этому поводу: «Ни язык, ни искусство не даёт нам простую имитацию вещей или действий: и то, и другое есть репрезентация. <> Искусство может быть определено как язык символов».
Говорить о реализме в поэзии, таким образом, совершенно неуместно. В поэзии он невозможен. Даже та поэзия, которая претендует на реалистическое изображение действительности. Всегда пользуется хоть какой-то первоначальной малой степенью обобщения и абстрагирования от конкретности, подворовывая образы из мира фантазии и готовые средства из языка, чтобы хоть сколько-нибудь украсить себя. Н. Бердяев ставил реализм в искусстве очень низко, обвиняя этот метод изображения действительности в крайней форме приспособления к миру сему. Н. Бердяев утверждал, что реализм есть наименее творческая форма в искусстве, что программа реалистического искусства есть падение искусства, его унижение и послушание творческому бессилию.
Н. Бердяев не был единственным, кто объявил реализм в искусстве несостоятельным. Недвусмысленно в отношении реализма высказался и Р. Якобсон: «вопрос о природном (по терминологии Платона) правдоподобии словесного искусства, литературного описания совершенно очевидно лишён смысла». Есть несколько высказываний И. В. Гёте, показывающих, что искусство и жизнь (т.е. реальность) не так уж тесно связаны друг с другом, как это принято думать: «что такое реальность сама по себе? Правдивое её воссоздание нас радует, она даже способствует более глубокому осознанию отдельных явлений, но истинную пользу тому высшему, что заложено в нас, приносит лишь идеальное, лишь то, что порождено душою поэта». И. В. Гёте утверждал, что искусство, безусловно, не подчинено природной необходимости, а имеет свои собственные законы. Что реальная жизнь и искусство не есть одно и то же, убедительно показано в очерке М. Цветаевой «Пушкин и Пугачёв». М. Цветаева назвала образ Пугачёва у Пушкина романтическим, а произведение Пушкина назвала «кристаллом романтизма». Есть, говорит М. Цветаева, Пугачёв «Истории пугачёвского бунта» и есть Пугачёв «Капитанской дочки» И разница между этими Пугачёвыми следующая: «Как Пугачёвым Капитанской дочки нельзя не зачароваться так от Пугачёва Пугачёвского бунта нельзя не отвратиться». Первый Пугачёв благодарность и благородство. Второй зло и зверство. Первого писал поэт. Второго прозаик и историк.