Что за жизнь, что за веселье!
Звоном шпор я упиваюсь,
Кто толкнет не обижаюсь:
Все на свете трын-трава
Для Непомнящих родства!
Н. Новичъ. (По Э. Линднеру).
II.
Поцелуй.
Три вещи только въ свете любилъ Юсуфъ-поэтъ:
Диванъ свой, песенъ звуки, да девушекъ приветъ.
Была бы дева юной, да мягокъ былъ диванъ,
А ветхость и невзрачность въ диване не изьянъ.
Пусть жизнь и въ деве пылкой, и въ песне бьетъ ключемъ,
Луна, туманъ и вздохи тутъ ровно не при чемъ.
Таковъ былъ взглядъ Юсуфа. Разъ гость къ нему вошелъ
И молодой и скромный такую речь повелъ:
«Али-Юсуфъ! Учитель! Я песню написалъ;
Мне нуженъ судъ правдивый я не ищу похвалъ.
Вложилъ я въ эту песню все то чемъ грудь полна;
Лишь ты решить сумеешь, удачна ли она».
Но тутъ прервалъ учитель, не слушая конца:
«Довольно! Предисловий не нужно для певца;
Читай!» И гость чуть слышно начало произнесъ,
Но голосъ постепенно, по мере чтенья, росъ:
«О поцелуй! Ты лотосъ, ты песня соловья!
Поведай мне, въ чемъ тайна великая твоя?
Листъ лотоса, качаясь, звучитъ, какъ лепетъ струй,
Но все-таки милее для слуха поцелуй
Седьмое небо рая въ полночной тишине
Въ заветномъ поцелуе даруетъ дева мне.
Предметъ всегдашней жажды, ты булишь пылъ въ крови,
Ты смерть и упоенье, о поцелуй любви!»
Чу! шумъ раздался кто тамъ? Далъ знакъ рукой Юсуфъ,
Но юноша мгновенно умолкъ, на дверь взглянувъ.
Тихонько занавеска отдернулась и вдругъ
Скользнула въ дверь Зулейка, Юсуфа нежный другъ,
И, какъ на жертву джинны бросаются въ кустахъ,
Внезапно у Юсуфа повисла на устахъ,
Прильнувъ къ нимъ съ поцелуемъ горячимъ и немымъ.