В конце концов даже знаменитый «отрывок» из Библии, который в «Криминальном чтиве» Джулс Уинфилд читает жертве, прежде чем ее убить, Тарантино взял из кино. Дело в том, что это не совсем цитата из Книги пророка Иезекииля; на самом деле лишь последние реплики Джулса содержат библейский текст. В том виде, в котором нам известна речь персонажа, она впервые появилась в фильме Рюити Такамори и Саймона Начтерна «Да здравствует Чиба! Телохранитель» (1976). Как отмечает Джейсон Бэйли: «Похоже, Джулс заучил строки из фильма, а не из Библии»[44]. Правда, исследователь культового японского кинематографа Патрик Масиас обратил на это внимание гораздо раньше, чем Бэйли[45]. В целом это может служить дополнительной характеристикой персонажа, потому что Джулс упоминает в разговоре с Винсентом Вегой и сериал «Кунг-фу». Следовательно, он может быть поклонником жанра восточных единоборств. Но, видимо, не очень образованный, раз не сверился с текстом Библии, хотя уверяет, что цитирует именно ее. Сам Тарантино не скрывает, что цитата взята из кино: «Цитаты имели забавное происхождение. Первый раз я услышал их в фильме о кунг-фу Телохранитель, где они звучали в прологе. Потом я нашел их в Библии немного в другом изложении»[46]. Так что мы зря радуемся, когда вдруг узнаем в фильмах Тарантино знакомые имена «мертвых белых мужчин». Например, когда в дилогии «Убить Билла» Черная Мамба берет себе вымышленное имя Арлин Макиавелли. Напрасно было бы ожидать, что у Тарантино встретится ссылка на итальянского политического философа Никколо Макиавелли: это всего-навсего дань уважения любимой актрисе режиссера Николетте Макиавелли из спагетти-вестерна «Навахо Джо» (1966). И когда во вселенной Тарантино встречается редкая книга даже она вымышленная. Как в том же втором томе «Убить Билла», когда Эстебан Вихаио читает несуществующую «The Carrucans of Kurrajong». Это шутка Тарантино в адрес верной сотрудницы. Для сравнения: в фильме «Взрывная блондинка» (2017) в домашней библиотеке одного из героев кроме порнографических изданий есть Макиавелли и Ницше: это помогает лучше понять характер персонажа. Будьте уверены, у Тарантино мы такого не встретим. Если только это не крутой детектив (то есть «макулатура»), то книги не очень интересуют режиссера.
Многие интеллектуалы, которые хотят видеть в кинематографе социальные комментарии или что-то узнать о нашей жизни, чаще всего негативно высказываются о Тарантино за то, что он ориентируется исключительно на кино. Например, в статье с более чем показательным названием «Алиби искусства: что общего у Бодлера, Набокова и Квентина Тарантино» критик Роджер Шаттук в 1998 году, то есть спустя несколько лет после выхода «Криминального чтива», все еще поносил режиссера. По словам Шаттука, фильм не был сатирой на современную медиакультуру, напротив, прославлял, успешно распространял ее бессмысленное насилие и шутливость. Как уверял Шаттук, тарантиновская установка на то, что все представляет собой спектакль, теперь относится даже к нашей жизни: «Нет никаких доказательств того, что кино («Криминальное чтиво». А. П.) несет какой-то другой месседж», и потому «Криминальное чтиво» «в этом безразличном мире являет себя как форма аутизма»[47]. Тот же упрек, но в более мягкой форме предъявляет режиссеру и Эммануэль Леви. По его мнению, Тарантино проигрывает, скажем, Линчу в оригинальности: в то время как последний берет свои истории из реальной жизни и обладает мощным воображением, первый черпает идеи из фильмов, книг и телевизионных программ[48]. Наконец, другие режиссеры, считающие себя выдающимися мыслителями, точно так же указывают на «пустоту» фильмов Тарантино. Когда в прокат почти одновременно вышли две экранизации Элмора Леонарда «Джеки Браун» Тарантино и «Касание» Пола Шредера, последний заявил, что между ним и Тарантино большая разница. Шредер сказал, что ни много ни мало считает себя частью экзистенциалистской традиции XX века, в то время как Тарантино лишь «иронический герой». Пока экзистенциалист Шредер задается вопросом: «Должен ли я жить?» ироник Тарантино отвечает: «Не наплевать ли?»[49]. Едва ли можно найти более подходящую иллюстрацию того, как приверженцы великой традиции интеллектуализма не признают Тарантино.
Другие интеллектуалы просто не обращают внимания на режиссера. Например, философ Славой Жижек, который в своих рассуждениях постоянно ссылается, кажется, на все фильмы в мире, говорит и пишет о чем угодно, начиная с Чаплина и Хичкока и заканчивая Линчем и Финчером, ни разу не сослался на Тарантино. Почему он игнорирует Тарантино? Не любит? Или потому что к его фильмам тяжело приплести Гегеля, Маркса и Лакана? На самом деле Жижек смог бы это сделать, но до сих пор не сделал. Все потому, что Тарантино не только неудобен для интерпретаций, но также и контринтеллектуальнен. О Тарантино вскользь упоминал лишь хороший друг Жижека лаканианец Тодд Макгоун в книге «Вне времени: Желание в атемпоральном кино» (глава «Темпоральность после конца времени в Криминальном чтиве», с которой автор начинает свое повествование[50]). И, поскольку Тарантино олицетворяет контринтеллектуализм, возникают затруднения многих авторов с его интерпретациями. Проще всего обвинить его в «пустоте» и цинизме, сложнее попытаться осмыслить его фильмы как фильмы без обращения к Делёзу. Поэтому худшее, что мы можем сделать в отношении анализа творчества Тарантино, это попытаться описать его через философию Батая, Агамбена или кого бы то ни было еще.
Другие интеллектуалы просто не обращают внимания на режиссера. Например, философ Славой Жижек, который в своих рассуждениях постоянно ссылается, кажется, на все фильмы в мире, говорит и пишет о чем угодно, начиная с Чаплина и Хичкока и заканчивая Линчем и Финчером, ни разу не сослался на Тарантино. Почему он игнорирует Тарантино? Не любит? Или потому что к его фильмам тяжело приплести Гегеля, Маркса и Лакана? На самом деле Жижек смог бы это сделать, но до сих пор не сделал. Все потому, что Тарантино не только неудобен для интерпретаций, но также и контринтеллектуальнен. О Тарантино вскользь упоминал лишь хороший друг Жижека лаканианец Тодд Макгоун в книге «Вне времени: Желание в атемпоральном кино» (глава «Темпоральность после конца времени в Криминальном чтиве», с которой автор начинает свое повествование[50]). И, поскольку Тарантино олицетворяет контринтеллектуализм, возникают затруднения многих авторов с его интерпретациями. Проще всего обвинить его в «пустоте» и цинизме, сложнее попытаться осмыслить его фильмы как фильмы без обращения к Делёзу. Поэтому худшее, что мы можем сделать в отношении анализа творчества Тарантино, это попытаться описать его через философию Батая, Агамбена или кого бы то ни было еще.
Настоящий философ всегда готов признать, что, когда философия / философская традиция «не работает», нужно искать подход, чтобы объяснить феномен, который первоначально не во всем поддается объяснению. И потому можно сказать, что, с одной стороны, моя книга нефилософская, с другой исключительно философская. Если угодно, это пример того, что может сделать философ в ситуации, когда философия бессильна. Вот почему я описываю свой подход не как теорию, но как исследование. И потому обычный анализ упоминаемых текстов Эдварда Галлафента, Адилифу Намы и Даны Полана мне куда ближе, чем агамбеновское прочтение «Джанго освобожденного». Тем самым я очерчиваю теоретико-методологическую установку настоящей книги это исследовательская работа, но в определенных концептуальных рамках. Я концептуализирую ее как каноническую вселенную Квентина Тарантино в том смысле, в котором формулирует это культуролог Наталия Самутина «официально авторизованная вселенная вымышленного мира»[51]. Чаще всего я пытался понять вселенную автора так, как он понимает ее сам, хотя в некоторых случаях, где это было необходимо, отступал от этой установки. Но в целом, в отличие от других авторов, я придерживаюсь идеи, что вселенная Квентина Тарантино существует, и далее я опишу ее основные черты подробнее. В рамках своего подхода я пользовался традиционными или общенаучными методами это анализ источников, сравнительный анализ, попытка описать фильм / феномен в том или ином контексте, а также всевозможные интерпретации. Кроме темы «Вселенной Квентина Тарантино» я часто обращался к жанровому своеобразию фильмов режиссера, чтобы доказать его уникальность.
Собственно, то, что предлагает миру Тарантино, и есть интерпретация, а не стилизация или метакомментарий. Режиссер интерпретирует главным образом культовые фильмы или жанры целиком. Между прочим, «Бешеные псы» начинаются с такой интерпретации как следует понимать композицию Мадонны «Like a Virgin». Несмотря на то что я стараюсь не злоупотреблять толкованием, бывает, что я применяю этот подход. Главным образом это касается жанров, с которыми работает Тарантино, создавая новые картины. Другая тема, которая мне была интересна, это то, как меняется у Тарантино подход к визуализации насилия. Насилие для него только форма и стиль или нечто большее? Некоторые авторы считают тарантиновское насилие лишь частью стилистики его картин, другие утверждают, что (например, в «Джанго освобожденном») «ультранасильственные эпизоды в фильме Тарантино отвлекают или, что еще хуже, приуменьшают зверские реалии рабства»[52]. Таким образом, как полагают определенные авторы, насилие вообще может мешать содержательному высказыванию режиссера. В первой же части книги я предлагаю ответ на этот вопрос.
Никто не будет спорить с тем, что Тарантино культовый автор. Между тем исследователи редко включают его фильмы в списки культового кино. Например, Эрнест Матис и Хавье Мендик в своей книге «100 культовых фильмов»[53] не назвали ни одной картины Тарантино. Не упомянули работы Тарантино и критики в книге «101 культовый фильм, который вы должны посмотреть перед смертью»[54]. Это можно объяснить тем, что всем и без того известно, что Тарантино культовый автор. Однако мне бы хотелось показать, что все его фильмы считаются таковыми, даже «Джеки Браун», и почти все, которые сняты по его сценариям. Там, где это будет уместным, особенно в отношении картин Скотта, Стоуна и Роберта Родригеса, я раскрою эту тему подробнее.