Гранитная глыба поднимается непосредственно из самой земли и, дыбясь, перерастает в фигуру Маркса. Этот очень хороший и близкий моему сердцу композиционный прием сразу же привлек внимание большинства членов жюри.
Устремленный в будущее взгляд Маркса, кажется, влечет
за собой всю землю, из которой вырастает композиция памятника. Смелая, простая и ясная, я бы сказал, мужественная композиция!
Обсуждение было недолгим. Этому проекту присуждена первая премия Теперь памятник сооружен. И несмотря на то, что архитекторы в общем с решением ансамбля справились не на «пятерку», сам по себе памятник выглядит величественно и монументально Родилось, безусловно, выдающееся произведение».
Уже через год после открытия Лев Кербель получил за Карла Маркса Ленинскую премию.
Эммануил Казакевич говорил в своем письме Льву Кербелю: «Я один из тех, для кого памятник Марксу по-новому осветил ту часть Москвы, где он установлен. Он вошел сразу, с размаху в плоть Москвы, как в высшей степени естественная и ничем не заменимая деталь».
Галина Серебрякова писала о Кербеле (и о себе, разумеется) в «Литературной газете»: «Оба мы избрали один предмет, которому отдали не только годы, но страсть, все помыслы и чувства. Мое стремление оживить Маркса в литературе и его старание воскресить гения в граните долгое время были ведущей целью нашего бытия. Мы встретились, как брат и сестра, и это ощущение родства нас уже не покинет. Очевидно, родство по идее, творчеству, борьбе, науке, общность исканий и счастье открытий создают нечто большее, нежели простая связь людей, родившихся в одной семье. Все, что происходит от единства цели и высокой духовности, значительнее родственных уз».
Б. С. Угаров, президент Академии художеств СССР, утверждал в предисловии к альбому «Лев Ефимович Кербель»: «Льва Кербеля наш народ узнал как автора памятника Карлу Марксу в Москве. Для меня это произведение перекликается с памятниками первых лет революции, когда зарождалась советская монументальная пропаганда. Памятник стал нашим, неотъемлемым от Москвы новой, советской, даже более Москвы послевоенной».
Сам же Лев Кербель писал в автобиографии: «Важный этап моей биографии памятники Марксу и Ленину. Только создав серию военных памятников, бюстов дважды Героев Советского Союза, станковых портретов, я счел для себя возможным взяться за работу над монументами творцов бессмертных идей коммунизма, воплощающих стремление всего прогрессивного человечества.
Меня давно, еще до участия в конкурсе на памятник для Москвы, привлекал образ Маркса. Было бы, вероятно, странным, если бы решение пришло сразу. Я много думал над тем, как воплотить его в скульптуре, пытаясь мысленно представить себе возможное решение. Гениальный ученый, великий мечтатель, революционер не представлялся мне ни в бронзе, ни в мраморе. Я выбрал гранит, потому что он ярче выражал идею монолитности. Жест сжатой в кулак руки воплощает единение революционеров пяти континентов, а опирающаяся на книгу и массу камня левая рука подчеркивает мысль о нерасторжимости пролетариев всех стран, идущих к цели, предопределенной научным коммунизмом. Стелы с высеченными на них высказываниями Энгельса и Ленина служат объединению великих революционеров-мыслителей в одно общее понятие марксизм-ленинизм.
Памятник Карлу Марксу в Москве сооружен на том месте, где был заложен еще в 1920 году В. И. Лениным. Он вписан в сложившуюся историческую среду центра города, что создавало дополнительные трудности, кусок скалы удачно «вошел» в разноликое архитектурное окружение».
* * *
Но наступила новая эпоха с новыми приоритетами и новыми сомнениями. Все реже слышались восхваления памятнику, да и самому автору «Манифеста». Все чаще вспоминали про Торговца пивом. Маркс вошел уже не только в неофициальный, но и во вполне официальный фольклор.
Поэт Андрей Туркин посвятил ему, да и вообще московским памятникам озорной стишок:
О, как мне дорог центр города,
Где Долгорукого рука
Как будто ищет Маркса бороду,
Но не найдет ее, пока
За ним следят глаза Дзержинского,
Дома пронзая, как врага.
И тщетно ищет исполинского
Коня послать его нога!
Все чаще в прессе появлялась смачная цитата из «России во мгле» Герберта Уэллса: «Должен признаться, что в России мое пассивное неприятие Маркса перешло в весьма активную враждебность. Куда бы мы ни приходили, повсюду нам бросались в глаза портреты, бюсты и статуи Маркса. Около двух третей лица Маркса покрывает борода широкая, торжественная, густая, скучная борода, которая, вероятно, причиняла своему хозяину много неудобств в повседневной жизни. Такая борода не вырастает сама собой; ее холят, лелеют и патриархально возносят над миром. Своим бессмысленным изобилием она чрезвычайно похожа на Капитал; и то человеческое, что остается от лица, смотрит поверх нее совиным взглядом, словно желая знать, какое впечатление эта растительность производит на мир. Вездесущее изображение этой бороды раздражало меня все больше и больше. Мне неудержимо захотелось обрить Карла Маркса. Когда-нибудь, в свободное время, я вооружусь против Капитала бритвой и ножницами и напишу Обритие бороды Карла Маркса».
А писатель Нагибин писал в книге «Всполошный звон»: «Не совсем понятно, почему именно здесь поставлен памятник Карлу Марксу. Считается, что это место указал Ленин. Хотелось бы увидеть документальное подтверждение выбора Владимира Ильича. Но даже если это так, в первые годы Советской власти трудно было судить о том, каким впоследствии окажется лицо того или иного московского места. Большой театр служил в ту пору не музам, а политике, здесь звучали горячие революционные речи, а не увертюры и арии. Маркс был ему ближе, чем Аполлон; детского театра не существовало в помине, а пустующее здание театра Незлобина могло отойти кому угодно МОПРу или, скажем, обществу Воинствующий безбожник».
Все шло к тому, что памятник снесут. И действительно, в сентябре 1991 года экспертная комиссия Моссовета по московским памятникам приняла решение убрать монумент.
Но не тут-то было! Московский памятник экономисту Карлу Марксу, расположенный в самом широком проезде Москвы Театральном, вышел символом непотопляемым. Участь Дзержинского, Кирова и Свердлова его не постигла Маркс остался стоять и, похоже, на века.
Одна из основных причин такой устойчивости заключается в марксовой массе. Если бы памятник был несколько полегче, его, под горячую руку, в девяносто первом снесли бы (а потом поднимали б вопрос возвращать или нет). Но убрать многотонную гранитную статую оказалось нешуточным делом. Денег на демонтаж в то время не нашлось,
а после их и не искали. Известная русская присказка дескать, ломать не делать, в случае с экономистом из Германии не сработала.
А 1 мая 1996 года Лев Кербель сказал автору этой книги: «Я горжусь памятником Марксу. Это находка в искусстве».
Особенно в том, что касается массы.
Театр для московских шалунов
Большой театр (Театральная площадь, 2/7) построен в 1824 году по проекту архитектора О. Бове.
Это здание построили на месте старого Петровского театра, сгоревшего в 1805 году. Правда, в скором времени оно тоже серьезно пострадало от пожара и в 1856 году было отстроено практически заново архитектором Альбертом Катериновичем Кавосом. Однако принято считать, что автор все-таки Бове, а то, что было в середине позапрошлого столетия так, легонькая реставрация. Видимо, потому, что Бове деятель первого архитектурного эшелона. Чего никак не скажешь об Альберте Катериновиче.
* * *
Датой рождения Большого театра считается 28 марта 1776 года. Именно в этот день губернский прокурор князь Петр Васильевич Урусов получил от царицы российской так называемую «привилегию» то бишь разрешение «содержать ему театральные всякого рода представления, а также концерты, воксалы и маскарады, а кроме его, никому никаких подобных увеселений не дозволять во все назначенное по привилегии время, дабы ему подрыву не было».
И монополист приступает к строительству театрального здания. Благо, что труппа уже существует тринадцать актеров и девять актрис. А кроме них тринадцать музыкантов, балетмейстер, три танцора и четыре танцовщицы.
Чем не Большой театр?
Место выбрали на берегу реки Неглинной (в то время она протекала на поверхности, а не как сейчас под землей, в трубе). «Московские ведомости» анонсировали: «Контора Знаменского театра (первое время труппа г-на Урусова арендовала помещение на Знаменке А.М.), стараясь всегда об удовольствии почтенной публики, через сие объявляет, что ныне строится вновь для театра каменный дом на Большой Петровской улице, близ Кузнецкого мосту, который к открытию окончится нынешнего 1780 года в декабре месяце что же касается до внутреннего расположения театра, то оно будет наилучшее в своем роде».
Увы, но в тот же вечер, когда состоялась публикация, театр на Знаменке сгорел. Господин Урусов счел это тревожным знаком (да и с деньгами возникли проблемы) и отказался от своей привилегии. Но свято место пусто не бывает, и за дело принялся компаньон Урусова по театру, англичанин Медокс. В декабре того же 1780 года та же самая газета сообщала: «Любопытные известия. В удовольствие почтенной публике, которой предварительно при сих листах объявлено уже было о сегодняшнем открытии новопостроенного Петровского театра, за нужное считаем сообщить для сведения, что огромное сие здание, сооруженное для народного удовольствия и увеселения, которое вышиной в 8, длиной в 32, а шириной в 20 сажен, умещающее в себе сто десять лож, не считая галерей, по мнению лучших архитекторов и одобрению знатоков театра, построено и к совершенному окончанию приведено с такою прочностью и выгодностью, что оными превосходит оно почти все знатные европейские театры. Что же до желаемой безопасности публичного сего дому касается, то в рассуждении оной, кажется, взяты все возможные меры и ничего не опущено, что могло бы служить к совершенному доставлению оной. Почтенная публика, которая удостоит сегодняшнее открытие помянутого театра, сама в оном удостоверится сможет, когда она увидит 12 разных дверей для подъезду, 3 каменные лестницы, ведущие в партер и ложи, и сверх того еще 2 лестницы деревянные».