Мы отыскали Немецкий приют по запаху дыма и мужским голосам. Войдя в избушку, представились находившейся там группе работников. Мое понимание беседы было ограничено, поскольку мой испанский был практически на нуле, а эти люди знали лишь несколько слов по-английски. В последующие годы многие из этих молодых ребят стали моими друзьями, но на тот момент они были, в большинстве своем, типичными застенчивыми тикос таково расхожее прозвище костариканцев. Они были такими же робкими со мной, как и я в общении с ними. Человека, резавшего кусочки мяса и бросавшего их на горячую сковородку, звали Эладио Круз. Казалось, что он тут главный. Его добрые глаза и учтивые манеры способствовали тому, что мы почувствовали себя желанными гостями.
С улыбкой он предложил мне кусочек мортаделлы. Я умирала от голода, и до сих пор помню, как этот кусок вареной колбасы показался мне столь же великолепным, как если бы это был стейк из ребрышек. Эладио за свою жизнь накормил сотни студентов, проходивших практику в тропическом лесу, и знал, как могут быть голодны путешественники, особенно когда они входят в дом, где готовится пища. Я не сомневаюсь, что мы выглядели голодными и усталыми, потому что мы и были именно голодными и усталыми. Я буду всегда благодарна Эладио за тот простой дар бесхитростной еды.
Темнеет в этих краях где-то между 6 и 6.30 вечера. В одно и то же время круглый год, по причине близости к экватору. Поскольку мы находились в низине, темнело и того раньше. Изнемогшие, мы готовы были рухнуть спать, но именно в это время ночные твари начали свою репетицию. Мы расположились в спальне под аккомпанемент криков и рева обезьян, под стаккато лягушек динк и шум реки, бегущей со скал. Моей кроватью была твердая деревянная плаха, едва смягченная пенопластом. Несмотря на отсутствие комфорта, звуки этой «колыбельной» доносились до меня не дольше одной минуты.
Кажется, лишь только я заснула, тут же и проснулась от какофонии воплей. Мои глаза открылись, и я попыталась сфокусировать свое зрение в предрассветной мгле.
Что это такое было? спросила Марийка с койки надо мной.
Мы услышали, как рабочие двигаются на кухне. Сквозь тонкие деревянные стены до нас доносилось бормотание их голосов. Кто-то рубил дрова. Затем «ку-ка-ре-ку», за которым слышен смех из соседней комнаты. Я не знала, как мне поступить: то ли спрыгнуть с кровати, то ли спрятаться под ней.
Эй, что вы там делаете, спите что ли? раздался дружественный голос. Вы, ребята, уже должны были быть одеты и на полпути до Сан-Хосе.
Наверное, это Вольф, предположил Арт, выползая из постели. Это, должно быть, призыв к пробуждению для нас.
Который час? спросила я, потягиваясь всем своим ноющим телом.
Пять тридцать по моим часам, ответил Арт, подходя к двери.
Боже праведный! Откуда он только взялся? застонала Марийка. Мы не совсем еще проснулись, но было ясно, что заснуть уже не удастся, поэтому мы встали с постелей и начали натягивать на себя одежду. Запах свежего кофе и дыма проникал сквозь трещины в стене, пробуждая чувство голода.
Спустя несколько мгновений Вольф поднялся по ступенькам. Дверь распахнулась.
Ну, девушки, доброе утро! Я думал, что вы уже давно встали. Эти кровати, должно быть, оказались слишком удобными для вас.
В раннем утреннем свете было видно, что лицо Вольфа покрыто бусинками пота. Густые седые волосы прилипли к черепу после того, как он вытер пот со лба своей большой и грубой рукой. Улыбка, искрящаяся в его глазах, вторила его словам: «Я решил сделать все, чтобы сегодня мы хорошенько стартовали».
Долго ли вы шли в темноте? спросила Марийка, вытряхивая мусор из своих носков. Там ведь едва забрезжил рассвет.
Я вышел из дома около половины четвертого. Я мог бы прийти сюда быстрее, но подумал, что надо немного расчистить тропу. Нет смысла просто идти, всегда надо что-то делать по дороге, ответил Вольф. Он сел на деревянную скамейку и стянул с ног резиновые сапоги. На свет божий появились его грязные ноги без носков. Мозолистые ноги, сморщенные от долгих часов, проведенных внутри в сырой тьме.
Вольф в свои молодые годы, наверное, был сильным, как горный лев, потому что теперь в свои шестьдесят он был словно одна длинная живая мышца ни больше, ни меньше. У него был типичный фермерский загар: шея и предплечья красно-коричневого цвета контрастировали с бледным торсом и волосатыми белыми ногами, которые мы увидели, когда он без тени смущения сменял при нас свою потную футболку и брюки на слегка более сухую и чистую одежду, предусмотрительно прихваченную с собой. Спутанные клоки волос на его лице шерстяные бакенбарды. Густые брови служили выразительным глазам защитой от струящихся порой по лбу капель пота и дождя. Скулы слегка выдавались, что было еще более заметно, когда он смеялся. Лицо постоянно выражало его эмоции, сменявшиеся так же быстро, как и байки, коих он знал множество. Я замечала, что слезы с легкостью наворачивались на его глаза, когда Вольф делился подчас болезненными для него воспоминаниями или демонстрировал вспышку гнева. Но лицо его так же быстро озарялось широкой улыбкой, ироничной и объяснявшей все. Как я поняла за время этого похода, большое сердце и мягкая душа Вольфа проявлялись буквально во всех чертах его лица и в каждой истории, рассказанной нам.
После завтрака наша четверка прошла восемь километров до приюта Поко-Сол1. Небольшое озеро служит здесь водопоем для крупного рогатого скота и белых цапель, которые его обычно сопровождают. Мы поняли, что для нас там было очень даже мучо сол2. Мы любовались многочисленной популяцией птиц и обильной растительной жизнью. Мы были очарованы тем, что увидели. Я чувствовала себя не в форме гораздо в большей степени, чем могла бы предположить. И Вольф всегда возвращался ко мне, когда я отставала. Он вынул из моего вещевого мешка все, что мог, и иногда даже нес весь мой рюкзак, чтобы я могла преодолевать затяжные подъемы, не задерживая остальных. Я совершенно не понимала, почему я такая медленная. Я росла походным ребенком. Мы ходили тропой Брюса с переходами через неровные откосы Южного Онтарио. Как правило, я не отставала от своей группы. А теперь нате вам. Мне всего тридцать один год, и кто-то вдвое старше меня, легко уходит вперед! И только несколько месяцев спустя я поняла, что мешало мне в тот день.
Вольф влюбился в эти наполненные испарениями джунгли в свой самый первый поход через них, в 1952 году. С тех пор он намерил колоссальное количество миль, часто один в этой тропической чаще, в поисках следов сквоттеров, охотников, браконьеров, расчищая пограничные линии и следуя тропами диких животных, забираясь на отдаленные хребты. Вооруженный своим верным мачете, он никогда не упускал шанс сдерживать неимоверный рост растений, расчищать бурелом, перегородивший тропу, подрубать бальзамины, таким образом, чтобы всякий путник, обходя эти растения, не слишком промок.
Вольф ловко орудует своим мачете, и на ум приходит сравнение с дирижером некоего лесного симфонического оркестра. Вот дирижер махнул рукой, и острый металлический инструмент поддерживает стремительный темп, и при этом наш дирижер добавляет свои собственные синкопы. Тональность и ритм его рубки меняются по мере того, как он срубает деревянные стебли все ближе к земле чок! А затем он добавляет новую тональность своей музыке тем, что отсечена лоза повыше пинг! Стрекочущие насекомые, дрожащие листья и посвистывающие птицы дополняют мелодию. Время от времени Вольф замирает и прислушивается, и его довольная улыбка тогда говорит, что, конечно, нет ничего милее, чем акустическая гармония леса, полного жизни.
В самом начале нашего похода с Вольфом я старалась идти за ним, потому что мне не нравилось ощущать мачете позади меня, и все равно я не могла опередить нашего проводника. Вскоре я приноровилась держать дистанцию хотя бы на расстоянии взмаха мачете. Когда Вольф идет и раскачивается, он часто оборачивается, и его мачете просто-таки летает в воздухе. После того, как мы провели много лет в совместных путешествия, я переменила свою позицию в движущейся группе, чтобы быть уже перед ним, и все же находясь на безопасном расстоянии. Так что я научилась определять нужную скорость передвижения и смогла отчетливо слышать его комментарии.
Одновременно с ходьбой и рубкой Вольф постоянно разговаривает на своей уникальной языковой смеси алабамского английского и местного испанского. Истории из него так и сыпятся, подобно манне небесной. Вольф говорит таким же образом, как и ходит: часто кругами, часто меняя направление разговора. Если вы в состоянии разобраться в его бормотании и следовать его сюжетной линии, то вас будут бесконечно развлекать его рассказы о встречах со старыми охотниками, походах вдоль бушующих рек и отслеживании неуловимого тапира. Он знает дикую природу Коста-Рики так, что едва ли кто может с ним сравниться. Он готов неустанно идти по тропам в течение нескольких часов, часто в темноте, при свете луны, или с небольшим фонариком, обливаясь потом, с рюкзаком на спине, полным провизии. Он сопровождал известных биологов, часами искал пропавших туристов и уходил на много километров в лес, а потом снова возвращался в Монтеверде, чтобы провести еще одно совещание, посвященное сохранению земли и ее богатств. Вольф известен не только политикам Коста-Рики, международным экологам и профессиональным ученым, но и всем обитателям округи, в том числе тем, кто живет в самой отдаленной части этой местности.
К концу нашего похода Арт, Марийка и я договорились убедить Вольфа записывать свои рассказы. Мы подумали, что портативный диктофон будет идеальным для этого случая, поскольку Вольф редко сидит неподвижно, а в джунглях страсть к историям буквально овладевает им. Я решила, что смогу расшифровать записи с диктофона, перенеся их на бумагу, если он согласится с нашим предложением. Вначале Вольф отказался от затеи с диктофоном, но вскоре сказал, что попробует. К тому времени я помогала биологу Налини Надкарни и смогла позаимствовать диктофон у ее ассистента. Я отдала аппарат Вольфу, сказав: «Если ты будешь рассказывать свои истории, я облеку твой вольфский язык в письменную форму».