И сейчас психоанализ это постмиф, доживающий свое в душах своих последних адептов, проповедующих уже камням в пустыне. Это видно по превращению веры в «осознавание», мистерии в технологию, а чудес трансформации в «улучшение качества жизни».
И на самом деле это нормально. Мифы не вечны, они живут и умирают. Просто у некоторых из них, сумевших стать религией, жизнь естественным образом продлевается, а смерть продлевается искусственным образом, становясь максимально замедляемой социальной катастрофой.
Но это не про нас, хотя такой шанс у нас явно был (а в России даже дважды).
13. ЭРОС ГОРАЗДО СТРАШНЕЕ ТАНАТОСА
Говоря о «первичных позывах» БСЗ, не стоит забывать о том, что Эрос гораздо страшнее Танатоса. Это та сила родовых инстинктов, которая гонит рыб на нерест и т. п. Эрос убивает нас злобно и мучительно, как только мы пробуем противопоставить свое Я этим родовым влечениям (именно так ЗФ научил нас понимать, к примеру, онкологию).
С Эросом нельзя заключать договоров, ему нужно просто служить на алтаре сексуальности. Случить телесно, или же, по крайней мере сублимированно (в том числе на психоаналитической кушетке). Служить, добывая себе этим право на жизнь.
А вот с Танатосом «культурный договор», как писал Фрейд в 1915 году в своих «Своевременных мыслях о войне и смерти», вполне возможен. И мучительные жертвы, которые мы ему по этому договору приносим, не мешают нам отстаивать свое право не быть лишь носителями родовых инстинктов, а скорее дают нам это право
Кстати об Эросе: после вхождения в анализ ЗФ отметил у себя резкое снижение полового влечения, приведшее к полному прекращению сексуальной жизни. А ведь до того он был весьма сексуален и даже корил себя за несдержанность после шестой беременности жены, угрожавшей той вполне вероятной гибелью. Он был настолько удивлен такими переменами в себе, что даже, как мы знаем, переспал с сестрой жены проверяя, не стал ли импотентом.
Нет, не стал Но из-под власти Эроса вышел. За что, кстати, и расплатился многими годами борьбы с раковой опухолью. Которую проинтерпретировал как приказ взбешенного Эроса соматическим клеткам стать клетками зародышевыми и начать спонтанное деление
14. ПСИХОАНАЛИЗ И АНАЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ
При всем уважении, а местами и любви, к братьям нашим меньшим юнгианцам, я все же настаиваю на том, что они, как и прочие выходцы из классического психоанализа, забрали себе только часть его содержания. Хотя, не скрою, самую лакомую часть.
Но сотрудничество наших школ может быть основано именно на взаимном дополнении. Как это можеть быть у части и целого? Дело в том, что развитая в аналитической психологии часть психоанализа в самом психоанализе (проект «Imago») по ряду причин постепенно заглохла и деградировала. А поначалу мы и тут были лидерами один Геза Рохайм чего стоил! Среди этого «ряда причин» стоит отметить прежде всего «терапевтическую прагматику».
Ведь та часть психоанализа, которую развивали юнгианцы учение о первичном БСЗ и наследуемых схемах развития как своего рода «глубинных универсалиях», клинически применима (и изначально, и на сегодняшний день) только по отношению к тому, что принято называть шизофренией.
А психоанализ не работает с шизофрениками в силу соответствующего «первородного табу».
15. РОДОВЫЕ ПУТИ В ПСИХОАНАЛИЗ
Еще в середине 90-х мною был разработана программа «врастания» адепта в психоанализ через личность и судьбу ЗФ. Называлась она «Человек ЗФ и природа классического психоанализа». Там на основе особенностей «семейного романа» ЗФ, его симптоматики, его сновидений, и пр. были реконструированы 72 личных комплекса основоположника психоанализа и привязаны к соответствующим постулатам и техникам психоанализа как их реактивной компенсациям.
Проблема тут только в том, что это явным образом закрытое от непосвященных знание, которое потребно только реально «рождающимся во Фрейде» психоаналитикам. Но лично я таковых давно уже не встречал.
Вокруг одни имитации Правда, не буду кривить душой, имитации порою довольно изощренные.
Нынешние же немногочисленные «истинные психоаналитики» рождаются в основном через Лакана, т.е. своего рода кесаревым сечением («королевской дорогой»), минуя естественные родовые пути.
Но хоть как-то еще рождаются, и слава Богу!..
Нынешние же немногочисленные «истинные психоаналитики» рождаются в основном через Лакана, т.е. своего рода кесаревым сечением («королевской дорогой»), минуя естественные родовые пути.
Но хоть как-то еще рождаются, и слава Богу!..
16. «РУССКОСТЬ» КАК СНОВИДЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ
«Русскость» прилагательное без существительного, при помощи которого мы себя культурально идентифицируем, фактически означает, что мы еще не сотворены, нас, русских, еще нет в реальности, мы еще дозреваем в некоем поле смыслов и чувств, лишь готовясь воплотиться в нечто конкретное, существенное и существующее (существительное).
Мы вписаны в волю национального типа БСЗ как творящего нас процесса. Соответственно, мы просто не в состоянии увидеть и оценить этот процесс со стороны (как вынашиваемый плод не может увидеть свою беременную мать взглядом стороннего наблюдателя). Нам нужен проективный образ, вглядываясь в который мы могли бы понять себя, т.е. вспомнить, воспроизвести, рационализировать заложенную в нас наследуемую схему развития.
Так давайте же попробуем вспомнить себя и смоделировать искомую идентичность. Из русского чего-то, сделаться просто кем-то. Прекратить прилагаться к чему угодно и начать существовать.
Что для этого нужно? Только одно адекватный образ, аналог, матричная форма, в которую может воплотиться, в которой может быть воспринят, понят и прочувствован носитель «русскости», в которой он может быть вписан в реальность и объектно в ней зафиксирован.
Может ли стать таковой матрицей предложенный некогда Фрейдом (а точнее постфрейдистскими интерпретаторами его книг) образ русского как Человека-Волка? Нет, ни в коей мере! Сергей Константинович Панкеев, наш с вами соотечественник, ставший знаменитым фрейдовским пациентом, будучи ярким носителем «русскости» никак не вписывается в рамки данного архетипического образа. Какой же он Волк? Он всего лишь видит волков во сне; и не только в детском сне, который он постоянно припоминает. Фактически он спит постоянно, его психика нарциссична, т.е. почти абсолютно самозамкнута, представлена как бесплотное отражение отражений (как в зеркальной комнате), где реальные предметы и события теряются, переплетаясь с мириадами фантомов.
Фрейд как профессиональный сновидец не только легко замечает это; он осторожно и медленно пытается разбудить своего клиента, постепенно подготавливая его к встрече с реальностью. Пытается разбудить, но, к счастью для «русскости» Панкеева, не преуспевает в этой попытке. Панкеев, судя по его мемуарам, так и проспал всю свою жизнь, чередуя занимательные сны о мудреце Фрейде (который на самом деле ума не мог приложить, что ему делать с этим странным пациентом) с романтическими грезами о жене-испанке (на самом деле испуганной еврейской женщине, покончившей жизнь самоубийством в 1938 году, предпочитая умереть, но не разрушить грезы любимого мужа вынужденной эмиграцией) и травматическими снами, где действительно кишели волчьи проекции в диапазоне от того же Фрейда до офицеров советской армии, оккупировавшей Вену.
Он просто спал и видел сны. И он был не уникален точно так же спала и видела сны та людская масса, которая дала ему жизнь и от которой он отдалился территориально, но не духовно. И это были все те же сны: о мудром кремлевском старце, единственно не спящем в покрытой тьмой стране, о любви к Испании, о страшном Волке-людоеде, покусившемся на нашу Родину-Мать. Поле русских снов едино. Именно оттуда, из наших снов, мы и выносим свою «русскость» в окружающий нас мир, удивляя его алогичностью, а порою и бредовостью наших деяний, желаний и мечт.
Волчья метафора явно неадекватна такому вот типу психической организации замкнутому на себя сновидцу-нарциссу, живущему в поле своих сновидений, даже в видимом бодрствовании прибывающему в трансовом подключении к иллюзорным, виртуальным формам опыта. Здесь скорее уместен образ Медведя, сосущего свою лапу в берлоге и сладко посапывающего во сне.
Образ этот настолько адекватен нашей идентичности, что на уровне элементарного его представления мы уже замечаем что-то тут не так. Наш Медведь не спит, он бродит по ледяной равнине, поджав голодное брюхо, и мучительно зевает, пытаясь снова уснуть. Это не добрый Мишка, это медведь-шатун, разбуженный и опасный, изгнанный из разрушенной берлоги и потерявший нить и смысл своей сновидческой жизни.