Труды по россиеведению. Выпуск 5
О содержании «Трудов» и некоторых очередных задачах россиеведения (от редактора)
Поначалу намерение объединить два выпуска «Трудов по россиеведению» 2013 и 2014 гг. (впервые в нашей практике: в 20092012 гг. издание выходило каждый год) было связано с техническими причинами. Однако события этих двух лет неожиданно дали такому решению иное обоснование. Не сомневаюсь, что 20132014 гг. есть не только веха послесоветской эпохи, но и шире: российской истории. Эти годы поставили перед русским человеком, обществом и властью центральные вопросы: о свободе и порядке, войне и мире, национальных интересах, задачах, перспективах. И ответы на них получены; они уже определили наше ближайшее будущее.
Нам еще предстоит серьезное объективное исследование того, что произошло с Россией в короткий срок с осени 2013 до конца 2014 г. Но общий смысл случившегося (а значит, и возможные последствия) понятен. Для разъяснений обратимся к известной книге одного из выдающихся западных исследователей России Р. Пайпса «Русский консерватизм и его критики»1. Размышляя о том, как в середине XIX в. в России возник новый консерватизм, имевший националистические, а в более крайних случаях шовинистические, ксенофобские и антисемитские черты, и проповедовавший антизападничество, Пайпс указывал на влияние польского восстания 1863 г. «Как и предшествовавшее ему восстание 18301831 годов, оно задело русское национальное чувство, поскольку было истолковано не как законная попытка народа с многовековой историей вернуть себе независимость, а как европейская атака на Россию, пишет Пайпс. Это в огромной степени способствовало появлению крайнего национализма и усилению ощущения, что только самодержавие сможет сохранить целостность страны»2.
Украинское восстание 20132014 гг. оказало приблизительно такое же влияние на Россию (скорее, психологическое и политическое, чем интеллектуальное). Попытка Украины окончательно утвердить свою европейскую идентичность (в противоположность советско-российской), свою отдельность от России, завершив тем самым процесс строительства независимой государственности и равноправной нации, задела русское национальное чувство. Потрясение от украинского выбора, воспринятое как предательство (всего: общей истории, общей повседневности, общей победы в Великой войне, общих дел «элит», общих проблем и бед народов и т.д.), способствовало окончательному оформлению в России крайнего национализма, построенного на антизападничестве и имеющего ярко выраженные шовинистические, ксенофобские и антисемитские черты3. Он носит оборонительный характер и оттого особенно агрессивен.
Киевский майдан, остановивший историческое дело «воссоединения Украины с Россией» (символично: в 2014 г. ему как раз минуло 360 лет), сплотил подавляющее большинство российского населения, охваченного националистическим порывом, вокруг «президентского самодержавия». Единение вокруг трона наш аналог американского сплочения вокруг флага было вызвано нараставшим (поддержанным и многократно усиленным СМИ) ощущением того, что украинский выбор (на Запад значит против России) угрожает самому существованию страны. Победоносная операция под кодовым названием «Крым наш» и затяжное противостояние на востоке Украины отчасти сняли и эти страхи, и опустошающее осознание собственного одиночества.
Уязвленная национальная гордость, украинское предательство и западная (американо-европейская) угроза превратили «великоросса» в националиста, заставили забыть о том, что еще вчера он был советским человеком, т.е. убежденным интернационалистом. Лидером же националистического движения стало «самодержавие», своей украинской политикой нейтрализовавшее всех общественных конкурентов творцов и глашатаев постсоветского русского национализма4. Благодаря этому социальная база национализма невероятно расширилась. Теперь почти вся страна самодержавный «народный фронт», а все националисты-общественники не более чем идеологическая обслуга (или попросту «медиакричалки» возбудители ненависти) народного самодержавия/самодержавного народа.
Наконец, украинское восстание привело к окончательному размежеванию российского общества на сторонников и активистов нового «народного фронта» и его противников: явных (публично заявивших о своей позиции, т.е. обнаруживших себя) и потенциальных (затаившихся, несаморазоблачившихся, воздержавшихся). Собственно, так и должно было быть.
Украинский вопрос (чем быть Украине, какую ориентацию выбрать?) является в то же время вопросом русским: кто мы, чем будет Россия? Ведь остаться без Украины, по существу, означает окончательную ликвидацию сферы послеэсэсэровского геополитического влияния, замыкание в собственных границах и, что хуже всего, полное одиночество (без друзей и союзников5). Ответ большинства россиян «озвучила» (одно из главных слов новорусского лексикона, странное и неадекватное для обычного русского уха) власть: раз Украина не Россия, то Россия не Европа. Более того, Россия анти-Европа: есть наш, русский, мир, и он против вашего6. Это именно общий ответ (его, в случае чего, не списать на безответственность власти), о чем свидетельствуют данные социологических опросов. Антизападнические настроения россиян к концу 2014 г. побили все прежние рекорды: около 80% отрицательно относятся к США, видя в них угрозу, и около 70% к ЕС.
Воинствующее антизападничество стало основой нового исторического консенсуса российского общества и российской власти, сменившего «пакт о стабильности» рубежа 19902000-х. Очевидно: его следствием будет не какой-то вариант «восточничества» (и придание образу России соответствующих по официальному определению, евразийских черт), а новый приступ изоляционизма.
Из этого властенародного консенсуса выпадает немалая часть общества его наиболее вестернизированные слои (не составляя социального единства, они прослаивают всю социальную ткань, т.е. являются не слоем, а «прослойкой» как советская интеллигенция). Новые националисты считают их чуждыми «традиционным российским ценностям». Отчасти это верно они действительно чужды традиции изоляционизма. Но, как известно, «традиционно русское» этой склонностью не исчерпывается.
В российской истории европеизм занимает столь же сильные позиции, как и антизападничество. Да, России свойственна антиевропейская тяга, какая-то даже необходимость время от времени почувствовать себя не-Европой, побыть вне и без цивилизованного мира в одиночестве. Исторически это проявлялось по-разному. В советские точнее, в сталинские времена выкристаллизовалось стойкое антизападничество, что в значительной мере объяснялось антимодернизмом сталинского «проекта» (сталинский СССР это выпадение из modernity, т.е. из современности, в основе своей культурно-ментальное). Но чем больше СССР становился послесталинским, тем сильнее было ощущение, что если не пространственно и властно, то уж культурно мы все-таки Европа. Европейские (читай: антиизоляционистские и в этом смысле антисоветские: советский «проект» был изоляционистским отсюда его постоянная потребность во врагах, милитарный пафос противостояния/чуждости всему миру) ориентации возобладали на «1/6 части земного шара» в перестроечные и в 1990-е годы.
Россия 20002010-х унаследовала от поздне- и послесоветских времен массу людей, вестернизированных не в потребительском лишь отношении (вот тут уж мы точно европейский продукт, наши современные вид и быт следствие импорта европейских образцов), но и в культурно-ментальном. Для этих россиян проповедь антизападничества чужда и непонятна, потому что они не только считают себя европейцами, но и в значительной степени являются таковыми. В их мировоззрении национальное чувство соседствует с космополитизмом (т.е. с тем, что противоположно воинствующему изоляционизму), ощущением своей принадлежности к европейской культуре. Их патриотизм окрашен в культурные и гражданские тона. Они предпочитают мирное сосуществование (во всех смыслах и видах) фронтам, агрессии, милитаризму. Поэтому инстинктивно сторонятся нового националистического консенсуса, видя в нем угрозу себе, своему образу жизни, а также общему (российскому) будущему.
По существу, антизападничество/изоляционизм/национализм (как форма русского имперства) ответ России 20002010-х, т.е. страны, оправившейся от исторического потрясения, определившейся, со сформировавшейся «массовой волей» (в смысле: волей масс), позднему СССР, а также перестроечному, горбачевско-ельцинскому прошлому. Эта Россия отказывается от главного в позднесоветско-перестроечном наследии от настоятельной потребности открыться, войти в мир, быть его частью, во взаимодействии с ним искать новые источники для развития. Заодно прощается со всей мировоззренческо-ценностной атрибутикой, которая должна была обеспечивать и некоторое время делала это движение в мир и соответствующие этому изменения внутри страны.