Неизвестный Поэтъ XIX века. Памятник Поэзии - Джабраил Муслимович Мурдалов 6 стр.

Сорвал он черный флер ревнивою рукой.

И вновь блестит земле волшебной красотой

Ожил угрюмый лес и засеребрились волн

Звучит вновь соловей гармонией святой.

И пахарь стопой?

Невесело бегут по светлой влаге челны

Батурин

Ты был весел той порой 

Как на конях казаки

Гарцевали пред тобой

И стекалися в полки.

Как с отвагой удалой

В бой кидались старики

И над родиной святой

Ветром вели бунчуки;

А теперь т дик, угрюм;

Что жь, причиной грустных дум?

Не давайся ты печали, невеселью старика.

Уж до близкой смерти вряд ли

Приголублю старика!

Украйна

Синее небо, черная степь,

Я навещалъ васъ недавно! 

Вспомнилъ, какъ Ляха злобнаго цепь

Васъ тяготила бесславно;

Вспомнил, как часто воинтсвенный гулъ

Степи тревожилъ, и крови лилъ реки;

Вспомнилъ казачества буйный разгулъ,

Здесь схороненный на долго, на веки!..

Вырвалъ, изъ рукъ седой старины,

Свитокъ сказаний заветныхъ;

Вамъ долголетье, воли сыны,

Въ песняхъ потомковъ приветныхъ!

Славному слава!  Волны временъ

Все подмываютъ, рушатъ, уносятъ;

Только деянья славных племен,

Въ грозномъ величьи, къ потомству возносятъ!

Многое вспомнилъ!.. и стало мне жаль

Васъ, безграничные степи!

В сердце запала раздумья печаль,

Мысли опутали цепи! 

Небо и степи!  Вами взволнованъ

Былъ вдохновительно я!

Стихъ поминальный вамъ уготованъ

Отъ чужеземца меня! 

Съ вами прощаясь, грудь надрываясь,

Въ душу теснилась печаль;

Ехалъ я ночью  степь мне казалась,

Будто бы вечности даль!

Грустно было!.. Дух угрюмый

Овладелъ мной въ этотъ мигъ,

И напевъ народной думы

Мне насвистывалъ ямщикъ!

Звукъ налегъ свинцомъ на сердце,

Мне напомнил о быломъ 

И нашелъ единоверца

В сердце пламенном моемъ! 

Стансы

(Читанные на пикнике 26 января 1839 года).

Въ исторьи древней, средней, новой,

Нетъ, къ сожалению, следовъ:

Кто заслужилъ венокъ лавровый,

Кто основатель пикниковъ.

Известно всемъ, кто первый шпагу

На горе выковать успелъ;

Известно также, кто бумагу,

Кто буквы первый изобрелъ.

Хотя же имени не знаютъ

Того, кто выдумалъ пикникъ,

Что онъ былъ истинно великъ.

Какъ смертные отъ шпагъ страдаютъ

Возьмемъ въ примеръ хоть Новый годъ;

Хоть плачь: всем шпаги прицепляютъ

И посылаютъ всехъ въ походъ

Не меньше бедъ и отъ бумаги,

И отъ пера и отъ чернилъ.

«Перо стократъ опасней шпаги!»

Мудрецъ какой-то говорилъ.

А типографии? О Боже!

Они ужаснее чумы!

Зоильство, зависть, брань! по коже

Морозъ отъ этой кутерьмы!

Но взять пикникъ; ну то ли дело!

Морозъ за окнами трещитъ,

А здесь веселье разогрело

Сердца у всехъ, и пиръ кипитъ!

Заботы, горе, света холодъ

Куда-то спрятались отъ насъ;

Здесь каждый радостенъ и молодъ,

Здесь каждый счастливъ хоть на часъ.

Очерчены волшебнымъ кругомъ,

Мы позабыли все, что вне;

Здесь каждый будто съ братомъ, съ другомъ!

Не рай ли видимъ мы во сне?

А все пикникъ! онъ сделал диво,

Онъ души радостью согрелъ

Державинъ очень справедливо

Пикникъ въ стихахъ своихъ воспелъ.

«Кто ищетъ дружества, согласье,

«Приди, повеселись у насъ;

«И то для человека счастье,

«Когда одинъ приятенъ часъ.»

Такъ онъ писалъ, поэт маститый

Спасибо, право, старику,

Что онъ, нашъ лирикъ знаменитый,

Честь отдалъ лирой пикнику.

И если похвала поэта

Кому покажется мала,

То будетъ пусть она допета

Хоть бы начальникомъ стола.

Да здравствуетъ пикникъ! Дай Боже,

Чтобъ черезъ двадцать, сорокъ летъ,

Мы собрались здесь для того же,

И не сказали: многихъ нетъ!

Храни надолго, Провиденье,

Всехъ, всехъ, кто дорогъ намъ и милъ!

О сей мольбе определенье

Советъ сердецъ здесь утвердилъ.

Любви и дружбы слово

Какъ въ прошлые года

На пиръ веселый снова

Призвало насъ сюда:

И снова гостья  радость

Душевный пиръ живитъ,

И снова жизни сладость

Въ сердцахъ у насъ кипитъ.

И вы опять здесь съ нами,

Вы, Жизнь, Краса пировъ!

Сюда примчались съ вами

Восторги и любовь.

Восторги и любовь.

Примите чаши наши

Съ желаниемъ отъ насъ,

Чтобъ счастье полной чашей

Лилося векъ на васъ.

А вамъ вождямъ призванья,

Вождямъ пировъ,  ура!

И вамъ, друзьямъ собранья,

Ура! Ура!

«Леонид или ночная лампада»

Стихотворный рассказ. Сочинения Н. Н-ва. Москва. 1840 год.

Леонид

Воображение кипит,

Воображение играет,

Светильник мысли зажигает

И мир идей животворит;

Как электричество родится

И также быстр его полет,

Оно, как молния змеится,

Как молния палит и жжет;

В архивах роется былого

И обветшалое живит,

Умерших пробуждает снова

И жизнью новою дарит,

И созидает, и рисует,

В искусства проливает свет,

И им одним живописует

Картины дивные поэт.

Родит оно предначертанья,

И чем огонь его сильней,

Тем производятся смелей

Все гениальные созданья;

Его объятые игрой,

Мы даже в бедствиях счастливых

И вдаль уносят нас порой

Его волшебные порывы.

Оно, как коврик самолет,

Из края в край перелетает,

Небытие осуществляет

И в необъятное несет;

Лишь волю дай, оно взыграло,

Прервалась нить тяжелых дум,

И очарован гордый ум

И чувство сердца запылало,

Куда летишь, не знаешь сам:

Из этой пристани юдольной

Несешься мыслью своевольной

К жилищу духа,  к небесам

Но слишком улетать далеко

Претит Минервина сова:

Вскружиться может голова,

Когда поднимешся высоко;

Со мною тихо над землей

Воображение носилось,

Его велением открылось

Минувшее передо мной.

Одни былые приключенья

Намерен вам я рассказать;

А вас, хотя из снисхожденья,

Прошу покорно не зевать.

Быть может, согрешу порою,

Не так иное передам;

Смиряюсь трепетной душою,

Судишь предоставляя вам.

Простите мне мои паденья,

Ошибок множество моих:

В созданиях воображенья

Скажите, в мире, кто без них?

I

Сокрылась полночи Царица

За рябью мелких облаков,

Красавица ночных часов

Вдали рисуется зарница.

С полудня ветер передовой

Порывом сильным повевает

И глухо в тишине ночной

Гром отдаленный загудает.

Усеяв берега наклон,

Лежит село, оно заснуло,

Лишь слышится порою звон

Сторожевого караула:

Близ храма домик небольшой

И полисадник с цветниками,

И чистой сочится слезой

Ручей соседний меж камнями.

Проникнем внутрь: все в тишине

Все дышит негою смиренной

И с книгою старик почтенной

Беседует наедине.

В киоте перед образами

Лампада тихая горит,

Направо тол и шкаф стоит:

В нем книги разными рядами;

Пленяя взоры чистотой,

За занавесью шелковой,

Подушки и матрас пуховой

Одеты белой простыней;

Украшен снежной сединою,

Житейским опыта венцом,

Старик сидит перед окном,

На стол облокотись рукою.

Его все жители села

Отцом и другом называют

И овцы паствы прославляют

Благие пастыря дела.

Святым примером жизни строгой

Как светоч, он вперед идет

И вверенных ему ведет

Предначертанною дорогой.

Мудрец он истинно прямой,

В своей глуши уединенной

Доволен он, в душе смиренной,

Другими и самим собой;

Произведения искусства

Старик от юности любил

И ими сладостно поил

Он сердца жаждущие чувства;

В слепом усердии своем

Он с непритворною душою

Любил беседовать порою

С бумагой, мрамором, холстом.

И муз поклонник безусловный,

Он тайну чистую постиг,

Ему понятен был язык

Красноречивый, но безмолвный:

Святой поэзии цветы,

Резца и кисти выраженья,

Природы дивной красоты

Ему дарили утешенья,

В замену светской суеты.

Судьбы коварной перемены

Он в утро жизни испытал

И тихий вечер услаждал

Струей чистой Иппокрены.

«Грешу» он думал, иногда;

«И трачу время по пустому,

Утеха сердцу ретивому

Изящное,  моя беда!

Бывало, шумные столицы

Бывало, шумные столицы

Лишь для него я навещал,

И родины моей границы

Лишь для него переступал;

Бывало, как самодовольно

Перед картиной я сижу

И весь окованный, невольно,

Уйти хотя, не отхожу;

Случалось, что заботы бремя

К другим занятиям влечет,

Но сердце разум окует

И нужное теряет время;