Сынок, когда я женился на твоей маме, тебе было уже почти два года. Я познакомился с ней случайно в городе. Она с тобой на руках пыталась продать то, что вырастила у себя в поле. Ныне наш дом был некогда ее домом, который она унаследовала от своих родителей, рано почивших и находящихся теперь здесь, рядом с ней. Мама жила там с тобой до моего появления в этой семье. Когда я ее заметил, несколько мальчишек пытались у нее украсть овощи. Она ничего не могла поделать, ведь рядом был маленький ты. Я предложил ей помощь, прогнал мальчуганов, что-то купил у нее, а после провел вас домой. По дороге она мне рассказала, что живет одна с сыном в доме за городом, что ее муж умер, а за полем некому следить. Она предложила мне купить и ее дом, и поле. Но я убедил ее сдать поле мне в аренду. Она согласилась, чему я был несказанно рад, ведь, лишь увидев ее, я тут же полюбил ее всей душой, и просьба о сдачи земли в аренду была на самом деле предлогом быть к вам ближе. Со временем мы все привязались друг ко другу, и мама тоже полюбила меня, а ты стал звать меня папой. Затем родились Терек и Шерен. Ты был слишком мал, чтобы запомнить мое появление в доме. Словно родного сына, я полюбил тебя с первого дня нашей встречи и считаю, что вправе называться твоим отцом. Но, как бы мне того не хотелось, не могу быть им всецело, тут отец перевел взгляд на темную стену.
Слушая эти слова, подсознательно я уже заново воспроизводил те свои размышления, в которых я не раз для себя констатировал то, что я ни капли не похож на своего отца. Но крепкая любовь между родителями и небольшое сходство с матушкой всегда словно растворяли все мои подозрения. Теперь же они, словно бурлящий гейзер, вырвались и начали взрываться у меня в голове.
А что же случилось с моим настоящим отцом? И почему вы никогда мне о нем не говорили? Почему я должен узнавать об этом в самый страшный день моей жизни в день смерти своей матери? я был возмущен и, возможно, даже зол.
Дарет, отец умоляюще посмотрел на меня и ответил очень спокойно, есть вещи, которые нам знать опасно. То, что мы скрывали от тебя правду, было лишь тебе во благо. Но дольше я молчать не могу. Не имею права. Случись и со мной завтра что-то, а я не успел бы тебе рассказать, ты бы так никогда и не узнал правду. Хотя, я не уверен, что поступаю верно, рассказывая тебе это. Но того хотела твоя мама.
Так что же здесь не так? я встал и подошел к запечатанной стене. Что не так с моим отцом? Кем он был? Вором? Убийцей? Отчего он умер?
Его убили собиратели, сказал отец, глядя мне в глаза исподлобья, его убили те, кто убил и твою мать.
Я присел и облокотился на стену.
За что? спросил я. Он тоже не хотел отдавать больше, чем полагается?
Нет, ответил отец, его убили ни у дома, а около Темного леса. К счастью для тебя и твоей мамы они не знали, что он жил с вами. Они не знали тогда и не должны узнать сейчас, что у него остался сын.
Почему? Что с ним было не так? Почему эта стена так надежно запечатана? я вскочил и стукнул кулаком по стене. Не нарочно, а от отчаяния и злости, переполнявших меня изнутри. Стена задрожала, каменная пыль с нее слегка осыпалась на землю.
Дарет, отец встал, подошел и обнял меня, дело в том сказал он мне тихо, почти шепотом, на ухо, дело в том, что твой отец был тромом.
Что?! возмущение во мне сменилось растерянностью. Я небрежно оттолкнул от себя отца и даже, наверное, закричал. Что ты такое говоришь? Как такое вообще возможно? Ведь тромы монстры, которые давно были уничтожены эльфами. Ни у меня, ни, тем более у нашей матери, я указал на то место, куда мы недавно ее положили, не может быть ничего общего с этими чудовищами!
Я боялся такой реакции, но ты не прав, Дарет, отец снова сделал шаг навстречу мне, пытаясь меня успокоить, все, что я тебе сказал и скажу еще чистая истина. Тромы ни монстры, ни чудовища, они не выглядят ужасно, как вас учили тому в детстве, и ты тому самое прекрасное доказательство. Дарет, ты сын трома, в тебе течет его кровь. Они такие же, как мы Как я. Да, они были исполинами. Но не монстрами. И тебе придется мне поверить.
Я даже не хочу этого слышать, не хочу думать о том, что ты мне сказал, отчаянно замахал я головой и руками, словно прогоняя от себя все услышанные отцовские слова.
Я отошел от стены, сел около костра и взялся за голову. Думал я о том, что мое подозрение, в котором я допустил мысль об отцовом помешательстве, все же было не безосновательным. Я успокаивал себя тем, что он всего лишь тронулся умом, похоронив только что свою горячо любимую жену, часть своей души. Помешательство отца я пережить бы смог, но вот принять за правду его безумные слова и наречь себя отпрыском тех, к кому с самого рождения отовсюду мне внушалась ненависть нет. Вдруг я осознал, что все же не отовсюду. Мы никогда не говорили о тромах дома. Ни мать, ни отец никогда не упоминали их, а если мы, дети, заводили разговор об этом после услышанного в городе от школьных наставников, то тема тут же закрывалась, как неинтересная и не заслуживающая нашего времени.
Я даже не хочу этого слышать, не хочу думать о том, что ты мне сказал, отчаянно замахал я головой и руками, словно прогоняя от себя все услышанные отцовские слова.
Я отошел от стены, сел около костра и взялся за голову. Думал я о том, что мое подозрение, в котором я допустил мысль об отцовом помешательстве, все же было не безосновательным. Я успокаивал себя тем, что он всего лишь тронулся умом, похоронив только что свою горячо любимую жену, часть своей души. Помешательство отца я пережить бы смог, но вот принять за правду его безумные слова и наречь себя отпрыском тех, к кому с самого рождения отовсюду мне внушалась ненависть нет. Вдруг я осознал, что все же не отовсюду. Мы никогда не говорили о тромах дома. Ни мать, ни отец никогда не упоминали их, а если мы, дети, заводили разговор об этом после услышанного в городе от школьных наставников, то тема тут же закрывалась, как неинтересная и не заслуживающая нашего времени.
Отец сел около меня и приобнял, как в детстве, когда я с разбитыми коленками сидел на крыльце дома, изо всех сил сдерживая слезы от боли, пытаясь казаться взрослым. Или, когда, будучи уже примером для младшего брата, я давил в себе боль утраты после смерти старой кошки, которую я помнил и любил с самого своего раннего детства. Я боялся показать слабость, а отец сумел поддержать меня и взять часть печали на себя. Теперь же я смотрел на эту стену и думал о том, что за ней, отвергая и принимая одновременно историю, изреченную мне тем, кого я отныне не должен считать родным. Я даже забыл цель нашего прихода сюда, забыл о маме, о брате и о сестре. Посмотрев на молот, который отец взял с собой, я понял наконец, для чего он это сделал. Я схватил его и с необъяснимой яростью начал бить им по стене. Отец сидел у костра и молча наблюдал за мной. Стена была не толстой, она быстро проломилась. За ней оказалась еще одна комната. Я выдолбил проход такой, чтобы можно было пройти через него. Работал я минуту или целый час я не знаю. Для меня все было словно одним мгновением. Отец подошел ко мне, в руках он держал два горящих с одного края полена.
Идем, сказал он и зашел в пробитую стену. Я вошел вслед за ним.
Здесь была небольшая комната, в центре которой стоял огромный каменный гроб, накрытый плитой.
Это сделал я, сказал мне отец, проведя рукой по крышке гроба и смахивая с нее толстый слой пыли на землю, твоя мама просто оставила его здесь, заложив эту часть пещеры камнями. Я решил, что он должен быть достойно похоронен, и высек этот гроб из камня, переложил в него останки и запечатал стену. Я отчаянно надеялся, что ты поверишь мне на слово и не станешь сюда входить, но раз мы уже здесь, то можешь сдвинуть плиту. И ты увидишь все сам.
Сейчас, возможно, мне это кажется ужасным, но тогда я должен был узнать правду. Отец более не казался мне сумасшедшим, а огромный каменный гроб, стоявший прямо передо мной, помог принять, что все им выше сказанное, как ни печально, но было правдой. Я сдвинул плиту настолько, чтобы она не упала с гроба. Некогда белый саван покрывал неровности того, что когда-то было живым существом. Приподняв ткань, я увидел большой скелет. Это был такой же скелет, как и у обычного человека, просто крупнее. Однажды я видел в лесу за городом человеческие останки какого-то бедолаги, который решил закончить свою жизнь в петле на суку дерева. Этот от него отличался лишь размерами.
Его звали Грэз, сказал мне отец, прервав поистине гробовую тишину.
Я смотрел на каменный гроб и пытался понять и принять все то, что сегодня на меня свалилось. Я знал, что мне необходимо держать себя в руках, ведь я всегда так делал. Я всегда чувствовал, что на мне лежит ответственность. Мне надо собрать всю свою волю в кулак, мне надо быть сильным, как никогда. Я подумал о том, что было бы лучше, если такую страшную правду мне рассказала бы мама. Она знала его, моего отца. Она знала, какой он был, могла указать на мои сходства с ним, рассказать мне о нем, как о человеке. То есть, я имею ввиду о том, каким он был в жизни. Почему она мне ничего не рассказала? Она боялась за меня. Боялась, что, если собиратели узнают, кто я, они убьют меня. Нет, она ни Терека закрыла собой сегодня, а меня.
Пойдем к костру, сказал я отцу.
Хорошо, идем, ответил он.
Я взял было ткань, чтобы снова накрыть тело трома, когда увидел на нем подвеску. Видимо, когда-то она висела на его шее на кожаном ремне, сейчас она лежала между высохшими ребрами. Я аккуратно извлек ее вместе с ремешком. Он удивительным образом сохранился за эти годы и даже не истлел. По всей вероятности, он по всей своей длине был обработан каким-то веществом, которое и не дало ему разложиться, в отличии от плоти того, кто носил его на себе.