Воздух в комнате был невероятно тяжелый от запаха сирени. Но, он, запах сирени, не закрепился во мне с мыслью о смерти. Я должен был коснуться правой ладонью лба тети Таси. Потом ее правой руки, взять ее ладонь в свою руку. Потом, самое главное. Я должен был подойти к ногам тети Таси, снять с них туфли, потом капроновые чулки, для этого мне пришлось их отстегнуть от былых трусов тети Таси. Когда я поднял подол ее белого платья, я увидел голый живот тети Таси и вдоль его шел к шеи грубый шов Вот то, что я сделал самовольно я объяснить тогда не мог. Я снял трусы с тети Таси и потрогал ее ягодицы. Они были мягкие. Тогда я еще не знал, что ягодицы у 25 летней женщины, не рожавшей, должны быть упругими даже на третьи сутки после смерти и аутопсии
После всего, я должен был пойти на кухню, открыть поддувало печки и заглянуть в него. Я сделал это (да, тетю Тасю, ее одежду, я конечно до этого привел в порядок). Ничего в поддувало не увидел, кроме остатков золы. Зола была еще теплой. Печку поздней весной топили, ибо готовили на ней пищу
Покойников я перестал бояться и даже думать о своем друге-утопленнике перестал. Но произошла замена в моем сознании (или подсознании): образ смерти-покойника сменился образом смерти, вернее, ужасом-мыслью: «Как это так? Непременно я умру и меня НЕ БУДЕТ!!! МЕНЯ НЕ БУДЕТ!!!» Смена фобий смерти совпала с нашим переездом в Охотск, куда папу направили для строительства в тайге Булгино в болоте гражданский аэропорт, а под его прикрытием военный. Страх небытия, исчезновение для себя, был намного сильнее, чем страх покойников. Он был не смотря на то, что рядом спал мой младший брат, Слава. Мы погодки. Мне шел седьмой год, а Славе шестой. И тогда, чтобы я не мучился бессонницей от страха, бабушка стала брать меня к себе в кровать. Прижавшись к ней, я засыпал и спокойно спал до утра, просыпаясь бодрым и веселым! Но длилось это недолго: Слава все испортил! Как-то он спокойно, когда мы строили кораблик, спросил меня, а знаю ли я, что бабушка спит без трусов? Меня неприятно обожгла какая-то смутная для меня мысль, совсем не конкретная! Но я твердо понял, что больше с бабушкой спать не лягу! И после этого, сказав бабушке, что больше не боюсь спать (я родителям и никому не говорил, чего я боюсь, но мама с бабушкой видели, что со мной что-то не то).
«В нашей несуществующей сонной душе
всё застывшее всхлипнет и с криком проснётся.
Вот окончится жизнь и тогда уж начнётся».
Второй раз я умер почти через 40 лет. И опять все началось с сильных эмоций моя жена в прямом смысле слова выгнала меня из дома. Стоял ноябрь. Шел снег с дождем и уже стемнело. Я пошел на шоссе в спортивном костюме и кроссовках. В метро меня пропустили, и я поехал к друзьям через всю Москву. Мои друзья были врачи. Было сделано все, что друзья посчитали необходимым от возникновения воспаления легких. Ночью температура поднялась до сорока. Вызвали реанимобиль из ЦГ МВД СССР, но я категорически отказался ехать лечиться в свой госпиталь: друзья создали мне «стационар на дому». Неделю не меньше я практически не спал из-за постоянной высокой температуры, только впадал в забытье. Коллеги из госпиталя навещали меня каждые сутки, уговаривая госпитализироваться. Я не видел смысл, ибо у меня было все, рентгеноскопия легких не находила пневмонии. Я измучился, похудел, осунулся. Только когда организм перестал принимать даже сладкий чай, я согласился на госпитализацию в пульмонологическое отделение. Пневмонию так ин находили и решили, что у меня она «интерстициальная». Но, все равно, без рентгенологического подтверждения. Самое неприятно было то, что температура не снижалась ничуть! И меня не брали никакие снотворные. И вот однажды, перед сном разносила лекарство медицинская сестра, Света, молодая, очень полная и малоразговорчивая. Я считал ее черствой. Она зашла ко мне в бокс, чтобы дать мне мензурку с пирамидоном. Я выпил. Да, температура у меня продолжала держаться в районе 40 градусов. Светлана и говорит мне: «Евгений Васильевич, что вам одна мензурка? Больно смотреть на вас, как вы мучаетесь! Выпейте еще одну мензурку!» Я, недолго думая, взял из рук Светы вторую мензурку и выпил. Когда глаза отрыл, надо мной стояла заведующая реанимации, великолепный доктор Наталия Дубровина, сестра погибшего в Кабуле моего друга Анатолия: моджахеды прямо у госпиталя хотели похитить его, вытащив из «Волги», но он дал бой и был изрешечён пулями из «Калашниковых»: «С возвращением, Женечка! Как там на том свете?» Мне очень повезло: мой бокс был первым при входе в пульмонологическое отделение. А отделение было через лестничное пространство от реанимации. Моя клиническая смерть, в состоянии которой я абсолютно ничего не видел и не чувствовал, длилась около 3 минут, не больше Мне, конечно, накололи сердечных препаратов. И это была первая ночь, когда я спал ровно и спокойно с абсолютно нормальной температурой 36,6! Утром мне отменили все антибиотики. А на другой день я пошел плавать в бассейн с холодной водой в физиотерапевтическое отделение. В сауну мня не тянуло. Через двое сток в спортзале восстановил полностью свою спортивную программу. Мне дали неделю на восстановление, и я вышел на работу, как ни в чем не бывало, только без жены и без квартиры
Третий раз я умер 4 сентября 2000 года. Мы уже с молодой женой жили в квартире на «Войковской», доставшейся Марине от ее дедушки. 4 сентября день рождения моей мамочки, и мы поехали к родителям в Завидово. Папа уже умер перед самым распадом СССР. Мы готовы были с Мариной выйти из квартиры, как без звонка к нам явился наш друг Паша Спирин. Маринка быстро накрыла на стол. К бутылки французского вина, которую принес Паша, Марина сделала два бокала гоголя-могола из яиц, которые нанесли наши завидовские куры мама любила ухаживать за курами и держала их пока могла ходить. Паша отказался пить гоголь-моголь и выпил свой бокал вина, не закусывая. Я выпил бокал вина и два бокала гоголя-моголя
Мама напекла дранников: поверх каждого дранника было непропеченное яйцо. Короче, к гоголю-моголю, два бокала которого я выпил в Москве, присоединилось еще несколько полу жаренных яиц
Ночью мне стало плохо: открылась рвота и сильный понос. Начался, как потом прояснилось, сальмонеллёз. Самое неприятное в этом страдании то, что хочется пить, но после каждого глотка воды, открывается профузная рвота. Я спрятался от мамы на веранде, которая была рядом с туалетом. Я мучился трое суток, похудел на 40 килограммов, но, странно, слабости не чувствовал и сознания тяжелой болезни у меня не было. О сальмонеллёзе я не подумал. На четвертые сутки я все же решил «своим ходом» поехать в клинскую районную больницу, где у меня работали друзья. Вечерело. Я пошел к калитке. Не помню, чтобы меня шатало. Повторяю: цель была на попутной машине поехать в Клинскую ЦРБ. У калитки столкнулся с соседкой, Галей Куприяновой. Она успела взглянуть на меня, и я упал ей на руки и потерял сознание. И, надо же, как раз мимо проезжала СП! У нас в поселке одна машина и ездит только на экстренные случаи и с фельдшером. Как меня довезли до Конаково я не помню. На руках женщин внесли в приемное отделение. Был конец рабочего дня. И тут мне фантастически повезло после работы по черной лекции возвращалась домой заведующая отделением! Я умер у нее на руках. Меня реанимировали не больше положенных четырех минут. Я ничего не помню. Очнулся в палате с четырьмя капельницами. Клиническая смерть зафиксирована в моей истории болезни
«Quaeris quo iaceas post orbitum loco? Qua non nato iacent.»1
Вот так неожиданно делаешь открытие: Шекспир не читал «Опыты» Монтеня, иначе принц Гамлет не мучился бы вопросом «Быть или не быть?»
В двух книгах «Формула смерти» (три издания) и «Озорные рассказы из мертвого века» (двухтомник), я честно и подробно описал все случаи, когда я был на волоске от смерти. Я врач и на моих руках в полно сознании умирали много людей. Честное слово, ни один из них не боялся смерти. Известное «не смерть страшна, страшно умирать», имеет только один смысл незнание, что такое смерть. Это касается в полной мере и людей верующих. «Чистилище», «ад», «рай», реинкарнация и подобное все от не знания, что такое смерть. Увы, как показали попытки «аргонавтов смерти», ни на йоту не приблизили нас к знанию, что с нами будет после смерти? Точно также и незаконченные самоубийства Страха смерти принципиально быть не может. «Пуганая ворона куста боится» это не о страхе смерти. В страхе смерти есть многое страх боли, мучений, потери самообладания, но самого страха смерти нет. Я осознал это глубоко, когда ночью был повержен на землю выстрелами из травматика с целью ограбления (в 2013 году, в Завидово, по пути в свой дом). Я, когда очнулся, наверняка, как потом воспроизводилась картина нападения на меня, не испытывал боли. Но, главное, я понимал, что меня добъют (это делалось, или мне казалось, что делалось) и не испытывал страха. Меня поражала до смеха мысль, что я, вот сейчас, умру здесь, в кустах, в трех шагах от дома, уткнувшись лицом в грязь! Поражала вся нелепость не только моего умирания, но и моей жизни! Мысли скакали, но не было ни одной, которая логически приводила бы меня к необходимости умереть вот здесь и сейчас! Проработав четыре года судебно-медицинским экспертом, а потом, будучи психиатром, я множество раз расспрашивал людей, всех возрастов, обоих полов и самых разных социальных положений, которые повторяли попытки самоубийства. И, если причина была не в психическом заболевании, то в страхе перед жизнью. А то в презрении к ней, как у Байрона, воспевшего эвтаназию. Профессиональные киллеры, с которыми мне удалось откровенно поговорить (правда, не на свободе), думаю честно признавались, что никогда ни на миг, перед тем, как нажать спусковой крючок или накинуть стальную петлю на шею («модно» было так убивать в 90-ые) «клиенту», они не думали о смерти. У В. М. Шукшина есть хороший рассказ «Охота жить».