Чувство Родины
Посечённый тенью в предновогоднее кружево лист кувшинки был утомлён необходимостью удерживать на плаву тяжёлое тело лягушки и негромко стонал:
Нет. Ну, когда это кончится?! Ну, есть же мера всему! Есть, в конце концов, какие-то нормы приличия!
Сосна, чьи молодые побеги улыбались солнцу новогодними ярко-зелёными худенькими свечками, согласно закивала в ответ:
Не худо было бы им думать иногда не только о себе!
О ком это вы, поинтересовался Лист. Не наблюдаю я что-то охотников развалиться в ваших объятиях. Йог тут у нас на весь лес один. Да и тот предпочитает не ходить по иглам, а носить их на себе.
Я слышу иронию в ваших речах, но не разделяю её. В вашем положении непросто сохранять хладнокровие.
Это в каком таком «моём положении», разрешите узнать, возмутился Лист.
Ну, как же. Денно и нощно киснуть в луже несвежей воды Поневоле станешь негодовать на весь свет!
Ах так?! Ну, по-крайней мере, я не стою столбом на одном месте, а могу путешествовать!
По своему водоёмчику, что ли?! Не смешите мои почки, любезный! К тому же, вы, как собачка на поводке. Дальше стебля не дотянетесь! Чуть только вообразите себя свободным стоп! Шалишь! А ну-ка, назад!
По-крайней мере, мой поводок меня слушается! Захочу его больше отпустят, на всю дину воды! До любого края дотянусь!
Дотянешься дотянешься, ты же мой наивный! Кто ж с этим спорит. Только видел я, что там у тебя, под юбками воды-то! Ви-дел!
И что ж ты там ТАКОГО углядел, глазастый ты наш?! в сердцах воскликнул Лист.
У тебя там такой оковалок, глядеть страшно.
А оковалок, это у нас что? поинтересовался Лист.
А это у нас кусок мясной туши подле таза. отозвалась Сосна.
Ну, так и что? неожиданно миролюбиво отреагировал Лист. Всё логично. Ты ж сама сказала, что «под юбками», а что у людей под юбкой? Таз!
Ага, анаАтом ты наш доморощенный
Да что такого-то?
Да то такого, юморист. Ты не человек, между прочим.
Не человек вздохнул Лист. Так что, оковалок-то мой и вправду так страшен? поинтересовался он у Сосны.
Не то слово. Я увидела, думаю, зачем в воду портить, прятать в ней такое. Кость белая, толстая, связки-сухожилия болтаются. А потом, мне сверху-то видно было, вода прозрачная, гляжу от этой штуки язычок зелёный, вроде капустного листа, оттопырился. Потом другой. Дальше больше. Как этих, капустных, стало много, показался отросток крепенький такой, симпатичный. В виде трубочки. До поверхности дотянулась и развернулась трубочка листочком. Ровным таким, красивым, как ты.
С чего это ты меня к красивым причислил? Только ругались, а ты теперь вон как.
Хи-хи. Так я не тебя красивым называю, а того, кто до тебя был! сверкнула каплей смолы Сосна и рассмеялась.
Ну, а дальше-то что?
А дальше ещё трубочки пошли, листиков много стало, почти всю поверхность воды укрыли, как лоскутным одеялом. Дна-то и не видно. Кажется наступи и иди. Да только, если наступишь, листики развернутся, ребром на воду встанут, и камнем на дно уйдёт ходок-то наш.
А кто он? поинтересовался Лист.
Кто-кто? удивилась Сосна.
Кто это ходок-то, ты ж не сказала!
Да любой, кто тяжелее лягушки!
А. разочарованно протянул Лист. Я-то думал
Чего ты думал, дурень? возмутилась Сосна. Я ж о тебе тебе и рассказываю. Ты сам за себя не знаешь, что к чему?
Гм. Да кто ж о себе сам всё знает? У меня оно всё от моего собственного зелёного лица. Как МНЕ кажется. Как я чувствую. Понимаешь?
Понимаю.
А со стороны то всё иначе, чем, когда изнутри. Бывает, скажешь кому слово, аж пожелтеешь весь от гнева. Сдерживаешься, сохнешь. А со стороны глянь всё чинно, прилично.
Знакомо
У тебя что, тоже так бывает, да?
Конечно, а как иначе? Все мы одинаковые.
Скажешь тоже. Ты вон какая красавица, а я оковалок какой-то, упрятанный в пучине, подальше от посторонних глаз.
Эй! Не кисни! Что за ерунда!? Ты цветы свои видел?
Нет
У некоторых из твоих трубочек, копьём на кончике, такая рюмочка-бутон. Кулачок. Когда до поверхности воды дотягивается, полежит-передохнёт сперва, а после разжимает пальцы лепестков. Нежные, снежные, жемчужные! А в центре медовым ломтиком пест.
Пест? А что это такое?
Фу ты. Умеешь ты низвергнуть очарование момента с его легковесного ложа.
Пестик это! Тот, что в центре цветка!
А.. разочарованно протянул Лист. А касательно «низвергнуть», так то как иначе? С моим-то положением, научишься. То рыба сбоку грызёт, как арбуз, хруст на весь водоём стоит. То лягушка плюхнется поверх, куском холодной каши. И греет спину часами. А мне всё это терпеть?!
Куда деваться, ты ж на приколе.
И то верно.
Но с другой стороны Ты посмотри на это иначе!
Как? Притвориться, что я путешественник, ставший на якорь по своей воле? Там, где сам пожелал?
Почти. Ты привязан к тому месту, где появился. Ты не прикован. Ты прирос к нему своими корнями.
К кому, к нему-то?
К ней, к Родине!..
Лист задумался. Прошло немало времени, пока он понял, что ему пыталась втолковать Сосна. Потянулся к одному берегу, к другому, и с наслаждением ощутил сильную опору там, в глубине. Она давала ему свободу действий, направляла, не позволяла ветру сбить с пути и оставить на берегу, тамка1, на погибель Когда прекрасный смысл истины пробудил в нём дремавшую доселе гордость, он согласно кивнул и зачерпнул горсть воды, дабы умыться и успокоиться слегка То лягушка, погревшись за день на солнце, соскользнула в воду, чтобы подремать в тишине. Она-то была вольна идти, куда угодно. Но предпочитала оставаться здесь. В виду у вечнозелёной хонги2, подле мощного надёжного корня кувшинки, родича нильского лотоса.
Сырость везде сырость, скажете вы.
Ну, это как посмотреть. резонно возразит она.
Кусочек лета
Отломила бабочка кусочек полдня и смакует. Медленно и небрежно, словно корова, что жуёт занятую у самой себя порцию травы. Розовые дёсны юбки крыл. Стёртые до пеньков окружия зубов и бездонная чернота небытия. Жаба следит алчно за бесшумною трапезой. Глядит из воды подслеповато. Крадётся ближе, ищет повод, ждёт промаха Но там лишь взмахи, трепет намёков и порхание. Навзрыд. На виду. Напоказ.
Шершень шепелявит подле. На подлёте норовит сподличать оса. Ан нет, жаба куда как проворнее. Не ту бабочку, так хоть этих, посечённых, побитых временем, как молью, с руками, висящими безвольно, наперекор полёту.
Брезгливо утерев губы пальцем, вздрогнув от неприятия, продолжила жаба свои наблюдения.
Ба-а-бочка шепчет жадно жаба.
Сквозь сита крыл её несбывшейся добычи видны уж сгустки спёкшегося заката, вымокшие в воде. То ли от небрежения, то ли сгоряча, либо от усердия через меру, отпущенную ей, осыпаются мелкие чешуйки каплями с крыл. И тянут, блекнут, тонут. И вот уже слабее взмахи, реже, неувереннее.
Как быть?! Поверженному места нет под солнцем. И так здесь тесно. Неуместный сей вопрос, как мхом, порос молчанием на это. И жаба, Сей момент Исчез кусочек лета.
Ты не поймёшь
Блажная ты!
Я смеюсь:
Отчего же?!
Ну, скажи на милость, чему ты сейчас улыбаешься, а?! Чему ты радуешься-то?!
Да что такое, не пойму я
Ну, ты стоишь и трёшь эту чумазую раковину. Минут десять уже скребёшь и улыбаешься от виска до виска.
От уха до уха
Да какая разница?! Что ты там в раковине нашла, что?! Просвети меня, неумного!
Ты не поймёшь. отвечаю я и вновь принимаюсь скрести и тереть налёт глины, которая с завидной регулярностью придаёт сияющему корыту раковины замызганный неопрятный и запущенный вид. Я не слишком люблю возню по хозяйству, но в обычных делах всегда можно отыскать некий момент, который окрасит любое действо в приятные сердцу краски.
Если представить, к примеру, что под ногами у тебя не банальный пол, а палуба корабля, то драить палубу окажется намного интереснее. Полуденное солнце заменит торшер, морской ветер ворвётся в настежь распахнутые окна Шторы взовьются парусами! Можно даже слегка пошалить и плеснуть из ведра на середину комнаты, так чтобы не затекло под плинтус, на беду соседям снизу.
Ты ненормальная?
?
Тринадцать часов выдавливать косточки из вишен! Вся кухня в вишнёвом соке
Это не сок. Это кровь.
Откуда? Ты порезалась?
Нет. Это нормальная вишнёвая кровь.
Фу ты. Дурёха. Иди ляг, завтра доделаешь.
Не могу. Я обещала.
Что? Кому?
Вишне обещала, что, если она вырастет и у неё будут дети, то все они будут пристроены. Ни один не пропадёт.
Кровожадно звучит, не находишь?