Поэтому в «Голосах крестьян» мы попытались воспроизвести, показать, развернуть, поднять на поверхность разноцветную материю крестьянской повседневности, сотканную самими деревенскими людьми. Из многостраничного экспедиционного архива для «Голосов крестьян» были отобраны восемь семейных историй, записанных в различных регионах сельской России от Вологодской области и Черноземья до Сибири и степного Юга. Живой раствор крестьянского пространства-времени разливается, колышется и порой закипает на страницах этой первой публикации собранных материалов. Крестьянские семейные истории воссоздают потрясающий в своей откровенности и наготе, буквально «яростный» мир. Мир дешевизны человеческого существования, насилия и смерти, страданий и лишений, предательства и ненависти, умопомрачительного, непробиваемого терпения. Мир самоотверженности и доброты, мир надежды и ободряющего, питающего душу звездного оптимизма. Обычный диктофон, лежащий на столе и фиксирующий разговор социолога и респондента, совершил маленькое чудо. Он позволил не упустить ни одной детали крестьянских миров России, миров, воспроизведенных в их словесном бытии. И первая наша книга эти миры продемонстрировала, размножила, отправила к читателю. Вызвала многочисленные отзывы, стала материалом для специальных аналитических процедур социологов, культурологов, историков. Однако, как мы теперь понимаем, в ходе подготовки семейных историй к публикации была допущена некая досадная композиционно-семантическая неточность. Совершен некий редакторский произвол. Нас тогда сбило с толку пожелание публикаторов как-то «беллетризовать» расшифровки диктофонных записей. Превратить их изначальный «живой беспорядок» в писаное «житие», в стандартную книгу. Соблюсти некую привычную чистоту и регулярность жанра.
Как это было сделано? Вполне незатейливо. Вот уж воистину простота хуже воровства. Расшифрованные аудиозаписи крестьянских мемуаров были приведены в «монографический порядок»: материал был перекомпонован, организован в связные и логичные семейные повести, разбит на композиционные куски-мизансцены, достаточно произвольно и бойко озаглавленные (например, «Дьякон», «Сваха», «Водка», «О жизни», «Как Ленина хоронила», «Смешной случай» и т. п.). Были также исключены все «разгонные» вступления к беседе, все вопросы социолога, все контактные реплики и оговорки, все упоминания о невербальных реакциях собеседников: молчании (растерянном, недоуменном, сердитом), стеснительных паузах, смущенном покашливании В результате воздух жизненной сцены незаметно улетучился. Натуральные голоса крестьян, превращенные в «литературу», заметно поблекли и приглушились. Потеряли аромат подлинности. И это не осталось незамеченным. Первыми на подобного рода речевую протезированность крестьянских голосов обратили внимание лингвисты. Так, характеризуя перечень текстовых источников по народному языку, Г. В. Калиткина особо выделяет сделанные нашей полевой командой аудиопротоколы бесед с крестьянами. Она пишет: «В качестве яркого примера можно назвать полевые записи, осуществленные в 19902000 годах в рамках социологического проекта под руководством Т. Шанина. Одним из результатов исследования стала книга Голоса крестьян: сельская Россия XX века в крестьянских мемуарах, где собраны наиболее яркие рассказы респондентов. Составители книги отмечают: Мы пытались охватить очень широкий круг тем: воспоминания наших современников об их детстве и юности, их мечты, надежды, страхи, радости и страдания, которые они испытали; их учеба, работа и военная служба; роль в их жизни перемен, происходивших в России от имперской эпохи до эпохи Горбачева и Ельцина; их отношения с друзьями, родственниками и начальством; их концепция семейной жизни, понятие о справедливости, отношение к религии и политике; их понимание места и времени, короче говоря система их взглядов на мир. Широта охвата, на первый взгляд, уравнивает ценность представленных записей с материалами диалектологических экспедиций. К сожалению, тексты сборника не являются аутентичными: после записи крестьянских мемуаров составитель привел в порядок и организовал материал в связные, логичные истории, исключив из них вопросы интервьюеров, контактные реплики и т. п. С точки зрения интересов социологии материалы сохранили релевантность, но как источник для лингвистических исследований подобные тексты несостоятельны»[4].
Видимо, и не только лингвистических, добавлю от себя. Что ж, этот упрек понятен и справедлив. В скором времени мы сами почувствовали, что накопленные информационные сокровища заслуживают гораздо более внимательного и бережного отношения. Такого же отношения, которое характерно, например, для публикаций фольклорных и иных исторических народных текстов в академических изданиях с соблюдением всех параметров первоисточника, вплоть до описок и сокращений. Устные истории это пусть и не литературный (littera писаная буква), но словесно-артикуляционный, речевой памятник. Таким образом, абсолютный аутентизм крестьянских семейных историй, точное соблюдение свойств записанного устного повествования приобрели императивность в наших будущих аналитических инициативах. Мы вполне осознали безусловную ценность первоисточника. Примерно в это же время, в 19921993 годах, студия «Саратовтелефильм» заинтересовалась нашей полевой работой и предприняла усилия, чтобы зафиксировать на кинопленке живые портреты наших крестьянских собеседников. Были сняты три документальные ленты «Две оглядки», «Деревенские Атлантиды» и «Житие Антонины: был Духов день», которые по прошествии времени можно расценить как полноценный полевой видеодневник первой социологической экспедиции. Камера, наблюдающая работу социолога, дала возможность увидеть и услышать не только то, что говорят деревенские старики, но и то, как они это делают. Воистину, тогда было зафиксировано то, что в кинословаре принято называть уходящей натурой. И, как сейчас выясняется, уходящей навсегда.
Следующая крупная публикация, базирующаяся на экспедиционных материалах, подвела промежуточный итог наших научных усилий. Причем сделала это вполне основательно. Речь идет о коллективной монографии «Рефлексивное крестьяноведение. Десятилетие исследований сельской России»[5]. В ней хорошо заметен закономерный переход от демонстрации эмпирического материала к его научному обобщению. Книга содержит в себе концептуальные тексты, методологическую, социальную и этическую рефлексию полевых социологов, инвентаризацию методических техник и способов сбора материала, результаты анализа исторических данных и экономических источников, бюджетных обследований, а также изложение практических техник вживания в предмет как человеческую среду. Расшифровки интервью с крестьянами приводятся, но как вспомогательный, иллюстративный массив. Общее представление об этой книге выразительно сформулировано в одной из рецензий. Автор отзыва отмечает: «Книга дает ясное представление о размахе самих исследований и разнообразии аналитических практик и жанров текстов. Обычно при чтении научного текста мы пребываем в гостиной, а с методологической кухни только доносятся лишь сигналы запахов и звуков стряпни. Здесь все иначе нас водят по самой кухне, мы наслаждаемся разнообразными ароматами, видим исходные продукты, разные стадии их готовки, смотрим, что и как жарится и парится. Нас потчуют и любовно хранимыми припасами концептуальной классики темы, и свежайшими блюдами прямо с пылу с жару. Как и положено угощениям крестьянского стола, все это непосредственно, вкусно и обильно»[6].
Спустя три года одной из участниц полевых экспедиций была издана монография о северной деревне, где ей довелось жить и работать[7]. В книге освещена история российского и советского крестьянства с дореволюционного времени до наших дней на примере одной из таежных деревень. Автору удалось создать целостную картину жизни российского села, используя социологические методы исследования и живое общение с жителями деревни Кобелево. Как точно заметил один из рецензентов, эта книга не что иное как современный вариант истории села Горюхина. Эта монография продукт, в сущности, неповторимый, потому что написать такого рода текст можно лишь однажды живя там и тогда, слушая именно тех, кто в деревне Кобелево «жил» и «был». Живая речь крестьян цитируется автором хотя и обильно, но фрагментарно и ситуационно как яркие вспышки народной мудрости, наблюдательности и красноречия, как концентрированные моменты истины, как жизненные обобщения и итоги. Это очень важно. И, конечно, только этого мало.
И вот здесь я хочу рассказать о том, как мне самому пришлось пробираться к книжке, которую вы сейчас держите в руках. Иначе говоря, я хочу отчитаться о собственных текстово-аналитических поисках, а затем обосновать необходимость и правомерность предельно внимательного и бережного отношения к речевым крестьянским практикам, какими бы рутинными и ординарными они на первый взгляд ни казались. Причем такое отношение в данном случае не самоцель, а средство, специальный инструмент понимания и истолкования.