И это вижу только я? Всё это только для меня одного? вырвался возглас из Галерия. Он оглянулся. А вокруг тишина, а вокруг ни души, только что-то время от времени, как и прежде, посвистывает, пощёлкивает, пострекочивает. Но уже без покрякивания одомашненных уточек.
Волшебство, колдовство да и только! Знак Юноны, иного Бога или Богини, или всех Олимпийцев чохом? Дурное предзнаменование перед большой бедой, предсказание великого счастья или просто красивый сон, насланный на смертного то ли Гипносом-Морсом, то ли его сыном Морфеем? Как понять? Ни одного оракула или жреца вокруг, чтобы растолковать!
Цезарь, преодолевая лень и рефлексию, поднялся на ноги и, взирая в небо, медленной поступью, осторожно придвинул свою бренность почти к самой кромке водоёма. Лунных светил в отражении мерцающей водной глади стало уже не четыре, а восемь. И что это? Теперь и не восемь. Сколько же? Многократное преломление света, играющего с водой, словно со своей марионеткой, породило десятки Феб. Или уже сотни? Не только Феб, но и Фебок и даже Фебочек. Мир диверсифицировался, дробился на молекулы и атомы большего дробления не только римляне, но и эллины не ведали: электроны, позитроны, нейтрино, кварки, фотоны, бозоны, глюоны и прочие элементарные, истинно нейтральные и античастицы жили в далёком грядущем. Однако это вовсе не значило, что их не было здесь и сейчас. Ещё как были!
Водная стихия тоже завораживала, втягивая в себя если не самого Галерия, то его восхищённые взоры. В глубине озера, поблёскивая рябью в лунном сиянии, красуясь своим великолепием и монументальностью, виднелся подводный лес словно колыхался под тёмной водой.
«Неужели сейчас зима или период дождей? мелькнуло в голове цезаря. Что-то я не заметил, пропустил или, утонув в своих мыслях, как в этом небе или в этом водоёме, сбился со времени года? Ведь, если не входить в озеро, сухо вокруг, только не спит барсук!»
Галерий помнил: горный пресный вифинский водоём затапливал окрестную растительность вместе с вековыми деревьями только в периоды своих разливов в холодное время года или когда беспробудно заряжали ливни.
«Был месяц май всё нынче как спросонку», снова промельтешило в голове царственного мужчины, быстро-быстро, словно мысль-белка. Или попросту мысь.
Он снова перевёл взгляд в небо, вбирая внутрь себя игру и шалости Богов и ночного размножившегося светила. А всего-то-навсего где-то в нижних слоях атмосферы, но в верхних тропосферы, словно дети малые, разыгрались-разрезвились твёрдые водяные кристаллики, отражая, ломая, но не калеча лунный свет: это были не банальные венцы, а полноценный эффект гало, никак не отмеченный римскими летописцами, философами, историками, жрецами и поэтами в письменных источниках. Прозевали раззявы! Природное явление, согласно народным молвам, смеясь и подпрыгивая, «прорицало» ближайшее грядущее: то ли похолодание, то ли потепление вкупе с осадками.
Галерий ничего не знал о феномене гало, для него это было и колдовство, и волшебство, и знак Божественной Юноны три в одном. К тройке с большой вероятностью добавлялся туз Юпитер! но другие Божества-Олимпийцы при этом, пусть и с меньшими шансами на успех, тоже с ходу совсем уж не отвергались и не исключались. Цезарь и представить себе не мог, что в светлое время суток и в реальности солнечные гало обучены вытворять и не такие чудеса. И уж тем более не ведал, бывают ли вообще лунные аналоги солнечного гало, каковой сейчас ночью явил ему себя, или это уникальный случай, «единственный и неповторимый экземпляр», действительно сказочный сюжет, каких в действительности никогда не приключается.
И вдруг квалифицированное большинство Небожителей как будто сжалилось над восточным римским цезарем контур Божественной дамы, словно после мучительных раздумий о судьбах родного Олимпа и сопротивлений со стороны Богов-тайных недругов, получив добро от самого Юпитера, соизволил снизойти до страдающего мужчины.
Ты Юнона? воскликнул осчастливленный смертный, горящими глазами узрев очертания женского Божества, будоражаще потряхивающего своими роскошными волосами и притягательно похлопывающего большими дивными очами.
Сверхъестественное полупрозрачное существо, казалось, растянув уголки своих губ, но улыбка была недвижима, как застывший в граните памятник не чета маломощным мироточащим бюстам гомо сапиенс.
И вдруг квалифицированное большинство Небожителей как будто сжалилось над восточным римским цезарем контур Божественной дамы, словно после мучительных раздумий о судьбах родного Олимпа и сопротивлений со стороны Богов-тайных недругов, получив добро от самого Юпитера, соизволил снизойти до страдающего мужчины.
Ты Юнона? воскликнул осчастливленный смертный, горящими глазами узрев очертания женского Божества, будоражаще потряхивающего своими роскошными волосами и притягательно похлопывающего большими дивными очами.
Сверхъестественное полупрозрачное существо, казалось, растянув уголки своих губ, но улыбка была недвижима, как застывший в граните памятник не чета маломощным мироточащим бюстам гомо сапиенс.
Что это? Кажется, всемогущая Богиня была не одна, а в компании. Кто же это величавится рядом с ней? То ли никого, то ли весь Совет Богов из самых элитных олимпийских персон: Юнона в этом Совете классически была одной из двенадцати. Ан нет, за ней будто бы маячит только две фигуры, а ни каких не одиннадцать. Тройка-семёрка, тройка-туз или семёрка-туз? Опять в молоко, а не в яблочко! Уж не мудрая ли любительница гладиаторских боёв Минерва-Афина по правую Юнонову руку? И не фруктово ли овощная и урожайная Церера-Деметра по левую?
И точно они, курилки, спутницы верховной Олимпийки! Абрисы Юноновой свиты стали явственней, отчётливей, но не заманчивей. Обе Богини, как и сама Юнона, сочились лучезарным светом: и впрямь как бестелесные.
Образ Цереры был печален, лицо кисло, как от надкуса третьесортного и к тому же подгнившего яблока, она чуть не плакала: то ли выдавливала из себя солёную слезу и действо не получалось, то ли, напротив, удачно её в себе удерживала.
«Я не голоден», подумал Галерий и вдруг почувствовал, как резко засосало под ложечкой: словно неделю ничего не ел.
«Я давно не ребёнок», снова подумал он, логически завершая свою мысль и желая спасти Цереру от неизбывной тоски.
Богиня по левую руку улыбнулась, словно беззвучно ответив: «И то верно, ты уже взрослый мальчик! Жаль, что рогуль».
«Наверное, она помнит моё трудное голодное и босоногое детство с чугунными игрушками», стало доходить до Галерия: Церера-Деметра всегда болезненно страдала, когда её взгляд падал на детей с пустыми желудками, сутками напролёт, даже во сне мечтающих о сухой корочке хлеба и о маковой росинке во рту, словно об амброзии и нектаре.
В жизни Богини урожая, второй дочери Сатурна-Кроноса и Опы-Кибелы (не забываем, что иногда Кибела была и Реей), однажды случился трагический и страшный эпизод: самый настоящий Бого-киднеппинг. Зудящей и незарастающей раной впечатался сей сюжет в чувства и мысли нескончаемой вечности Цереры. Собственно говоря, этот чудовищный случай и стал всей последующей жизнью Богини: Плутон-Аид влюбился в её дочь Прозерпину-Персефону, подло похитил, насильно женил на себе и поселил в своём подземном царстве-государстве, казалось бы, навеки укрыв от взоров матери. Прозерпина стала царицей-совладычицей державы теней. Скорбь и тоска Цереры из-за пропажи дочери были безутешны и безысходны: она стала чахнуть, словно смертная, жизнь бессмертной потеряла для неё всякий смысл, вкус и цвет. Вместе с Богиней урожая и плодородия в безутешности загоревала вся природа вокруг: земля стала засыхать, скукоживаться и тоже чахнуть. Поля обесплодились, кушать людям стало нечего, а Аиду-Плутону всё шло только в плюс: лодочник Харон работал, не покладая рук, без перерыва на обеды и сны, переправляя души усопших через реку Стикс в пухшее, как на дрожжах, царство теней. Прозерпине-Персефоне тоже было хоть бы хны и даже прибыток: в полку её общих с супругом подданных лишь прибывало, держава прирастала мёртвыми, как у Чичикова, душами и словно не было дочери никакого дела до страданий той, кто выносил её в своём чреве и породил на свет. Отчаявшись в собственных поисках и изысках, Церера-мать взяла себя в руки и вспомнила, что она не лыком шита и у неё широчайшие связи во всех стратах Божественного сообщества. Как-никак она сестра Юпитера-Зевса, Нептуна-Посейдона, Юноны-Геры, Весты-Гестии да и самого похитителя Плутона-Аида! Подёргала за все возможные канаты, верёвки, шнурки и ниточки. Проела плешь самому Громовержцу так, что ему поневоле пришлось приподнять свой зад, оторвать его от Божественного олимпийского трона, вмешаться в семейный конфликт и убедить родного брата пойти на уступки и почётный компромисс. С тех пор одну половину или две трети года Прозерпина-Персефона стала проводить или на Олимпе, или, встраиваясь в небесное созвездие Девы, чтобы мать могла её лицезреть воочию. В это время земля пробуждалась то ли от спячки, то ли от умирания и расцветала, вскармливая своими плодами всё изголодавшееся народонаселение. Вторую половину или треть года Прозерпина снова спускалась в царство теней и посвящала супругу Плутону тогда земля снова то ли засыпала, то ли умирала. Именно так, а не иначе сменялись времена года.