Зеленый луч 3 2018 - Коллектив авторов 3 стр.

Мой ангел в погонах, замотан и груб.
Тяжелые веки, блуждающий взгляд.
Упрямая складка ложится у губ.
Он хочет вернуться на небо назад.
В далекие кущи, где град золотой,
Где воды хрустальны, где небо поет.
Ему там привычней, он все-таки свой.
Но ангелам воли никто не дает.
Мой ангел в папахе, из черной овцы.
Седая щетина, небритый три дня.
И мы с ним похожи, хоть не близнецы.
Я так же как он, ненавижу меня.
А он обречен за двоих огребать,
За мною, по ходу, идти до конца
Но он помогает мне на ноги встать.
Он порох и кровь мне смывает с лица.
Мой ангел в мундире далеких времен,
А если соврет, то всего ничего.
Он рубит наотмашь, он пьет самогон,
И тут уже я защищаю его.
От божьего гнева, гремящего ввысь,
Но этому ангелу все нипочем!
Когда на расстреле нас ставят вдвоем,
Он тихо на ухо шепнет улыбнись!
А я его
молча
закрою плечом

Любимая
Рахиль читает письмо и плачет.
Она знает, кругом война, а ее Иван ушел в казаки.
Бездымная
Встает заря, никому ничего не знача,
И как отыскать в уходящей луне волшебные знаки
Пророчеств.
Так много метаний, религий и вер.
Твоему маленькому сердцу трудно вместить все их.
Без отчеств,
Имен, фамилий, крестьянин ли, офицер,
Знает, есть черное время боли, чистое время смеху.
Еще любви!
Впрочем, ей любое время к лицу.
Ее не волнуют даты, народы, запреты или вопросы.
Храм на крови,
Книга, не устремляющаяся к концу,
Горящие под солнцем Израиля тихие русские росы.
У губ твоих,
Конь мой склонен и поводья дрожат в руке.
Лишь мой поцелуй горделиво опустит тебя на колени.
Кроткий стих,
Как выстрел шальной, услышанный вдалеке.
Это только наша, а не их земля, с Кубани и до Тюмени!
Рахиль моя
Вдох мой/выдох, меж ними проходит жизнь.
Целую ладони твои, крещусь на иконы, беру шашку.
Прости меня,
Уходят в былое сны и напевы тризн.
Есть лишь Божий суд и я с душой своей нараспашку

Я твои цепи, выточенные из цельной кости.
Ты их не чувствуешь, тебя от них не спасти.
Ты даже не знаешь о крепости их и длине,
Когда кладешь свои руки на плечи дней.
Ты выходишь из дома, прикованная ко мне.
Моё сердце сразу становится холодней,
Мои губы бледнеют, как белеет кость,
Мои сны и рифмы ты сметаешь в горсть.
И неспешно слизываешь с ладони,
Словно образ чеканный на полукроне,
Опустив молчаливо в моё вино
Лишь одно серебряное звено.
Удержав меня крепче оков
Костяных стихов

Я знаю, что ты красива.
Любуюсь тобой по ночам
И вижу, как тень оливы
Бежит по твоим плечам.
Под Римом беспечно время,
А ночь охлаждает жар.
На месяца звонкое стремя
Бросая свой пеньюар,
Ты падаешь, как на площадь,
Что нежностью замело,
И тонко-хрусткая простынь
Вдыхает твоё тепло.
Целую твои ресницы
Часами или веками,
А смерть вырывает страницы
С нашими именами.
И тянется за горизонт
Твой сонный и сладкий стон

Если б стихами мы все говорили,
Мирно спрягали погоду в катрене, 
Мир, словно курица, не был на гриле
Иль доморощенным львом на арене.
Если б заботы свои рифмовали,
Сеяли свет в поэтическом поле, 
Каждый бы день, как дитя, обмывали,
Не было страха звериного, боли.
Если бы в ритме едином стучали
Наши миры, что не знают покоя, 
Души, как чайки, в ночи не кричали.
Бог не спросил бы: что это такое?
Если б стихами мы все говорили
И под словами не прятали лица, 
Даже не знаю, что мы б натворили,
Если уж в сердце такое творится!

Посвящается Наталье Качуевской, санинструктору 28-й Армии

Взметнулся к небу чёрный столб.
Огонь!  Вдруг слева голос грубый.
Назад ни шагу!.. Насмерть!.. Стоп!
Чуть слышно мама спели губы.
А на зубах скрипел песок.
От взрывов уши заложило.
Туда бросок, сюда бросок
Рубцом на шее вспухла жила.
Боец ни жив, ни мёртв худой
Жизнь снова вытянет ручонки.
Здесь в землю врыт, под Хулхутой,
Бессмертный полк её девчонки.
Сестрёнка, девочка совсем,
(А горе уж не корка хлеба!),
В кровавой видела росе
Всю степь и взмыленное небо.
В полста шагах лежит овраг.
Там раненых как лет ей двадцать.
Пробита брешь в атаке Враг
Не думал, в общем-то, сдаваться.
Вчера ещё и школьный мел
Всё помнил: звали её Натой.
Чтоб вражий дух окаменел 
Себя подорвала гранатой! 
За двадцать раненых в кольце
Огня и ненависти тёртой,
С последней думой о бойце,
Кто ни живой пока, ни мёртвый.
Наташа Ната Натали
В полях скорбели ковыли.
Бог кулаком внезапно стукнул,
Чтоб там, в недремлющей дали,
Жила бы вечно санинструктор.
Чтоб помнили её в лицо,
С тяжёлой сумкою с бинтами.
И тех, бессмертных, перед нами,
Спасённых девочкой бойцов.
Взметнулся в небо белый столб.
Проговорились медью трубы.
Назад ни шагу!.. Насмерть!.. Стоп!
Чуть слышно Ната пели губы.

Всё, что касается меня, семьи, страны,
Это война.
Всё, что касается других семейств, кланов, государств,
Это война.
Всё, что пропитано любовью и ненавистью,
Верой и недоверием,
Это война.
Всё, что даёт нам начало разбега
Для преодоления дистанции
И, придя к финишу, бросает в пропасть,
Это война.
Всё, что не даёт разумного ответа
В поисках истины,
Это война.
Как микроб не доверяет микробу,
Как птица сбивает с налёта птицу,
Как зверь питается зверем,
Так человеческие сознание и бытие
Подавляют друг друга.
Весь мир, кроме человека,
Находится в своей клетке,
Мы в чужой!
Человек пожирает своих детей,
Прискорбнее всего тех,
Кто ещё не родился.
Скроена ладно твоя форма, солдат.
Пуговки с блеском, фуражка, ремни и погоны
Подшить бы мечту под воротничок 
В погоне за звёздами.
Сапоги или берцы? Есть ли разница 
Чем давить насекомых?
Накладные карманы, секретки,
Липучки для броника,
Глубокие гнёзда для магазинов
Плотная материя
Вместе с лицом и руками 
Цвета хаки.
И, конечно же, строевой шаг,
Который 
Или растворится в прахе дорог и песен,
Или, с горным эхом,
Раздвинет горизонт будущего,
Обнажая и обогащая черты прошлого.
И глаза! Чего стоят глаза?!
Живые, по-детски подмигивающие солнцу,
Они ещё надеются и верят,
Они любят и дорожат теплом земли,
Вскормившей их.
Как меняется структура воды на Крещение,
Так меняется восприятие души человека,
Надевшего военную форму
И взявшего в руки оружие.
Душа!
Душа человека и интеллект робота.
Кто кого?  Душа человеко-робота?
Ещё есть маленький шанс
Понять то,
Что касается меня, моей страны, моей вселенной,
Нашего, люди, временного пристанища.

Который час не сплю явленье,
Что сеет мыслей суету.
Изрядно мучает давленье,
Погоду чувствую не ту
Не ту, что радует дорогой,
Не ту, что мне сладит уста.
Охвачен я в ночи тревогой,
С которой до смерти устал.
Со стороны похож на бука
Не оттого ль душа чиста,
Что правда чья-то с ноутбука,
Моя же с чистого листа.
Не сплю пока. Палю дыханье,
Как в сне притворном, летом, степь.
А кто-то, рядом, всё нахальней
Мнёт тяжкой поступью постель.
Шаги из ряда нервных пыток.
А что, если жилища босс?!
Эх, хорошо бы не копытом
Мне по затылку или в нос.
Как рожь купаясь под луною,
Когда закрыт созвездий рот,
Меня вдруг хлад накрыл волною
И на ладонях выбил пот.
А вслед за варварским набегом
Лукавой полночи волны,
Мурашек стаи оберегом 
Вскипали, дерзостью полны.
Утрачена и тела гибкость
В глазах и ужас, и огонь,
И страха ледяная липкость
Сковала сердце сквозь ладонь.
Не чувствуя ни расстоянья,
Ни ног, стремлюсь задать бросок.
Какое противостоянье
Бросает кровь мою в висок?!
Мне воевать или мириться,
Иль скорчить рожу, как дитя?
Вот лица чёрные, как птицы,
В сиянье каменном летят.
Ничто под звёздами не вечно
Волна с волною множат риск.
Ну, где ты, сказочное нечто?
Не слышу твой ни рёв, ни писк.
Закончим наше выступленье,
Оцепенение и всплеск
Какое глупое плененье!
Какой животный, жуткий блеск!
Не сплю, а в некой параллели
Стекает кровь моя с кола,
И в засеребряных аллеях
Поют по мне колокола.
Но вот уж звон всё тише, тише
Звук скрипки дикого стыда
Вдруг на полтона тянет выше.
Прощай, бессонная страда!
Не проронив слезы ни разу,
Как завсегдатай, как игрок,
Мой остаётся в силе разум
Пред чёрным скопищем тревог.
Случаются такие вещи
Иль может мыслей суета.
Жива душа, живатрепещет,
Хотя погода впрямь не та.

Мечтает девочка о нём 
О принце датском, светлооком.
Мечта её летит конём,
Ещё не спутанная роком.
Находит девушка лишь в нём
Черты отца, родного брата.
Здесь даже дьявол опьянён
Грозой сердечного набата.
Грустит и женщина о нём,
Окинув скудное жилище.
Слетается вдруг вороньё
На прошлой жизни пепелище.
И с бабкой дед скулят о нём 
О дне уж призрачном, туманном,
Как две дворняги под огнём 
Чужого века негуманном.
И я поведаю о нём
Он не живёт по чьей-то моде,
Он на диване дремлет днём,
А ночью бьёт котов по морде.