Мы помним, что про этот «чёрный мешок» уже шла речь в рассказе. «Ему казалось, что его с болью суют куда-то в узкий чёрный мешок и глубокий, и всё дальше просовывают и не могут просунуть. И это ужасное для него дело совершается с страданием. И он и боится, и хочет провалиться туда, и борется, и помогает. И вот вдруг он оборвался и упал, и очнулся.» Т.е. очнулся, уже находясь внутри этого мешка. Это тот самый тёмный туннель, по которому двигаются умирающие и в конце которого свет. После того, как Иван Ильич узнал о «мешке» впервые, начался его разговор с Богом. Значит, через этот «мешок», «туннель», «дыру» человек приближается к Богу, а Бог к человеку. Это помощь Божия человеку, путь по ту сторону, которым он ведёт душу человека. И если тогда Иван Ильич только провалился в этот мешок, то теперь он уже был внутри него, и все эти тяжкие сомнения были внутри него. «Он бился, как бьётся в руках палача приговоренный к смерти, зная, что он не может спастись; и с каждой минутой он чувствовал, что, несмотря на все усилия борьбы, он ближе и ближе становился к тому, что ужасало его. Он чувствовал, что мучение его и в том, что он всовывается в эту чёрную дыру, и ещё больше в том, что он не может пролезть в неё. Пролезть же ему мешает признанье того, что жизнь его была хорошая. <Первородный грех, возымевший такую власть над Иваном Ильичём, который никогда не боролся с ним. Э.В.> Это-то оправдание своей жизни цепляло и не пускало его вперёд и больше всего мучало его. <Здесь идёт описание душевного состояния Ивана Ильича, всё то, что растянулось на несколько последних недель, но что можно было вместить всего в эти несколько строк. Получается, что в эти несколько недель ничего не менялось в душе Ивана Ильича, или почти ничего, как в эти три дня, в продолжение которых для него не было времени. Но куда страшнее были те годы и годы в жизни Ивана Ильича, когда не менялось вообще ничего, но было всё то же, и чем дальше, тем мертвее. Здесь же, наоборот, очень медленно, самим своим барахтанием в мешке, Иван Ильич приближается к новой жизни и рождению в пакибытие, по великой милости к нему самого Бога. Э.В.>»
Наступает момент, когда «вдруг», без какого-либо участия самого Ивана Ильича, «какая-то сила <Воля Божия, ангел смерти Э.В.> толкнула его в грудь, в бок, ещё сильнее сдавило ему дыхание, он провалился в дыру, и там, в конце дыры, засветилось что-то. <Это оказался туннель, «долина тени смертной», ведущая к новому бытию. Э.В.> С ним сделалось то, что бывало с ним в вагоне железной дороги, когда думаешь, что едешь назад, и вдруг узнаёшь настоящее направление. <«Настоящее» свет осветил и просветил тьму внутри Ивана Ильича, это истинный, невечерний свет, в котором всё становится ясно, как при свете дня. Иван Ильич вышел к Истине, Бог сам вывел его. Велика Его милость к нам, грешным. Настало время ответов на все вопросы, свет отвечает на всё, приближается вечность. Э.В.> «Да, всё было не то, сказал он себе <и это теперь совершенно ясно Э.В.>, но это ничего. <Для Бога, к которому пришёл Иван Ильич, нет ничего непоправимого и для Него всё возможно и никогда не поздно. А Он наш Друг. Э.В.> Можно, можно сделать «то» <понимает Иван Ильич, потому что Он так говорит ему Э.В.>. Что ж «то»? спросил он себя <то есть Бога Э.В.> и вдруг затих. <«Вдруг» потому что Он приблизился и Он сейчас ответит.>
Это было в конце третьего дня, за час до его смерти. В это самое время гимназистик <сын Ивана Ильича, тщедушный и «нечистый» мальчик, очень похожий на Ивана Ильича в детстве, единственный в семье, кто понимал и жалел Ивана Ильича Э.В.> тихонько прокрался к отцу и подошёл к его постели. Умирающий всё кричал отчаянно и кидал руками. Рука его попала на голову гимназистика. Гимназистик схватил её, прижал к губам и заплакал. В это самое время Иван Ильич провалился, увидал свет, и ему открылось, что жизнь его была не то, что надо, но что это можно ещё поправить. Он спросил себя: что же «то», и затих, прислушиваясь. Тут он почувствовал, что руку его целует кто-то. <Параллелизм внутренних и внешних событий в прорыве реальности. В реальности внешнее не противоречит внутреннему, но одно дополняет другое, будучи единым друг с другом по существу. В нашей обыденной жизни не так: обычно внешнее обманывает нас, а внутреннее далеко от Истины. Э.В.> Он открыл глаза и взглянул на сына. Ему стало жалко его. <Это что-то новое. Иван Ильич ещё никого на нашей памяти не жалел, а был занят только собою, своими переживаниями и жалел себя. Э.В.> Жена подошла к нему. Он взглянул на неё. Она с открытым ртом и с неотёртыми слезами на носу и щеке, с отчаянным выражением смотрела на него. <Он как будто впервые увидел её и пожалел. Э.В.> Ему жалко стало её. <Душа Ивана Ильича открылась. Ведь сущность погибели заключена в закрытости души по отношению к Богу, в замкнутости, в страшном внутреннем одиночестве и концентрации на себе, на этой призрачной пустоте, которую мы называем собой. Э.В.> «Да, я мучаю их, подумал он <он начинает их понимать Э.В.>. Им жалко, но им лучше будет, когда я умру. <Не он ли сам примет в этом участие после своей смерти? Э.В.> Он хотел сказать это, но не в силах был выговорить. «Впрочем, зачем же говорить, надо сделать», подумал он. <Надо принести плод покаяния. Маленький плод, но он-то и будет решающим. Ведь смерть это итог жизни и вход в вечность. Каким умрёшь, таким и будешь там, и дальше пойдёшь Э.В.> Он указал жене взглядом на сына и сказал: «Уведи жалко и тебя» <Простые и крайне лаконичные слова, но это слова любви, и это слова нового Ивана Ильича. Э.В.> Он хотел сказать ещё «прости», но сказал «пропусти» <что было для него теперь одно и то же Э.В.>, и, не в силах уже будучи поправиться, махнул рукою, зная, что поймёт тот, кому надо. <И в этом уже какая-то маленькая власть, величие и мудрость. Э.В.> И вдруг ему стало ясно, что то, что томило его и не выходило <он сам, его душа, исполненная любви и запертая в каменном панцире Э.В.>, что вдруг всё выходит сразу, и с двух сторон, с десяти сторон, со всех сторон. <Покаяние, дарованное Богом Ивану Ильичу на пороге смерти, по великой и неизреченной Его милости, освободило душу нашего брата, это он сам выходит на свет. Э.В.> Жалко их, надо сделать, чтобы им не больно было. Избавить их и самому избавиться от этих страданий. «Как хорошо и как просто», подумал он. <когда мрачное наваждение духов злобы проходит, человек не может понять, что же его так мучило и почему он так мучился, так всё ясно и просто становится. Иван Ильич умилился, это значит, что Бог уже с ним. Он уже видит, что можно избавиться от страданий. Э.В.> А боль? спросил он себя. Её куда? <В открывшейся гармонии. Э.В.> Ну-ка, где ты, боль?» <Иван Ильич возвысился над болью. Э.В.> Он стал прислушиваться. «Да, вот она. Ну что ж, пускай боль.» <Если ты с Богом, она не мешает. Э.В.> «А смерть? Где она?» Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было. Вместо смерти был свет. <Курсив мой Э. В. Это дивные, безмерные слова.> Так вот что! вдруг вслух проговорил он. Какая радость!» Это называется «спасение Божие». Это последние слова Ивана Ильича в этой жизни. Вот к чему привёл его Господь. Он вывел его на Свет. Вместо смерти был свет. Это слова несказанной внутренней мощи. И нам, маловерам, так понятна вся их значительность и глубина смысла. Наша жизнь смертна, мы заключены в этих тисках, хотим мы того или нет. Мы чувствуем это тлетворное дыхание смерти в наших душах. И страх смерти нам, вышедшим из бездны неверия, хорошо знаком. Но вот вместо смерти, ужаса, небытия, ада свет, спокойствие, правда. «Какая радость!» Это наши слова, слова каждого из нас. Это радость истинная, неподдельная, радость реальности, в которой нет ничего плохого, это избавление и торжество. И есть надежда, что мы, ты и я, будем вместе с Иваном Ильичём, а с нами вместе и сам Толстой
Это было в конце третьего дня, за час до его смерти. В это самое время гимназистик <сын Ивана Ильича, тщедушный и «нечистый» мальчик, очень похожий на Ивана Ильича в детстве, единственный в семье, кто понимал и жалел Ивана Ильича Э.В.> тихонько прокрался к отцу и подошёл к его постели. Умирающий всё кричал отчаянно и кидал руками. Рука его попала на голову гимназистика. Гимназистик схватил её, прижал к губам и заплакал. В это самое время Иван Ильич провалился, увидал свет, и ему открылось, что жизнь его была не то, что надо, но что это можно ещё поправить. Он спросил себя: что же «то», и затих, прислушиваясь. Тут он почувствовал, что руку его целует кто-то. <Параллелизм внутренних и внешних событий в прорыве реальности. В реальности внешнее не противоречит внутреннему, но одно дополняет другое, будучи единым друг с другом по существу. В нашей обыденной жизни не так: обычно внешнее обманывает нас, а внутреннее далеко от Истины. Э.В.> Он открыл глаза и взглянул на сына. Ему стало жалко его. <Это что-то новое. Иван Ильич ещё никого на нашей памяти не жалел, а был занят только собою, своими переживаниями и жалел себя. Э.В.> Жена подошла к нему. Он взглянул на неё. Она с открытым ртом и с неотёртыми слезами на носу и щеке, с отчаянным выражением смотрела на него. <Он как будто впервые увидел её и пожалел. Э.В.> Ему жалко стало её. <Душа Ивана Ильича открылась. Ведь сущность погибели заключена в закрытости души по отношению к Богу, в замкнутости, в страшном внутреннем одиночестве и концентрации на себе, на этой призрачной пустоте, которую мы называем собой. Э.В.> «Да, я мучаю их, подумал он <он начинает их понимать Э.В.>. Им жалко, но им лучше будет, когда я умру. <Не он ли сам примет в этом участие после своей смерти? Э.В.> Он хотел сказать это, но не в силах был выговорить. «Впрочем, зачем же говорить, надо сделать», подумал он. <Надо принести плод покаяния. Маленький плод, но он-то и будет решающим. Ведь смерть это итог жизни и вход в вечность. Каким умрёшь, таким и будешь там, и дальше пойдёшь Э.В.> Он указал жене взглядом на сына и сказал: «Уведи жалко и тебя» <Простые и крайне лаконичные слова, но это слова любви, и это слова нового Ивана Ильича. Э.В.> Он хотел сказать ещё «прости», но сказал «пропусти» <что было для него теперь одно и то же Э.В.>, и, не в силах уже будучи поправиться, махнул рукою, зная, что поймёт тот, кому надо. <И в этом уже какая-то маленькая власть, величие и мудрость. Э.В.> И вдруг ему стало ясно, что то, что томило его и не выходило <он сам, его душа, исполненная любви и запертая в каменном панцире Э.В.>, что вдруг всё выходит сразу, и с двух сторон, с десяти сторон, со всех сторон. <Покаяние, дарованное Богом Ивану Ильичу на пороге смерти, по великой и неизреченной Его милости, освободило душу нашего брата, это он сам выходит на свет. Э.В.> Жалко их, надо сделать, чтобы им не больно было. Избавить их и самому избавиться от этих страданий. «Как хорошо и как просто», подумал он. <когда мрачное наваждение духов злобы проходит, человек не может понять, что же его так мучило и почему он так мучился, так всё ясно и просто становится. Иван Ильич умилился, это значит, что Бог уже с ним. Он уже видит, что можно избавиться от страданий. Э.В.> А боль? спросил он себя. Её куда? <В открывшейся гармонии. Э.В.> Ну-ка, где ты, боль?» <Иван Ильич возвысился над болью. Э.В.> Он стал прислушиваться. «Да, вот она. Ну что ж, пускай боль.» <Если ты с Богом, она не мешает. Э.В.> «А смерть? Где она?» Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было. Вместо смерти был свет. <Курсив мой Э. В. Это дивные, безмерные слова.> Страха никакого не было, потому что и смерти не было. Вместо смерти был свет. вдруг вслух проговорил он. Страха никакого не было, потому что и смерти не было. Вместо смерти был свет. Это называется «спасение Божие». Это последние слова Ивана Ильича в этой жизни. Вот к чему привёл его Господь. Он вывел его на Свет. Страха никакого не было, потому что и смерти не было. Вместо смерти был свет. Это слова несказанной внутренней мощи. И нам, маловерам, так понятна вся их значительность и глубина смысла. Наша жизнь смертна, мы заключены в этих тисках, хотим мы того или нет. Мы чувствуем это тлетворное дыхание смерти в наших душах. И страх смерти нам, вышедшим из бездны неверия, хорошо знаком. Но вот вместо смерти, ужаса, небытия, ада свет, спокойствие, правда. «Какая радость!» Это наши слова, слова каждого из нас. Это радость истинная, неподдельная, радость реальности, в которой нет ничего плохого, это избавление и торжество. И есть надежда, что мы, ты и я, будем вместе с Иваном Ильичём, а с нами вместе и сам Толстой