Кто стоял в той тихой обособленной комнате Дрезденской картинной галереи, где хранится величайшее произведение кисти Рафаэля Сикстинская Мадонна, кто робко и с восторгом, как человек, без прав на то залетевший на небо, всматривался в это небесное явление, в это торжество материнства и девства на лице Пречистой, в это изумительное искусство, которое дало возможность Рафаэлю изобразить Богоматерь так, словно Она не стоит перед нами, а тихо-торжественно-величаво движется на облаках; кто созерцал на высоком челе Ее и сияние непорочности, и ту высокую ясность мысли, с которой Она несет миру Младенца Христа; кто трепетал перед этим величием взора Младенца, в котором чудным образом невинность и беспечная радость детства сочетались с творческим величием и вдумчивостью; кто видел этого святого Сикста и великомученицу в радости безмолвного созерцания и упоения той невыразимой святыней, которой они предстоят; кому сияли эти два херувима с мечтательностью во взорах, с проникающим их блаженством бесплотных духов, тот понимает, как высоко может подбросить душу в надземные области истинное искусство.
Редко кто входит в эту одинокую обособленную комнату, где стоит эта великая картина, редко кто входит наскоро и недолго в ней остается.
Еще только приближаясь к этой заветной комнате, вы чувствуете необъяснимое волнение; вас уже охватило, встало перед вами все, что вы слышали и читали об этом удивительном полотне.
Сколько бы народу там ни было, голосов не слышно. Если изредка кто и перемолвится словом, то это слово произнесено шепотом, как во время богослужения в алтаре И те, кто стоит, и те, кто сидит на единственной длинной скамье по стене, не сводят глаз с поднятой высоко от пола картины. Не смотрят, а созерцают
Такое же молчание умиления было бы, верно, и в те мгновения, когда бы Пресвятая, спустившись с небес с Предвечным Младенцем, тихо пронеслась перед людьми на облаке над землей лучезарным видением
Так что же, когда Рафаэль творил это вдохновенное произведение, в красках отражая святую мечту, жившую в его душе, мечту о Деве и Младенце Христе, не было ли тогда его дело одним из высших дел, доступных человеку, не служил ли он тогда Богу, извлекая из души своей и оставляя навеки людям такую святыню и красоту, перед которой люди переживают нечто высшее, чем молитву, которая дает им видение живого неба.
А трогательный Мурильо с его картинами Приснодевы, в облаке ангельского ополчения возносимой к тому Небесному Царству, где Она будет Царицей, со Младенцем Христом, то пьющим воду из черепка, который подносит к Его устам маленький Иоанн, то стоящим рядом с барашком-агнцем; Мурильо, весь какой-то небесный, с безбрежной детской верой, точно руками осязавший вечность с надземными областями.
А наш Васнецов!
Если человек, способный к религиозному восприятию, входит впервые в Киевский Князь-Владимирский собор, на стенах которого собраны произведения Васнецова во всем расцвете его гения, его охватывает необычайное чувство близости и действительности того, что изображено на этих стенах, этих потолках и столбах.
Вот «Богоматерь, несущая миру спасение» знаменитая Богоматерь, столь распространенная в своих воспроизведениях.
Вот великолепное изображение равноапостольной великой княгини Ольги, праматери русского православия. Как зорко глядят вдаль ее вещие очи, какой могучей силой дышит вся она, прозревшая истину и всенародно поклонившаяся Распятому Христу.
Вот вверху изображения ветхозаветных пророков в священном исступлении; вот и потрясающее видение по поясу купола «Блаженство святых о Господе».
Святые разных ликов, словно с силой снаряда, выпущенного из орудия, стремятся к отверстым дверям рая. Какое ликование, какое счастье! Вот награда за тяжкий подвиг жизни, за верность Христу, засвидетельствованную у кого вольным уничижением, ежедневным самораспятием, у кого кровию и муками казни Вот они, проведшие жизнь свою «скитающеся, скорбяще, лишени, озлоблени», ютясь в пещерах и «пропастях земных», вот они будут все увенчаны сейчас нетленными венцами славы цари, князья, дети, старые иноки, юные мученицы, юродивые и вельможи Какое разнообразие лиц и выражений! Вот, крепко прижимая к груди крест, иссохшая телом, с седыми волосами преподобная Мария Египетская. Вот с выражением невинной радости во взоре, весь светленький, в ореоле своего непорочного детства и своей святости, первый киевский отрок-мученик, сын Феодора-варяга, Иоанн со своим отцом.
Но кто эта одна, среди общего стремления тиха, задумчива, неподвижна? Уронив руки на колени, всматриваясь перед собой широко открытыми очами, она откинулась на руки несущих ее ангелов и замерла. На ней одежда царской дочери, украшенная самоцветными камнями Это великомученица Варвара, в которой, хочется думать, художник отразил живший в нем близкий и дорогой образ великой богоискательницы России.
Тихо и торжественно среди общего счастливого смятения возносится она в то Небо, которое давно, с того дня, как она познала и уневестилась Христу, спустилось в ее душу
Неотразимое видение, возносящее человека горе!
А вот в самом потолке чудесные изображения Христа Распятого, и над Ним скорбящего Бога Отца.
О эта склоненная на грудь с невыразимой мукой глава, эти распростертые по крестному древу и прободенные гвоздями руки! О эта мертвенная бледность, надвигающаяся на ланиты «Краснейшего из сынов человеческих», эти уста, вещавшие миру новое слово, которые теперь раскроются только единый и последний раз, чтобы произнести последний возглас: «Отче, в руки Твои предаю дух Мой!»
Волнующий, незабываемый образ!
А над Ним еще, быть может, более скорбный образ Бог Отец, взирающий на крестную муку Сына. На простом каменном престоле воссел величественный седовласый Старец, и все в Нем и в воздухе вокруг говорит о Его необоримой силе Чувствуется, что одной мысли Его довольно для того, чтобы легионы ангелов слетели на землю, сняли со креста Единородного Сына Божия, облекли Его в царскую порфиру и вознесли на Небо для сидения одесную Отца.
Но Он безмолвно смотрит на Страдающего и страдает.
И это сочетание скорби и безграничного могущества потрясает Эти руки, из ничего сотворившие вселенную, теперь не дрогнут, чтобы помочь распятому Сыну. Все окаменело, и застыли неподвижно верные серафимы, готовые творить волю Посылающего и с ужасом взирающие на муку Голгофы и на оставление Сына
И вы, замерев, взираете на эту величайшую в мире трагедию.
А вот обернитесь ко входным дверям. Над ними по западной стене встает видение Страшного Суда.
Эти поднимающиеся из недр земли, воскресшие по звуку трубы архангелов люди, эти кости, одевающиеся плотню, эти воссевшие на престолах апостолы, этот ангел суда в зеленом хитоне, с запечатанным тяжелой печатью страшным свитком дел человеческих в руках, все полно ужаса и угрозы И там, вверху, утвердился Престол грозного Судии Христос в белом хитоне протягивает перед Собой книгу благовестия Своего, которая и будет судить мир. Коленопреклоненный Иоанн Предтеча, крепко зажимая в руке хоругвь своей проповеди, стоит с понурой головой; а «Предстательство христиан непостыдное, ходатайство ко Творцу непреложное», Пресвятая Дева, склоняясь к плечу Сына, просит милости к тому роду человеческому, который Сам же Божественный Судия Ей усыновил.
И перед этим видением неизбежного часа страхом содрогается душа, и так хочется жизни светлой, чистой, в творении воли Господней. И, когда вы долго побродите в соборе во внебогослужебное время, вы выйдете из него в таком настроении, словно вы, как некогда отрок во время землетрясения в Царьграде, были занесены на Небо.
Вот что дала кисть вдохновенного Васнецова людям. Можно ли поэтому отрицать, что всякий взмах его кисти при создании этих бессмертных творений был делом молитвенным?
Но есть полотна чутких мастеров, хотя и не посвященные творчеству непосредственно религиозному, но производящие высокое впечатление, пробуждающие в душе лучшие христианские чувства.
Возьмите, например, известную, небольших размеров, картину Перова «Похороны». Серым зимним днем едут лесной дорогой дровни, запряженные скверной лошаденкой. Простой деревянный, некрашеный и ничем не покрытый гроб. На дровнях сидит мальчуган в плохенькой одежонке. Вот и все. Но в это простое бедное событие художник вложил такую остроту безысходного и беспомощного горя, столько тоски, что вы стоите перед этим маленьким полотном, как перед куском живой жизни. Вам хочется идти за этим гробом безвестного труженика, который так же убого отправляется к последнему покою, как прожил свой печальный и трудный век. И потом вы говорите себе, что если ничего нельзя сделать для этого мальчика, потому что его и не существует, то нужно найти других таких же несчастных и помочь им.
Или вот картина известного художника Лебедева, изображающая крестьянку, которая пришла в город проведать своего сына, обучающегося мастерству. Вид этого забитого, одетого в отрепья голодного мальчугана, на которого с безграничным горем смотрит мать, производит такое впечатление, что так и хочется подойти поближе к этой среде, сделать что-нибудь для облегчения участи этих несчастных мастеровых детей.