мы охраняли только маскародо. в колокудо была своя стража. но поскольку деревни совсем рядом мы обязательно встречались между ними за ночь хотя бы раз. здоровались и какое-то время сидели вместе. а потом расходились. когда встречались оставались вместе ровно столько сколько нам этого хотелось. компании караульных бывало что совпадали по духу и дружбе а бывало что нет. я не удивлялся тому что обо всем этом знаю. как не удивлялся ночной своей теплой-удобной одежде, своей возбужденной радости, своему языку, который так ладно и складно и влажно зажил во мне, вернее и стал мной. я по-прежнему не видел вокруг себя никого только слышал, видел же палки-фонарики и темную-темную деревню. и она была брошена, пуста. только тревоги это больше не вызывало. обратиться же с вопросом кто вы? к тем кто пришел ко мне под окно и меня вызвал я не мог: я понимал животом и спиной что это грубо, что этого делать не стоит. захотят представятся. а нет так и не надо значит. тем более что я уже ведь спросил с этого вопроса и начал наш разговор. кто вы? мы йÿд орол, охраняем от пожара деревню. и меня сразу же напрочь покинул страх а чувство самосохранения стучало моей кровью спокойно-спокойно. более того так спокойно мне не было очень давно, многие годы, может быть никогда. и я наслаждался покоем, своими шагами, невидимыми товарищами, бесстрашием, красотой.
10а еще я не спрашивал потому что знал с кем я сейчас в ночном карауле. ни с кем иным как с судьбой. с чистой судьбой. вот значит какая она из себя. надо ли мне что-то делать, пользоваться моментом? спрашивать или просить или спешить или к чему-нибудь приготовиться..? мои мысли были видны мне сразу ответили и я ответил:
да нет, не надо.
ну да, не надо.
просто встреча?
да. просто встреча.
и ничего?
и ничего, олёш.
11мы ходили, ходили. ходили, ходили. перекусывали. жгли костер. потом тушили его. перекусывали снова. было вкусно. сидели на краю болотца на поваленном стволе. говорили мало. а иногда побольше. стояли в поле. сидели на крыше самого высокого дома в маскародо забирались туда прислонив лестницу что валялась в том дворе. доходили до колокудо пару раз и здоровались с тамошними ночными сторожами и поворачивали обратно. а потом стало понемногу светлеть и я остался один. в одежде в которой приехал. стал мерзнуть, особенно ноги. попытался вспоминать марийские слова и не вспоминал ничего кроме того что знал раньше здравствуйте, до свидания, слова с уличных вывесок и бутылочных этикеток я же не был здесь двадцать восемь лет. и никогда не ходил в ночной караул не успел по возрасту просто. перед тем как мне исполнилось семь я перестал сюда приезжать. но в этом ночном карауле я был. и во всех оживших во мне караулах был тоже. я ничему за эту ночь не научился. я не хочу теперь даже говорить. не встретился с мамой и с ее родителями, ни с жителями маскародо, оставившими свои дома и поверхность земли. а разве я этого хотел? нет ведь. вот таких встреч можно было бы и впрямь испугаться..
12мне очень захотелось сделать бумажный самолетик. только сделать его было не из чего. один девчоночий голос из наших караульных голос который мне больше всех понравился и больше всех меня согревал голос который другие называли таней, наверно невеста моя, судьба, с ней бы мы никогда не ругались сказал в какой-то момент этой нехитрой однообразной ночи: я люблю бумажные самолетики. когда я вспомнил об этом я был совсем в другой стороне от дома, с которого все началось на дороге к колокудо. несмотря на зябкость и сырость в ногах я вернулся в маскародо в дом, бывший когда-то нашим. а теперь и всю почти жизнь он и вовсе мой. или и мой тоже. только зачем он мне?.. вернулся найти там бумагу. ничего путного не нашел. оторвал от стены кусок обоев. сложил самолетик. и пошел в колокудо снова.
13я шел и пускал самолетик впереди себя. поднимал пускал снова. поднимал пускал снова. иногда он летел вбок. иногда планировал в лужи и я к нему бежал чтоб не размок совсем. и мне кроме этого ничего не хотелось делать больше. и никто мне не нужен был. никто кроме нас дороги между маскародо и колокудо в месяц и час когда на ней никого не встретишь, самолетика из обоев и меня.
Денис ДРАГУНСКИЙ
Звери
рассказ
я шел и пускал самолетик впереди себя. поднимал пускал снова. поднимал пускал снова. иногда он летел вбок. иногда планировал в лужи и я к нему бежал чтоб не размок совсем. и мне кроме этого ничего не хотелось делать больше. и никто мне не нужен был. никто кроме нас дороги между маскародо и колокудо в месяц и час когда на ней никого не встретишь, самолетика из обоев и меня.
Денис ДРАГУНСКИЙ
Звери
рассказ
Тамара и Никита поехали раздавать гуманитарную помощь беженцам. Помощь была расфасована в одинаковые картонные коробки. Коробок было пятьдесят шесть, точно по числу беженцев, которых временно поселили в бывшем пионерлагере «Валентина», сто километров от Москвы. Тогда эти лагеря еще не снесли и не понастроили на их месте коттеджные поселки или просто виллы для богатых. Был, кажется, девяностый год. Апрель. Воскресенье. Одиннадцать часов.
Тамара была штатной сотрудницей российско-немецкого фонда «Гуманус», а Никита членом общественного совета. Тамара была за рулем. Она быстро и ловко вела небольшой фургончик, иногда посматривая на бумажную, вытертую на сгибах карту никаких навигаторов тогда еще не было. Никита сидел рядом, глядел на поля, уже совсем обтаявшие, покрытые нежно-коричневой прошлогодней стернёй. Было скучно. Он зевал и переводил взгляд на Тамару, гадал, сколько ей лет: наверное, под тридцать или чуть больше, но все равно моложе него ему-то в июне исполнялось сорок. Она была в жилете со множеством карманов, в туговатой юбке камуфляжной расцветки, в тяжелых ботинках и шерстяных носках, скатанных книзу. Ноги были голые, потому что было не холодно, даже почти тепло.
Съехали с большого шоссе на узкую асфальтовую дорогу.
Еще пятнадцать верст, сказала Тамара.
То есть полчаса?
Примерно кивнула она и добавила: Их специально в чертовой жопе селят, до электрички четыре часа пешком пилить, а автобус давно не ходит.
Специально?
Ну да. Чтоб не расползлись.
Никита внутренне поежился, услышав такое презрительное к людям слово, но виду не подал, лишь спросил, как же они поступают, если что-то вдруг случится.
Есть машина у начальника лагеря. Скорую можно по рации вызвать. Пожарных и ментов. И полевая кухня приезжает каждый день. Так что не кисни, Никита Николаевич. Всё гуманно, высший сорт! Ничего, что я на «ты»?
То есть она поняла, что он тайком возмутился. Какая чуткая страшное дело.
Ответил:
Да, конечно, давай на «ты».
Приехали.
* * *Там в лагере было два дощатых «спальных корпуса» и что-то вроде клуба со столовой. Тамара поставила машину около крыльца. Посигналила.
Подбежали человек пять, мужчины и женщины.
Где начальник? Тамара вылезла из кабины.
В Егорьевск уехал, ответил пожилой мужик. Сказал, в обед будет.
Ладно, сказала она. Обойдемся. Собирайте народ! и посигналила еще раз, долго и пронзительно.
Никита тоже вышел из кабины, огляделся. Тоскливый вид, однако: пустое поле, вдали тощий лесок, разбитая дорога.
Люди из спальных корпусов шли, почти бежали, к машине.
Когда они собрались, Тамара открыла заднюю дверцу фургона.
Внимание! сказала она. Мы приехали от гуманитарного фонда. Привезли вам помощь. Посылки типа. В каждой посылке рис, сахар, масло, конфеты, печенье, халва, джем, она загибала пальцы, мыло, тушенка. Еще зубная паста. Вроде всё. На каждого человека по одной посылке. Есть парни поздоровей, чтоб мне самой коробки не таскать?
Выдвинулось двое мужчин лет сорока. Подошла еще одна крепкая тетка.
Под расписку выдаете? спросила она. По паспорту?
Нет, сказала Тамара. Всё на доверии. Ну, понеслась Эй! Ты чего творишь? А ну, отдай! закричала она.
Потому что эта тетка, подождав чуточку, вдруг схватила сразу две посылки и побежала к отдаленному корпусу.
Стой! Отдавай! кричала Тамара ей вслед.
Она вообще-то с дочкой, сказал какой-то мужик.
Тогда ладно, успокоилась Тамара.
Ай-ай-ай, да не очень ладно! распевно сказал другой мужик. Дочка уже хватанула! Вон они бегут, вон!
Да, две женские фигуры бежали по размокшей тропинке, тащили коробки.
Суки! заорала Тамара и побежала за ними.
Никита вдруг испугался за нее и побежал следом.
Вбежал в корпус, по коридору двинулся на крики, распахнул дверь комнаты и увидел, что мать и дочь лежат на полу, не позволяя Тамаре залезть под кровать и вытащить лишнюю посылку.