Соборище 2. Авангард и андеграунд новой литературы - Антология 11 стр.

Ты говоришь, что тайна Мирозданья
Крыло огромной бабочки, а мы
Крупицы перламутра. Наше пламя
Искра в руках у девочки-зимы.

А я смеюсь: какое ж это счастье
Быть искрой от вселенской красоты.
Ты говоришь, что бабочка прекрасна,
А я что не прекраснее, чем ты.

И смотрит Бог, как наступает вечер.
И просит Бог, чтоб были все людьми,
А я прошу его, чтоб эта вечность
Была б у нас еще хотя бы миг.

Волшебный миг симфоний наших тел,
Где бабочки порхают в темноте.

Мир сегодня, как женщина, молча идет к алтарю.
Технотронное варево ест нашу печень и вечность.
Дорогой человек, да ты болен совсем, я смотрю.
И помочь мне тебе в этом горе решительно нечем.

Если прежде мы все выбирали какой-то исход,
Между злом и добром разрываясь, как чуткий любовник,
То у нас была правда, мотивы и следующий ход.
Посмотри, кем ты стал. Что ты любишь? И где твои корни?

Что ты знаешь о людях истории из Сети?
К ней ты прочно прилип всей душой, как случайная муха.
Ты бы мог быть Граалем и Господу душу нести,
Не боясь расплескать от чужого падения духом.

Только ты почему-то забыл, для чего был рожден.
Ты бы мог быть царем, но ты к стулу прирос, словно к трону.
Извини, мой любимый, тебя миновала корона.
Жаль, что ты не вставал, а уже навсегда изможден.

Что тебя занимает? Чужие походы и страсти,
И чужие постели, и судьбы невинных детей?
Ты бы мог рассказать этим детям, что есть только счастье,
Но ты пишешь о том, что мы все рождены в темноте.

Здравствуй, Сердце мое. Я вернулся. Как ночь нежна!
И Пустыня под ней раскинулась девой томной.
Мы еще не спим. Я лежу у Нее в ладонях
И ищу средь звезд знакомые имена.

Говорят, когда мир рождался, я падал вниз
И песок вокруг собирался в цветов бутоны.
Там, где я упал, меня ждал остроухий лис.
Он шепнул: «Мой, принц, ты теперь далеко от дома»

Я был нем и гол и не знал, что ему сказать.
Пустота звала и лишала меня вопросов.
 Не грусти, мой принц,  лис поднял на меня глаза,
А затем привстал и лизнул меня в кончик носа.

Много зим прошло. Я все реже смотрел наверх.
Я пошил пиджак, изучил язык, обзавелся Делом,
Преуспел, описал все в книге В седьмой главе
Я забросил бизнес и вышел затем из тела.

Я пришел в мой сад, наступая на шелк песка.
Говорят, здесь когда-то были живые розы
Сколько было мне до того, как прошли века?
До того, как я начал верить и стал серьезным?

Знаешь, Сердце мое, здесь такие порой цвета!
Я хотел бы, чтоб ты увидела это небо!
Я хотел бы, чтоб ты узнала, что жизнь проста,
Если в ней замечаешь больше, чем боль и небыль.

Мы живем, как боги вдали от страстей и бед,
Поливаем камни в надежде увидеть корни.
Только лис уверен, что розы цветут в тебе
И готов поспорить, что ты ничего не помнишь.

И когда я швыряю лейку, крича, что ждет
Невозможного лишь блаженный (какая проза!),
Лис твердит: «Мой принц, увидишь Она придет!»
А потом на его глазах выступают слезы.

Здравствуй, жизнь моя! Я не умер, но я в раю.
Здесь у каждого дирижабль стоит на крыше.
Здесь такое море, что кажется в нем поют
Даже те, кто звуков вообще никогда не слышал.

Далеко-далеко от берега песнь слышна.
Корабли парят, как бабочки над волнами.
А на крыльях алым вышиты имена.
Если долго смотреть, то кажется вспыхнет пламя.

Здесь писатели ищут Слово и пьют вино.
И куда ни глянь их герои сидят под тентом.
Хемингуэй уехал отсюда давным-давно.
А старик остался приходит на пирс с рассветом.

Я спросил старика однажды: «Отец, скажи,
Что тебе ловить? Ты бессмертен. Не пьешь, не плачешь»
А старик ответил: «Сынок, я ловил всю жизнь.
Но конец один был. Теперь я ловлю удачу».

Знаешь, жизнь моя, по ночам здесь в морской воде
Бог купает звезды, высыпая их из подола.
Как бы я хотел показать это все тебе!
Эти волны, закаты, праздники и атоллы!

Говорят, здешних женщин слезы на вкус, как сок
Винограда спелого. Люди не знают жажды
В этом краю. А зимой здесь лежит песок.
И над каждым домом реет свой змей бумажный.

По утрам здесь целуют в губы, как в первый раз:
Не предвидя бед, не ломая рук и не зная горя.
Здесь друг друга любят и не закрывают глаз,
А затем выпивают мед и уходят в море.

Здравствуй, милая. Впереди у меня маршрут
Долгий и крутой, словно поиск Бога.
Я не помню, где я уснул, но проснулся тут.
То ли век проспал, то ли выпил корыто грога.

Мой камзол в пыли, словно мир про меня забыл.
И деревья вокруг будто выросли вверх корнями.
Если в прошлой жизни я кого-то вообще любил,
То, похоже, однажды его у меня отняли.

Солнце жжет виски, а в сиянии его лучей
Вижу улицу, по которой пройти не в силах.
Сколько тут людей! И огней в их глазах не счесть!
На запястьях звенят браслеты. Как здесь красиво!

Если б мог я встать я бы тоже пустился в пляс.
Закружился б вмиг между красочных женских юбок!
А когда мы с тобой танцевали в последний раз,
Ты меня целовала страстно в сухие губы

В ореоле праздника вижу твое лицо
Но пейзаж меняется. Краски стремятся слиться.
Слышал как-то: обидишь Бога родишься псом
На задворках в Индии. Там хорошо молиться.

Интересно, а что бы на это сказал мой Пит?
Если есть он, собачий рай, то какой он с виду?
Если можно перерождаться, а не уходить,
Нужно ль ехать в Индию для того, чтоб прочесть молитву?

Знаешь, милая, если есть он, последний шанс,
Он, возможно, дается здесь, на краю Вселенной,
Где приходится крышей дома небесный шар,
Где в грязи есть шарм, а в любви не бывает меры.

Полюбивший раз здесь едва ли любить устанет.
Если выйдешь весь просто скажут, что ты в пути.
Если ты придешь, а меня вдруг совсем не станет,
Просто знай, где ты точно сможешь меня найти.

В Галилее прекрасно, мой друг! Мое сердце поет.
А в полях, между гор, журавли суетятся, как дети.
Я встаю очень быстро теперь и почти на рассвете.
И приветствую жизнь. Я так долго не знал про нее.

Я считал в ней борьба. Пил за флот, за победу и Оскар,
Что давали в награду за видение этой борьбы,
И способность другим показать. Я насытился вдосталь.
Я устал быть героем и очень хочу просто быть.

Быть собой. Жить любя. Понимать, что такое свобода.
И не видеть мечтами о ней лишь изъеденных лиц.
Я встаю по утрам, а вокруг меня тысячи птиц.
Это лучше, чем все, что я видел за все мои годы.

Голова как в тумане и синие-синие горы
Облака подпирают, держа их в незримых руках.
И плывут над полями драконы причудливой формы.
И летят сквозь них птицы, как будто на луч маяка.

Я смотрю в это небо и вижу, как мало для счастья
Нужно в принципе тем, кто всего лишь умеет летать.
Что мы можем им дать, этим птицам? Зерна и участия
В их прекрасной свободе, что так далека и проста.

Далека от нелепостей наших невзгод и законов
И проста, как окружность полей, где растет лемонграсс.
Ходят птицы в полях и летят над полями драконы,
Охраняя их рай от чужих и завистливых глаз.

Галилея прекрасна, мой друг. Здесь я вновь убедился
В том, что жизнь есть цветная спираль, а не замкнутый круг.
Я не помню, каким был задуман и кем я родился.
Но я, кажется, знаю, кем стану, когда я умру.

Здравствуй, милая. Караван мой почти ушел.
Я спешу за ним, словно это последний поезд
И идет он в Вечность, оставляя незримый шов
На губах Пустыни. Здесь у жизни иная скорость.

Вроде сделал шаг, а прожил уже сто веков
И стоять бы мог, как в потемках иная глыба
И манить к себе А душа во мне стала рыбой
И устало глядит на мир из моих зрачков

И сдается мне я не помню ни наших нег,
Ни единой муки. Все замерло, словно в тине.
Мой верблюд так бел, как бывает лишь первый снег,
Что порой и вовсе ложится лишь на картине.

Только розу здесь невозможно сорвать с куста.
Но зато любовь позволяет прожить без хлеба.
Если б я рисовал я одел бы тебя в янтарь,
А затем раздел и любил бы под звездным небом.

Так и вижу, как ты улыбаешься краешком рта.
Да, нас всех учили: где стыдно укрой от зрения.
Но в Пустыне я обнаружил, что нагота
Это чаще внутри и отнюдь не сродни прозрению.

Что такое Истина: Действие? Жизнь? Исток?
Золотой песок? Подарок? Чужое бремя?
Я когда-то думал Поэт это как мосток
Между мной и Теми, кто может измерить время.

Оказалось, впрочем, что хуже страстей и бед
Только речь. И в Пустыне я понял снова:
В этих песках, как в женщине Как в тебе
Есть красота, которую портит слово.