Жена вздохнула:
Грузи уж сразу и семенную картошку.
Зачем? растерялась Марья Кузьминична.
Если жить будете, то как без огорода? Ну, а откажетесь
Нет, она не откажется! Когда за Ссёлками машина свернула на грунтовую дорогу, вдалеке показался сосновый лесок. Потом еще некоторое время ехали вдоль оврага, потом внизу показалась вода. А на берегу у воды бревенчатая банька, не та ли, в которой сорок лет назад они студентками мылись? Впереди над водой высокий берег, а на нем домики. И свой домик она сразу узнала, вспомнила! Вот именно свой! А когда проехали так называемые пороги, у которых плескалась вода, въехали по ведущей на холм дороге, миновали крайний домик и остановились у палисадника следующего, Марья Кузьминична уже твёрдо знала, что будет здесь жить.
Из террасы дверь вела в коридор, по бокам две двери; одна вела в отапливаемую часть дома, небольшую, метров двадцати комнату, посреди которой стояла печь; другая в неотапливаемую горницу. В горнице пахло пылью, в доме сыростью.
Сейчас протоплю, решительно сказала Марья Кузьминична. Эх, переодеться не во что!
Вон, в шкафу много одежды, сказал Олег. Тут и тётушек моих, и жены. Всё чистое, разве что отсырело. Не побрезгуйте. А я на огород.
Она затопила печь, пошла вслед за Олегом, стала дёргать сухие длинноствольные сорняки и носить их в кучу. Пришла соседка из крайнего дома, маленькая старушка в возрасте за семьдесят, представилась: «Лена», потом нерешительно начала:
Олежек
Да вспашу, тётя Лена!
Она присоединилась к Марье Кузьминичне, Олег затрещал мотоблоком, через некоторое время подошла ещё одна старуха, грузная и рослая, помахала Олегу рукой, он мотнул головой, и она взялась за грабли. Её Лена называла Паней. Чувствовалось между бабками какое-то напряжение, словно не поделили что-то. Потом пришла женщина помоложе, её старухи назвали Маруськой, позже Марья Кузьминична узнала, что ей и пятидесяти нет. Но на столько она не выглядела. Марья Кузьминична поняла, что это та алкашка из Новогорска, о которой Мариинки рассказывали. Лена стала рассказывать, что «у москвичей река огороды срезала вчистую, и Маруська на соседнем участке сажается, откуда дом в Рясово перевезли», и глядела на Марью Кузьминичну вопросительно. Та даже не сразу поняла, а поняв, махнула рукой:
Не мне у вас порядки наводить! Да и земли достаточно уработаюсь!
В общем, Олег до темноты бы пахал огороды, но пришёл москвич Тимофей и его сменил. Олег уснул в горнице, а старухи скородили, а потом сажали картошку. Сажали под плужок, за лошадь ходила Маруська. Марью Кузьминичну отпустили убираться в доме и следить за печью, только иногда она выходила сменить Маруську. Закатывая мотоблок в машину, Олег одобрительно сказал:
Я думал, вы горожанка, а вы и с печкой управляться можете!
Велик город Утятин, я сама до сорока лет царице кланялась.
Моя мама тоже так про печку говорила, тепло улыбнулся Олег.
Переночевав в Пружинске у Воловых, она вернулась на следующий день в Утятин и уже планировала, что перевезти в своё новое жильё, и тут эти беда с Наташей
А теперь, после освобождения Наташи, Марья Кузьминична стала собираться во Второе Рясово, «в свой дом», как она себе говорила. И пару раз съездила, каждый раз на два-три дня, постепенно обживаясь и составляя список, что перевезти сюда. Постепенно знакомилась с односельчанами. Уже знала, что по субботам мужики топят баню и первыми моются, а потом идут старухи. И все несут с собой по несколько полешек. Около бани родник, ходила к нему с двумя пятилитровыми пластиковыми бутылками, больше за раз ей не утащить. Зато как она здесь спала! Как наслаждалась тишиной! Как-то топталась на площадке напротив дома. Подошли «москвичи» настоящий москвич Тимофей, нелюдимый мужик лет под сорок, и старик Зимин, что из Новогорска. Зимин спросил, не собирается ли она с обрыва броситься. Марья Кузьминична ответила:
Тут нужно к зиме колодезный ворот поставить, и на санках воду в пластмассовых флягах поднимать. Один внизу наливает один наверху принимает. Ну как, вступаете в колхоз или будете единоличниками по тропке скользить?
Надо подумать, сказал Тимофей. А Зимин только крякнул.
Когда Олег привёз по её заказу насос, шланги и большие бочки под воду, помогали все. Ставили бочки на фундамент развалившегося угольного сарая, а воду собирались качать из нового русла реки, с конца огорода. Для питья она не годилась, а для хозяйственных нужд вполне. Правда, только на тёплое время. Зимой, старухи сказали, они снег топят. Когда Олег спросил, с какой стороны краны ставить, она ответила:
А вот, где тропка, чтобы и Лене, и мне удобно было.
Ты что, и ей дозволишь воду брать? спросила с завистью Паня.
Дерьма жалеть еды не будет, ответила Марья Кузьминична, и увидела, как Зимин толкнул Рясова, а тот показал ему большой палец. «Они что, думали, что я исключительно по-французски изъясняюсь?», подумала.
На середину мая она наметила окончательный переезд. Из последней, как Марья Кузьминична надеялась, поездки она возвращалась уже к вечеру, припоминая, что ещё нужно не забыть. Во дворе у дома её ждал Вова.
Ты что? сказала она. Давай-ка в квартиру поднимемся.
Не пойду, упёрся внук. Там Танька.
И что тебе Танька?
Я тебе звонил, а она ругается.
Уточнила, как ругается. Вова объяснил.
Ладно, я с ней разберусь. Пошли тогда в «Селезень», поужинаем.
Мне Нюсю забрать надо. И кашей покормить.
Ладно, пошли за Нюсей, а потом в «Селезень».
Нюся ей обрадовалась:
Мы купим что-нибудь вкусное и к бабе Жене пойдём?
Нет, мы пойдём в кафе, и там съедим что-нибудь вкусное.
За столом Нюся спросила:
А страшная бабушка сюда не придёт?
Кто?
Вова сказал:
Ну, я сказать хотел, а мама не разрешает а баба Аня говорит, «ты бабушке скажи».
Точнее можно?
Вова молчал, сопя.
Большой мужик, 12 лет скоро. Научись уж ты не мямлить!
Бабка Шумова скандалить к ним ходит, сказала буфетчица, и поставила на стол чашки с чаем. Правильно Анна Ивановна сказала, нечего от бабушки родной скрывать. Дура старая детей пугает, женщину беспомощную обижает. Какие вам пирожные к чаю?
Три разных, ответила Марья Кузьминична. Мы от всех откусим, и следующий раз будем знать, что заказывать.
Бабушке, Вове, мне, ткнула пальцем в пирожные Нюся и облизала его. Ой, а маме?
Маме мы домой ещё возьмём, сказала Марья Кузьминична. У неё сердце колотилось от злости, от безысходности, от жалости к внуку. Прав был Иван Иванович, пока виновного не найдут, невиновным покоя не будет. Придётся пенсионерке следствие вести. Завтра она Наташку пытать будет, и не в ванне, а с ножом к горлу!
Проводила детей до дома, но заходить не стала. Едва доплелась до собственного дома, помылась и спать легла. Сквозь сон слышала, как гремел телевизор, как шумели дети, как громко разговаривали взрослые. Но снова засыпала. Устала.
Утром встала раньше всех. Надо перехватить Наташу и поговорить с ней по дороге на работу. Ещё не собралась, как в дверь позвонили. Кого в такую рань принесло?
Сонька. Стоит, трясётся. В руках полотенце:
Вот.
Кровавые пятна. Ага, глубокий порез.
Вы что, на топорах с Мишкой рубились? Я сейчас скорую
Я прошу, Марь Кузьминична! Ну, пожалуйста!
Соня, я ведь медсестра. Тут хирург нужен.
Ну, Марь Кузми-и-нична-а!
Садись и зажимай! И чтоб без истерик!
Выскочила в коридор, скомандовала сыну:
Живо, сверху аптечку доставай! (Аптечка у них в зале на стенке лежала, чтобы дети не добрались).
Схватила телефон:
Владимир Иванович, вы когда личный приём ведёте? Без формализма? Тогда я вам без формализма скажу: если сегодня Шумова по дороге на рынок на улице Горького у известного вам дома общественный порядок нарушит, внуков моих напугает, то я вашему начальству такой формализм устрою! На каждое слово протокол и жалобу! Вот именно!
Ишь ты, «моих внуков», сказал Вова, вынося аптечку. Ты уже Наташкину байстрючку внучкой считаешь?
От тебя другого и не ожидала. Ты своего сына бросил, неудивительно, что чужую дочь обзываешь.
Папа меня бросил? спросил Ваня.
Ну, не удивлюсь
Схватила аптечку и убежала на кухню.
Соня, теперь никаких работ: ни посуду не мыть, ни уборки, ни тем более, сельхозработ.
А я на дачу собиралась
Не вздумай! И чтоб никаких резиновых перчаток и напальчников! Обещаешь?
Ну, Марь Кузьминична!
Соня, ты меня за решётку засадить решила? На скорую!
Ну, я клянусь! Помогите!
Все собрались и глядели на ужасный Сонин палец. Ваня ныл, дёргал мать за юбку: «Я тоже хочу смотреть!» Татьяна подняла его на руки.
Вы, наверное, уже на даче управились? Ой, вы шить будете? спросила Соня.
Да я там в этом году ни разу не была, ответила Марья Кузьминична. А делать я буду, что считаю нужным, и прыснула. Ты, Сонь, не подумай, это я не на тебя смеюсь, а на себя. Первый раз за тридцать лет о даче не вспомнила.