Одно время в Москве я составил для себя два маршрута обхода букинистических магазинов (я называл это Большим и Малым Кольцами). В Малое Кольцо входили: «Пушкинская лавка» в Камергерском переулке (проезде Художественного театра), «Книжная лавка писателей» на Кузнечном мосту, «Антиквар» в здании гостиницы «Метрополь», магазин у памятника первопечатнику Федорову, и букинистический отдел магазина на Мясницкой. Больше за один проход обойти не удавалось, поскольку выкладка новых поступлений в них происходила примерно в одно и то же время.
За полчаса до выноса новых поступлений в зале появлялось несколько рассеянно блуждающих покупателей, отстраненно разглядывающих стеллажи. Но, по мере приближения «часа икс», они, как бы невзначай, «притягивались» к месту выкладки, стараясь занять стратегически выгодные позиции для захвата новинок. Передвижение было похоже на кадры замедленной съемки, поскольку чопорные выражения лиц и плавные движения не позволяли стороннему наблюдателю усомниться в случайности намерений участников действа. Это были невидимые миру стратегические расчеты и кровопролитные сражения по заранее составленным в соответствии с ними планам. Победитель уносил двухтомник «Троецарствия» издания 1958 года или академическое издание Черубины де Габриак и его спина сияла отраженным светом торжества. Оставшиеся же разочарования не испытывали, поскольку твердо знали, что проигранное сражение не есть поражение в войне и мирно расходились до следующего дня.
В Большое Кольцо входили магазины «Академкниги» и букинистические отделы в обычных книжных магазинах, кои подбирались в зависимости от маршрута. Но и там иногда ждали нечаянные радости. Так, на ул. Фабрициуса мне попался томик Олега Куваева 1986 года издания с дарственной надписью, адресованной «уважаемому Олегу Михайловичу». Радость находки была в том, что Куваева звали Олег Михайлович. Там же, как-то утром увидел очередь в отдел подписных изданий. Шла запись на трехтомник «какого-то» писателя Колбасьева. Я просто фыркнул от возмущения на какую чушь тратятся драгоценные ресурсы книгоиздания. Мне тогда и невдомек было, что совсем скоро я буду кропотливо собирать все издания Сергея Адамовича Колбасьева, а вот трехтомник, к сожалению, так и не вышел.
К собраниям сочинений у меня сложилось особое отношение после того, как каким-то чудом мне достался черный четырехтомник Хемингуэя. До этого я перечитал почти все его произведения. Но когда я начал читаь его том за томом, то погрузился в его мир полностью. Я начал предугадывать следующую фразу, поскольку начал думать, как он. Понятно, что я несколько льщу себе, но ощущение погруженности в атмосферу немногословности, взвешенности каждого слова и ненужности рисовки и фальши было полным. Конечно, надо сделать поправку на перевод. Но в те времена переводы выполнялись настоящими подвижниками абы кому Хемингуэя бы не доверили. Со «своим» переводчиком Кашкиным Хемингуэй состоял во взаимоуважительной переписке.
С тех пор у меня сохранилось «верхнее чутье» на нужные мне книги, знакомое каждому мало-мальски опытному книголюбу. Я могу идти по улице, внезапно свернуть в незнакомый переулок и вскоре наткнуться там на маленький книжный магазин, на полке которого, прямо перед входом, стоит книга, которую я до сих пор не мог найти ни в библиотеке, ни в интернете.
Сейчас, после чумы книгообмена, поразившей на время книготорговлю, и какого-то болезненного увлечения изданием и переизданием мусорной псевдолитературы, шлак отсеялся. Оживают ярмарки нон-фикшн изданий, а также букинистические развалы и киоски на Старом и Новом Арбатах. Возрождается книголюбие, и я снова брожу по книжным развалам и бережно беру в руки книги из довоенной серии изданий Academia или «Литературные памятники» в немного скользких переплетах защитного цвета, вдыхая знакомый запах книжной пыли, спрессованной пожелтевшими по краю страницами.
ГОРЫ СЛЕВА, ГОРЫ СПРАВА
Попав в экспедицию Института золота, я научился ставить палатку основательно, обживать ее надолго и готовить на костре не только вареную картошку. Обучение проходило довольно быстро, поскольку в первую же ночь у натянутой мной наспех палатки с пистолетным выстрелом лопнули растяжки и я в темноте под проливным дождем натягивал ее опять. А когда я сварил первый завтрак из слипшейся в резиновый комок вермишели, начальник экспедиции молча порезал ее ножом и после завтрака научил меня азам походной кулинарии.
ГОРЫ СЛЕВА, ГОРЫ СПРАВА
Попав в экспедицию Института золота, я научился ставить палатку основательно, обживать ее надолго и готовить на костре не только вареную картошку. Обучение проходило довольно быстро, поскольку в первую же ночь у натянутой мной наспех палатки с пистолетным выстрелом лопнули растяжки и я в темноте под проливным дождем натягивал ее опять. А когда я сварил первый завтрак из слипшейся в резиновый комок вермишели, начальник экспедиции молча порезал ее ножом и после завтрака научил меня азам походной кулинарии.
Работали мы под землей, поэтому каски и аккумуляторы у нас были настоящие шахтерские, а обмундирование списанное послевоенное армейское. Тогда-то я и понял практичность кирзовых сапог и старого армейского х/б. Когда мы в тайге попали под отвесный ливень и промокли до нитки, мы продолжали идти. А когда ливень закончился, от нас пар валил клубами и уже через десять минут гимнастерки просохли, а вода из сапог вышла тем же путем, каким и вошла в них через кирзу. Мы бодро топали, совершенно сухие и довольные, поскольку верное х/б дышало и отводило пот не хуже современных многослойных материалов, которые так рекламируют всякие там Columbia.
Иногда я ходил в расположенный неподалеку поселок Хаканджа за свежеиспеченным хлебом. Там можно было посидеть в столовой на середине сопки и помедитировать, любуясь блеском Охотского моря за восемьдесят километров.
У геологов свое отношение к бардовским песням и свои авторы. Один из них Юрий Кукин, который, по собственным воспоминаниям, начал сочинять песни в экспедиции, выучив три аккорда. И первой его песней стала песня «Горы слева, горы справа». Есть среди них и мэтры вроде Александра Городницкого, так и не научившегося играть на гитаре и выступающего с аккомпаниаторами. В последнее время он выступает с Александром Костроминым, который в начале 70-х у нас на факультете вел кружок КСП.
Среди работников партий встречались довольно интересные люди. Так, в одной партии опробщиком работал преподаватель философии из Харьковского университета. Он разочаровался в профессии и приехал на Дальний Восток в поисках себя и смысла жизни. Была там и супружеская пара ребят, которые жили в отдельной избушке 2х2 метра. Когда мы приходили к ним в гости, все сидели на кровати, поскольку ей жилое пространство и ограничивалось. Ребята жадно спрашивали нас, что там новенького на Большой Земле.
Там я впервые увидел то, что Пришвин, приехав на Дальний Восток, назвал «итальянским небом». В яркий солнечный день я лег на спину и посмотрел вверх и тут же ощутил, что падаю в небо и удержать меня некому. Есенин описал это ощущение как «синь сосет глаза». Голубизна была вязкой и непрерывно медленно перемешивалась как краска, вылитая в воду.
Там же я ощутил все коварство кедрового стланника. Забравшись на сопку, я решил спуститься вниз и вдруг обнаружил, что меня не пускают низкие, стелющиеся по земле ветки, которые я так легко обходил, поднимаясь вверх. Теперь они мертвой хваткой цеплялись за одежду и обувь. И когда я очутился внизу, одежда была измочалена, а кеды еле держались на ногах, поскольку шнурками пришлось пожертвовать.
Тогда-то я и понял, почему бассет-хаундов называют гончими. Трусит себе по следу оленя неуклюжая коротколапая собака с грустными глазами, трусит. Олень стрелой срывается с места, покрывая километр за километром. Но не зря арабы говорят арабский конь летит стрелой, но только один переход, а верблюд мерно шествует день за днем. Вот и бассет трусит себе грустно и трусит. Гордый олень же начинает цепляться рогами за ветки, стланник спутывает ему гордые ноги. Вскоре он падает на землю и затравленно дышит, вздымая мокрые от пота бока. И тогда трусцой добирается к нему неуклюжий бассет, ложится напротив, скрестив неуклюжие лапы и участливо смотрит на него грустными глазами Ну что, набегался?
Вернувшись в Москву, я твердо решил переводиться на геологический факультет. Уже и не вспомню, что меня остановило.
УЧИТЬСЯ УЧИТЬСЯ УЧИТЬСЯ
В комсомольской юности мы заучивали цитату из речи Ленина на 3-ем съезде ВЛКСМ: «Учиться, учиться и учиться!». Так вождь мирового пролетариата терпеливо наставлял непонятливую молодежь, трижды вдалбливая ей ее основную задачу. И мы учились, учились, и опять же учились.
Но как-то в суфийской книге я увидел эту фразу, изложенную несколько по-другому: «Учиться учиться учиться». И тут меня словно пронзило смысл фразы заиграл новыми гранями! Суфийскую мудрость, представлявшую собой трехслойную вложенную друг в друга мысль, наш бывший вождь просто смял сапогом, превратив ее в плоский «блин», доступный пониманию любого дебила.