Ну, я отвлекся. Оглядев окрестности площади, мы двинули вдоль Тверской и вскоре оказались перед щегольским фасадом Елисеевского. Внутри поразительный интерьер, говорить о котором сейчас не имеет смысла. Многие сами бывали здесь. Кому не довелось советую. Недаром в ранешное время москвичи величали магазин Елисеева храмом Бахуса. Правда, в последний раз, оказавшись там, был несколько разочарован. Нынешние хозяева заменили стилизованные прилавки стандартным оборудованием европейского супермаркета. Никелированные стеллажи не лучшим образом вписались в пышный интерьер.
В торговом зале шеф уверенно направился к колбасному отделу. Пять минут размышлений, и в авоське закачались три палки сырокопченой. Следующий отдел вина. Гурманить не стали. Десять бутылок «Столичной» вполне удовлетворили запросы Игоря. Мои пожелания в счет не брались.
Водка, она и в Африке водка», отрезал он, не утруждаясь дискуссией. С хлебом также не глумился. Три булки Бородинского. Я не спорил. Ржаной мне всегда нравился. В Москве пекут его отменно. Чуть дольше задержались у табачного прилавка. Шеф завзятый курильщик. Немного покумекав, он разорился на три блока «Мальборо» московского разлива. Великий шик по тогдашнему времени. Приняв классическую позу Наполеона, а именно руки в боки, живот вперед, Игорь подытожил:
Все. Копец. Затарились», и пошагал на выход. Следом, волоча авоську, раздутую джентльменским набором советского командировочного, двинул я.
Устроив дела житейские, Игорь озаботился удовлетворением духовных надобностей. Вкусно затянувшись сигаретным дымом, он изрек:
А не пойти ли на Арбат? Давненько не бывал.
Мое предложение отвезти продукты в гостиницу шеф проигнорировал:
Не фиг время попусту тратить. Устанешь, потаскаю. Пошли!
С начальством не поспоришь, мысленно утешился я.
Если честно, то Арбат мне нравится. Особый колорит улицы, до краев заполненной разношерстным народом днем и ночью, пустеющей только под утро. Тогда объявляются дворники. Ритмичные звуки метлы о мостовую рассекают чистую тишину. Их сменяет спешащий на работу народ. Вольные художники с мятыми физиономиями устанавливают деревянные мольберты, раскладывают парусиновые стульчики. Скрипят петли входных дверей кафе. Перестукивает булыжник под колесами лотков с мороженым. Арбат просыпается.
Свернув за угол ресторана «Прага», мы оказались на Арбате. Разномастные вывески магазинов, кафе, ювелирных и антикварных лавок залепляли фасады зданий. На мостовой толчея. Пестрели лотки с яркой дребеденью: армейские шапки-ушанки, флотские бескозырки всех времен и народов СССР; надувные шары рвались в небеса, продавались сосиски в тесте с диковинным названием «хот-дог»; искрясь на солнце, пузырилась рыжая «фанта»; троица молодых парней бренчала на гитаре, фальшиво напевая битловское «yesterday». И толпы, толпы людей ротозейничали, жевали, смеялись, курили, флиртовали. Эдем для карманников и бездельников.
Почти час я терпеливо таскал авоську, систематически отбивая чьи-то ноги. Потом предложил размяться шефу. Игорь ледоколом рассекал встречно-поперечный поток людей, делая вид, что не слышит. Сделав рывок, я занял позицию перед ним. От неожиданности он встал, как вкопанный. Сразу нарушился ритм движения. Народ начал наскакивать на замершего истуканом шефа.
Ты чего? он сердито уставился на меня.
Забирай кошелку, к чертовой матери. Руки уже вытянулись. Как у гориллы, по земле волокутся, зло выпалил я.
Да? несказанно удивился шеф: Дак в чем вопрос! Сейчас где-нибудь присядем. Во, делов-то! Пивка попьем, перекусим. Вот и отдохнешь! быстро болтал он, высматривая, куда бы приткнуться. Мысленно обозвав шефа скотиной, я согласился.
Устроились за столиком летнего кафе. Место отличное. Напротив, на другой стороне Арбата, расположились художники. Одни втюхивали провинциалам акварели, пасхальные яйца, гравюры; другие малевали портреты красоток с натуры. Правее стоял аппарат для развлечения добрых молодцев. На деревянной ручке резиновая кувалда. К стальному табурету с кожаной подушкой для битья вертикально прикреплена широкая линейка. На ней световая шкала, фиксирующая мощь удара. Любой желающий мог продемонстрировать силушку, влупив кувалдой по подушке. В тот же миг световая дорожка, пробежав по шкале, замирала у цифры. Аттракцион дедовский, но популярен до сих пор. Несколько человек постоянно толклись рядом, наблюдая бесплатное шоу. И я посматривал туда.
Глянув в очередной раз, обнаружил у агрегата живописную пару. Он, крепенький толстячок в длиннющем плаще и шляпе с огромными полями. Она, крашеная блондинка с пышными формами. Мадам слегка возвышалась над спутником. Типичные провинциалы из среднего Нечерноземья. Мужичок явно примерился показать удаль молодецкую.
Степенно расстегнув многочисленные пуговицы, он эффектным жестом передал макинтош подруге. Далее последовал двубортный пиджак черного сукна. Грузным шагом бывалого молотобойца мужичок подошел к аппарату. Взял в руки кувалду. Качнул снаряд, приноравливаясь к весу. Расположился напротив подушки. Широко расставив ноги, чуть присел. Взмахнув кувалдой высоко над головой, замер на миг и рубанул.
«Пох», утробно охнула подушка, а по шкале рванули веселые огоньки.
«Хрясть», и натянутая на напряженных ягодицах брючная ткань разлетелась по шву в стороны. Белые, в крупный горошек, трусы выскочили из теснины. Оба звука слились.
Молотобоец медленно распрямил спину, самодовольно наблюдая, как мчится вверх дорожка. На числе «480» замерла. Мужичок повернулся к спутнице. Лицо его сияло. Что сказала мадам, я не слышал. Дальше произошло наглядное подтверждение тезиса, что счастье призрачно. Мордаха силача скисла, превратившись из румяного персика в залежалый урюк. Полный конфуз. Мужичок, вырвав у блондинки плащ, пулей влетел в него. Запахнувшись, он тут же скрылся в толпе. Исчезла и мадам.
Сидеть под навесом, потягивая прохладное пиво, наблюдать за коловращением вокруг было, несомненно, комфортнее, чем плющиться и потеть в толпе. Весеннее солнце радовало, пиво было отменным, с натруженных ног стекала усталость, а жизнь выглядела увлекательным путешествием с приятными сюрпризами. К сожалению, все заканчивается. Допито пиво, солнце завалилось за стены домов, а нам пара возвращаться.
Крутясь в яме панцирной сетки, я торопился заснуть. Завтра предстоял хлопотный день. Кровать кряхтела и вздыхала. Игорь давным-давно выплескивал переливистые трели. Мне же сон не шел. Тогда я пошел на хитрость. Стал перебирать в памяти события последних дней, утомляя сознание. Удалось. Сон, невесомым шелком, накрыл и поволок в дивное путешествие по небывало-бывалой стране. Картинки, скрытые рваным туманом, наплывали, голоса людей звучали мягко, убаюкивали. Медленно выплыло купе плацкартного вагона с пассажирами. Где-то рядом я. Неспешный дорожный разговор. В углу у окна дед.
Вот ты говоришь, рецепт самогона, говорит он. Как-то, мил человек, мне присоветовали рыцептик. Пальчики, грит, оближешь. Вкуснятина и забирает хорошо. Молодой парняга. Одет прилично. Я уши-то и развесил. Способ простой. Можешь не записывать. Так запомнишь. Берешь дрожжи. Кус малый отрезаешь и в рот, под язык. Чаек теплый, с сахарком. Вприхлебку. Дрожжи бродят, хмель легкий, но забирает. Вкусно. Во, думаю, благодать. Дешево и сердито. Домой пришел. Бабки нету. Я в холодильник. Взял дрожжей. Кусок отрезал. Не пожалел. Воду вскипятил, заварил чай покрепче. Дрожжи под язык и чаек потягиваю. Сразу забирать стало. Сижу за столом, радуюсь. Бабка моя приходит. Ты, че, говорит, старый черт, уже пьяный? Где набрался? А хмель такой легонький. Веселит. Я ей, мол, рыцепт новый пробую. Дрожжи с чаем. Хочешь? А она: «Дрожжи, с чаем! Сдурел! Тебя ж, пронесет». Видать сглазила. Такая свистуха скрутила. Не передать. Двое суток полоскало. До нужника бегать устал. Припер в избу поганое ведро. Его и пользовал. В доме вонища. Еле выжил. Во, дела! А ты говоришь, рыцепт. Не всякому слову верь. Попадаются шутники. Не приведи господь.
Я смеюсь со всеми. Но звука нет. Купе плывет и тонет в вязкой черноте.
Глава вторая. В поезде Москва-Берлин
Наш поезд уходил с Белорусского вокзала вечером. После вчерашних хождений на прогулки не тянуло. На совете было решено кантоваться в номере до таинственного «расчетного» часа, а потом выдвигаться. До сих пор не понимаю, кто и по какому принципу определил «расчетный» час. Почему он у нас равен двенадцати ноль-ноль, а в Европе это два пополудни. Сколько ни пытал гостиничных зубров, внятно никто объяснить не смог.
Ровно в двенадцать, нагруженные сумками, мы стояли на бетонном крыльце с обгрызанными ступеньками. За спиной массивные двери родного «Золотого колоса». Перед нами тихие дворы Москвы. А за ними, в туманной неизвестности, грезились лучшие города Европы. Неугомонный шеф, докурив сигарету, щелчком запустил окурок в урну. Придав полям шляпы правильное положение, параллельно поверхности земли, Игорь скомандовал: