Наконец подвешенный на цепи зеркальный шар пришел в движение.
Ах. Какое чудо, изрекла Хелен, кивком указывая на медленное кружение танцующих пар. Всегда по часовой стрелке, ты заметил?
В Австралии кружатся в другую сторону.
А на экваторе стоят без движения. Там народ устойчивый.
Композицию «2 Become 1» сменил теплый сироп «Greatest Love of All»[5] Уитни Хьюстон.
Фу! сказала Хелен, поводя плечами. Надеюсь, наше будущее все же не в этих детях так будет лучше для всех.
Возможно, Уитни Хьюстон не имела в виду конкретно нашу школу.
Скорее всего.
Мне в этой песне еще одно непонятно: «Учиться ммм любить себя» почему это считается величайшей любовью?
А ты вслушайся как следует: там звучит «не любить» и это более осмысленно, сказала она.
Мы прислушались.
«Учиться не любить себя»
«в том величайшая нелюбовь». Потому она так легко дается. И что поразительно, это подходит почти ко всем любовным песням.
«Она не любит тебя»
Точно.
Спасибо, Хелен. Теперь я вижу смысл.
Дарю. (Мы опять повернулись к танцевальной площадке.) Триш, похоже, довольна.
И мы стали наблюдать за Патрисией Гибсон, которая, до сих пор загораживая лицо ладонью, одновременно танцевала и пятилась.
Как интересно у Колина Смарта топорщатся брюки! Придумал тоже, куда положить пенал. Вжух! выпалила Хелен. Я и сама однажды так влипла. На рождественской дискотеке в компании прихожан методистской церкви, с человеком, чье имя называть не вправе. Хорошего мало. Как будто тебе в бедро упирается угол обувной коробки.
Думаю, парню это приятней, чем девушке.
Так пусть выйдет и потрется о дерево, что ли. А иначе получается неприличие, то есть в моем понимании хамство. Не включай такие средства в свой арсенал, Чарльз.
У других парочек руки либо нащупывали ягодицы, либо уже на них лежали, потные и боязливые, либо мяли эту плоть, как тесто для пиццы.
Смотреть противно. И не только из-за моего пресловутого лесбиянства.
Я заерзал на перекладине. У нас не было привычки к прямому, откровенному обсуждению таких вопросов. Их полагалось избегать, и в следующий миг
Ты, кстати, потанцевать не желаешь? спросила она.
Я нахмурился:
Не-а. Мне и тут неплохо.
Вот-вот, мне тоже, сказала она; прошло немного времени. Если захочешь кого-нибудь пригласить
Говорю же, мне и тут неплохо.
Неужели у тебя нет предмета страсти, Чарли Льюис? Не хочешь в последние минуты перед смертью снять груз с души?
Да я на самом деле этим не занимаюсь. А ты?
Я? Нет-нет, у меня внутри, считай, все умерло. И вообще любовь буржуазное измышление. А вот это она кивком указала на танцпол, это не сухой лед, а пелена низко стелющихся феромонов. Принюхайся. Любовь это (Мы стали втягивать носом воздух.) «Куантро» и хлорка.
Микрофон зафонил это громогласный мистер Хепбёрн поднес его слишком близко к губам.
Последняя песня, дамы и господа, самая последняя песня! Пусть каждый найдет себе пару для этого танца смелее, пипл!
Заиграл «Careless Whisper»[6], и Хелен кивнула в сторону заговорщического кружка, который сейчас вытолкнул вперед одну девушку. Направляясь в нашу сторону, Эмили Джойс заговорила раньше, чем следовало, с такого расстояния ее не было слышно.
Что-что?
Я тебя не
Привет! Я просто поздоровалась, вот и все.
Привет, Эмили.
Хелен.
Ну, здравствуй, Эмили.
Вы чем тут занимаетесь?
Вуайеризмом, ответила Хелен.
Это как?
Да просто подглядываем, объяснил я.
А видал, как Марк залез Лайзе под юбку?
Нет, к сожалению, упустили, ответила вместо меня Хелен. Но мы засекли, как они целовались. Это было нечто. Ты когда-нибудь видела, Эмили, как сетчатый питон заглатывает молочного поросенка? Наши двое, наверное, челюсти вывихнули, пока тут
Эмили досадливо сощурилась, глядя на Хелен:
Что?
Я спросила, случалось ли тебе видеть, как сетчатый питон заглатывает молочного
Слушай, ты сюда танцевать пришел или что? раздраженно выпалила Эмили и двинула мне по коленной чашечке.
Я вам не помеха, вставила Хелен.
Наверное, я надул щеки и выпустил воздух.
Ладно уж, сказал я и спрыгнул.
На блевоте не поскользнитесь, сладкая парочка, бросила Хелен нам вслед: мы уже выходили на танцпол.
Что-что?
Я тебя не
Привет! Я просто поздоровалась, вот и все.
Привет, Эмили.
Хелен.
Ну, здравствуй, Эмили.
Вы чем тут занимаетесь?
Вуайеризмом, ответила Хелен.
Это как?
Да просто подглядываем, объяснил я.
А видал, как Марк залез Лайзе под юбку?
Нет, к сожалению, упустили, ответила вместо меня Хелен. Но мы засекли, как они целовались. Это было нечто. Ты когда-нибудь видела, Эмили, как сетчатый питон заглатывает молочного поросенка? Наши двое, наверное, челюсти вывихнули, пока тут
Эмили досадливо сощурилась, глядя на Хелен:
Что?
Я спросила, случалось ли тебе видеть, как сетчатый питон заглатывает молочного
Слушай, ты сюда танцевать пришел или что? раздраженно выпалила Эмили и двинула мне по коленной чашечке.
Я вам не помеха, вставила Хелен.
Наверное, я надул щеки и выпустил воздух.
Ладно уж, сказал я и спрыгнул.
На блевоте не поскользнитесь, сладкая парочка, бросила Хелен нам вслед: мы уже выходили на танцпол.
Медляки
Я вытянул руки, и на мгновение мы, как пенсионеры на танцевательном вечере «Для тех, кому за», остановились, отведя в сторону сцепленные пальцы. Эмили меня поправила: положила мою руку себе пониже спины, и, когда мы начали первый круг, я закрыл глаза и попытался разобраться в своих ощущениях. Искусственный свет звездного неба навевал романтический настрой, а хрип саксофона, ощущение девичьего лобка и застежка бюстгальтера под ладонью должны были воспламенить желание, но единственным чувством, которое мне удалось распознать, было смущение, а единственным желанием скорейшее завершение этой песни. Любовь и желание слишком тесно переплетались с издевками; неудивительно, что подпиравший стену Ллойд похотливо дразнил меня языком, а Фокс, повернувшись спиной, оглаживал свои лопатки. Я передвинул правую руку, выставив средний палец, остался доволен своим остроумием, и мы, кружась, стали удаляться под стон саксофона. «Скажи мне что-нибудь»
Первой заговорила Эмили:
От тебя мужиком тянет.
Ох Ну да, это старые спортивные шмотки. Других не нашлось. Извини.
Все нормально, мне нравится. Она уткнулась мне в шею, и я почувствовал какую-то сырость то ли поцелуй, то ли тычок мокрой тряпицей.
До этого я целовался (бабушки не в счет) только два раза; впрочем, те события точнее будет назвать столкновениями лицом к лицу. Первый случай произошел на экскурсии по римским развалинам, во время просмотра видеофильма. Умение целоваться не даровано человеку от природы равно как и умение кататься на сноуборде или отбивать степ; да и наблюдение со стороны не прибавляет мастерства, но Бекки Бойн выросла на сказочных мультиках Диснея: она сложила губы в тугой сухой бутон, который запрыгал по моему лицу, как птица, клюющая семечки. Кино, помимо всего прочего, научило нас, что беззвучный поцелуй вообще не считается, а потому каждый клевок сопровождался кратким чмоканьем, таким же неестественным, как «цок-цок», изображающее лошадь. С открытыми глазами или с закрытыми? Я-то глаза не закрывал (на тот случай, если нас застукают или атакуют) и читал тексты на экране. Узнал, например, что римляне первыми стали использовать у себя в домах полы с подогревом, а тем временем «тюк-тюк-тюк» становилось все жестче и настойчивей, словно кто-то пытался разблокировать степлер.
А с Шерон Финдли все было с точностью до наоборот: эта напала на меня бешеной акулой и злобно, с разинутой пастью вдавила в диванные подушки. У Харпера в подвале дома была своя берлога: этот бетонный бункер снискал дурную славу там каждый пятничный вечер напоминал разнузданные вечеринки в особняке Хью Хефнера, издателя «Плейбоя». Здесь Харпер устраивал для избранных щедрые диско-пати, на которых раздавал пиво фамильной торговой марки с растворимым аспирином ну прямо мартини с оливкой, хоть через соломинку пей; нам вставило так, что мы завалились за диван, где стали целоваться среди клочьев пыли и дохлых мух. Я впервые отчетливо понял, что язык это мускул, сильный мускул, подобный лучу морской звезды, только без шершавой кожи, и когда мой язык боролся с языком Шерон, они толкались, как пьяные, не способные разойтись в коридоре. Стоило мне рыпнуться и поднять голову, как ее вжимали обратно в пыль с такой силой, какой бы хватило, чтобы выдавить сок из грейпфрута. Еще мне запомнилось вот что: от каждой отрыжки Шерон Финдли у меня раздувались щеки, а когда мы наконец отвалились друг от друга, она вытерла рот всей рукой, от пальцев до локтя. После таких упражнений сводило челюсти и всего меня трясло, в уголках рта образовались трещины, уздечка языка тоже чуть не лопнула, к горлу подступала тошнота от стакана (по самым скромным прикидкам) чужой слюны. Но не покидало меня и странное возбуждение, как после катания на экстремальных аттракционах, когда не знаешь, зайти сразу на второй круг или никогда в жизни к ним не приближаться.