Идея возведения идеального города, каким первоначально задумывал Катинск Григорий Потемкин, не была воплощена в силу некоторых причин. Однако основные идеи, заложенные в плане градостроительства, постепенно реализовались. Модель развития нового города была основана на самых передовых европейских идеях того времени. Архитекторы строили Катинск по строгому классическому плану прямые линии улиц, квадраты площадей, амбициозные сооружения и архитектурные ансамбли.
К тому времени, как отец Марфуши женился на её матери, во вновь построенном городе наряду с деревянными домами уже было множество каменных, работали всевозможные заводы и заводики, были возведены здания железнодорожного вокзала и нескольких культурных заведений. С открытием железной дороги и строительством моста через Ижень жизнь города кардинально изменилась, и вскоре Катинск стал крупным промышленным центром.
В городе были больницы, скорая помощь для людей и животных, аптеки, классические гимназии, женские и мужские коммерческие училища, музыкальные, торговые и железнодорожные школы, духовная семинария, библиотека, культурные и игорные заведения. Многочисленные сады и скверики, приспособленные для гуляния, казалось, собирали по вечерам всё население города.
Несмотря на быстрое своё развитие, он продолжал оставаться для жителей уютным и тёплым. Утопая в зелени, он давал каждому защиту и какое-то чувство особенного покоя. Маленькие, вымощенные булыжником, улочки увлекали прохожих в тенистую прохладу, аккуратные дворики с цветочными клумбами и разноцветные палисадники являлись примером исключительного ландшафтного дизайна. Да и сами здания представляли настоящие произведения искусства. Строители особняков соревновались между собой в украшении фасадов скульптурными элементами. Излюбленные мотивы были нехитрыми хорошенькие упитанные амуры или их головы, изображения зверей, чаще всего львов. Они так же, как и многое другое, являли собой пример подражания европейской культуре.
Улицы города освещали фонари, и казалось, что ни в одном городе не было так светло и безопасно в ночное время, как в нём. Под покровом ночи покой горожан охранял известный полицмейстер Иван Ивкин сорока пяти лет, любивший работать в ночную смену. Он выходил на улицы в штатской одежде, скрытой длинным серым плащом, чтобы без предупреждения проверить работу постовых и застать их врасплох. Сам же, удовлетворяя своё патологическое любопытство, заглядывал в окна нижних этажей, в рестораны и игорные заведения.
Его длинное и худое, как палка, тело металось, словно тень, в потёмках от одного дома к другому, временами сливаясь с чёрными стволами деревьев. Было удивительным при его большой любви к жирной пище иметь такой желчный истощённый вид. Если учесть, что он всегда помногу ел, то было непонятно, в каком отделе его тела помещается поглощённая пища. Глядя на его постоянно жующий рот и втянутые при этом щёки и живот, создавалось впечатление, что он с детства не доедал или болел кишечным глистом.
Ивкину не представляло никакого труда держать под контролем все одноэтажные домики, коих в городе оставалось ещё огромное количество, заглядывая в глазницы их окон. А вот маленькие, врытые наполовину в землю подвальные оконца давались ему непросто. Приходилось каждый раз наклоняться к самой земле, чтобы заглянуть в них. При этом он быстро складывался пополам и всем своим видом напоминал деревянный циркуль. Со стороны казалось, будто опытный чертёжник ловким движением руки превращал в прямой угол открытый на сто восемьдесят градусов инструмент. Обычно это продолжалось почти до самого утра он то вытягивался во всю длину, то, переместившись на несколько шагов, тут же складывался снова.
Ивкин научился подсматривать в дверные глазки ещё в детстве, когда жил вместе с матерью в коммунальном бараке. И эта привычка, оставшись с ним на всю жизнь, оттачивалась и была доведена за годы службы до совершенства. Теперь же привычка была оправдана его заботой о порядке в городе и покое горожан, поэтому никого не смущала и воспринималась как должное. И сам он тоже поверил, что это неотъемлемая часть его профессии, обязанность, если хотите.
Варвара Михайловна жена Ивана Ивкина, которой на вид можно было дать не больше тридцати лет, была полной его противоположностью. Гладкая, не имевшая морщин кожа Варвары была белой и сохранила лёгкую розоватость на пухлых щёчках, и от этого возраст её хозяйки трудно было определить. Флегматичная, неэмоциональная и малоразговорчивая Варвара отличалась удивительной нерасторопностью. Она была такой маленькой, что едва доставала до подмышки своего супруга. Не было смехотворнее зрелища, когда они прогуливались по вечернему городу. Длинный сухой Ивкин мерил мостовую огромными шагами в вычищенных до блеска сапогах, а рядом семенила, почти бежала, чтобы успеть за ним, кругленькая, как пончик, Варвара, крепко ухватив супруга под руку. И это был, пожалуй, единственный пример, когда она куда-то спешила. Ивкина очень гордилась своим мужем и не переставала любоваться его тёмно-синей формой с позолоченными пуговицами, придавая ей исключительное значение в своей женской судьбе. Она была домовита и обеспечивала Ивану спокойную сытую жизнь. Дома ходила, распустив длинные светлые волосы, прикрывающие почти всю её спину, объясняя это частыми мигренями. Платья носила свободные и мягкие, дабы не затруднять движения располневшего за последние годы тела. Сидя в кресле, слушала утренние рассказы мужа. Всё, что тому удалось подслушать и подсмотреть за время ночного дежурства, воспринимала с большим интересом и серьёзным видом. При этом всегда мило улыбалась мужу, неторопливо сматывая маленькими пальчиками овечью и козью пряжу в аккуратные моточки. Кивала в знак согласия, иногда вздыхала, охала и незаметно следила за тем, чтобы прожорливому полицмейстеру хватило еды, и чай в стакане с серебряным витым подстаканником был горячим. Чай Ивкин очень любил, особенно со сливовым вареньем, и казалось, пил его безостановочно. По крайней мере, стакан его всегда был полным и дома, и в кабинете полицейского участка. Детьми Ивкины не обзавелись по неизвестной для жителей города причине и поэтому всецело принадлежали друг другу. Пылкой страсти меж ними давно не было, зато в каждом их взгляде и слове угадывалось глубокое уважение и благодарность друг другу.
Варвара Михайловна жена Ивана Ивкина, которой на вид можно было дать не больше тридцати лет, была полной его противоположностью. Гладкая, не имевшая морщин кожа Варвары была белой и сохранила лёгкую розоватость на пухлых щёчках, и от этого возраст её хозяйки трудно было определить. Флегматичная, неэмоциональная и малоразговорчивая Варвара отличалась удивительной нерасторопностью. Она была такой маленькой, что едва доставала до подмышки своего супруга. Не было смехотворнее зрелища, когда они прогуливались по вечернему городу. Длинный сухой Ивкин мерил мостовую огромными шагами в вычищенных до блеска сапогах, а рядом семенила, почти бежала, чтобы успеть за ним, кругленькая, как пончик, Варвара, крепко ухватив супруга под руку. И это был, пожалуй, единственный пример, когда она куда-то спешила. Ивкина очень гордилась своим мужем и не переставала любоваться его тёмно-синей формой с позолоченными пуговицами, придавая ей исключительное значение в своей женской судьбе. Она была домовита и обеспечивала Ивану спокойную сытую жизнь. Дома ходила, распустив длинные светлые волосы, прикрывающие почти всю её спину, объясняя это частыми мигренями. Платья носила свободные и мягкие, дабы не затруднять движения располневшего за последние годы тела. Сидя в кресле, слушала утренние рассказы мужа. Всё, что тому удалось подслушать и подсмотреть за время ночного дежурства, воспринимала с большим интересом и серьёзным видом. При этом всегда мило улыбалась мужу, неторопливо сматывая маленькими пальчиками овечью и козью пряжу в аккуратные моточки. Кивала в знак согласия, иногда вздыхала, охала и незаметно следила за тем, чтобы прожорливому полицмейстеру хватило еды, и чай в стакане с серебряным витым подстаканником был горячим. Чай Ивкин очень любил, особенно со сливовым вареньем, и казалось, пил его безостановочно. По крайней мере, стакан его всегда был полным и дома, и в кабинете полицейского участка. Детьми Ивкины не обзавелись по неизвестной для жителей города причине и поэтому всецело принадлежали друг другу. Пылкой страсти меж ними давно не было, зато в каждом их взгляде и слове угадывалось глубокое уважение и благодарность друг другу.
Как только Ивкины утратили всякую надежду на появление в их семье наследника, они решили взять на воспитание собачку. Вскоре приобрели щенка какой-то неизвестной редкой породы с отличной родословной за довольно солидную сумму у местного заводчика собак. Фани, а это кличка значилась в собачьей родословной, должна была заменить им ребёнка. К великому удивлению Ивкиных собачонка оказалась обычной гладкошёрстной дворняжкой, небольшого роста, белого окраса с рыжими подпалинами на боках и длинных ушах. Но выросла она на удивление всем умной и, кажется, понимала не только каждое слово хозяев, но и взгляд, и настроение, и даже читала мысли. Её глаза янтарного цвета с вкраплениями тёмной охры выражали все свойственные человеку эмоции она могла улыбаться, хмуриться, грустить, не имея при этом мимических мышц. В доме она вела себя, как подобает воспитанной собаке. Но на прогулке неуёмная энергия её вырывалась наружу Фани не переставая бегала, запрыгивала на стволы деревьев, гонялась за голубями и воробьями. Варвара в силу своей медлительности вскоре перестала с ней справляться и переложила эту обязанность на старшую сестру Ивкина Глашу, которая после прогулок долго не могла отдышаться и, сидя на маленьком стульчике, жаловалась Варваре на то, как Фани её утомляет.
Глафира, такая же тощая и некрасивая, как и брат, уже несколько лет жила с Ивкиными. Младший брат Иван приютил её из жалости. Оставшись старой девой, она долго мыкалась, пока не вымолила у брата угол. Казённая квартира полицмейстера была небольшой, но комнатку для сестрицы Иван выделил. Так незаметно она прижилась, став для родственников кухаркой и домработницей. Много времени проводила на кухне, выполняя поручения Варвары, прислуживала брату за завтраком и обедом. И только вечером, когда полицмейстер удалялся на ночной обход, могла поговорить с Варварой о хозяйственных делах и услышать от той последние городские новости.
Гордостью Катинска в это время стали трамваи, которые перемещали горожан по длинным улицам. Трамвайные звонки будили жителей и сопровождали весь день. Их весёлый перезвон был слышен до глубокой ночи. Как только последний трамвай уходил в депо, город затихал и погружался в сон.