Пошел к черту! пробормотал в ответ Мамкин. Если не уберешься в преисподнюю, будешь гнить в снегу.
Для себя Мамкин засек одну деталь: раньше немцы вели себя как хотели, воздух кромсали винтами своих «юнкерсов» и «мессеров» по-разбойничьи бесцеремонно, огня с земли не боялись, а сейчас произошел перелом, как только они оказывались в воздухе над нашей территорией, так начинали боязливо поджимать лапы и хвосты, и на зенитки опасались наткнуться, это было прежде всего, и на наших истребителей, и даже бесшабашной стрельбы русской пехоты, сидящей в окопах, и той стали бояться.
Время изменилось, судьба повернулась к потомкам доблестных тевтонцев задницей, а уж что касается физиономии, то лик свой она старалась не показывать.
Наша берет, не удержавшись, обрадованно проговорил Мамкин и потер руки.
Он набрал немного высоты и потихоньку потянул на восток, к своим, поглядывая на рваные дырки, оставленные «мессерами» в крыле, недовольно качая головой опять механик будет ругаться. Но ничего поругается и утихнет. Он вообще научился забивать рванину в фанере и ткани чем угодно, даже толстой дубовой корой, не говоря уже о деревянных чопах их он, ремонтируя машину, вогнал сотни в тело самолета, и кукурузник, останки которого должны были пылиться где-нибудь в кустах, летал до сих пор.
Немцев встревожили регулярные рейсы «руссише фанер» в лесную партизанскую глушь. Им казалось, что затевается какая-то большая совместная операция действующей армии и партизан, и не могли сообразить, что же это будет за операция.
На разведку по наведению порядка среди пней, обледенелых кочек, обугленных деревьев и вообще искалеченной природы (фрицами же и искалеченной), они бросили специальный батальон. Специальный значит, чем-то похожий на партизанский, знающий специфику лесной войны, умеющий лазить по глубоким снегам зимой и терпеть летом налеты полчищ комаров, похожих на тучи, способные закрыть половину неба.
Задача, стоявшая перед партизанским отрядом, была одна: пока не будут вывезены на Большую землю все ребята, любой ценой удерживать лесной аэродром. Задача была серьезная, и Сафьяныч ломал голову: как поступить? Может быть, организовать еще один аэродром? Где-нибудь в глуши, а?
Но немцы очень скоро найдут его. Повесят пару двухфюзеляжных «фокке-вульфов» над лесом и через полтора часа будут знать, где партизаны соорудили новую взлетную полосу, потом кинут туда полевой батальон, либо эскадрилью «лапотников» начиненных бомбами «юнкерсов», это им ничего не стоит, и все взлетной полосы нет.
Поэтому надо было усилить охрану старого аэродрома и из двух имеющихся в отряде трофейных пулеметов слепить примитивные зенитки все защита будет.
Партизаны научились очень ловко делать эти зенитки: ставили на-попа тележную ось с одним колесом и проволокой прикручивали к колесу пулемет. Пулемет легко вращался на тележной оси и поливал свинцом небо. С настоящей зениткой, конечно, не сравнить, но все равно случалось, что немецкие самолеты шарахались в сторону. Однажды огнем из такого примитивного «самовара» сбили с курса итальянский транспортник. В воздухе он не удержался, потерял высоту и с воем шлепнулся на землю. Партизанам достался хороший трофей два пулемета, которыми был вооружен итальянец.
Другого оружия у Сафьяныча не было, поэтому он воевал тем, что имел.
Мамкин подсчитал, что всего на полный вывоз детей ему понадобится пятнадцать рейсов. Пятнадцать рейсов это, в общем-то, и много, и опасно, и один он может не потянуть Мамкин разжевал что-то твердое, возникшее у него во рту, солоноватое, будто сушка, приготовленная к пиву. Ощутил усталость, вместе с усталостью слабость и вялую боль У него ломило мышцы. Это от перегрузок, что возникают в воздухе, от того, что он давно не отдыхал.
В стороне от аэродрома Сафьяныч приказал вырыть две дополнительные землянки, вывернутую наружу землю присыпать снегом, навалить поверху веток, чтобы с воздуха было как можно менее заметно.
Он просил у командования еще один самолет в помощь Мамкину, самолет пообещали, но попросили немного подождать, дело это затянули и в конце концов ничего не выделили. Объяснять причину не стали обходитесь тем, что есть, и все.
В очередной прилет Сафьяныч с сочувствием подошел к Мамкину, виновато поскреб щетину, выросшую на щеках.
Хотел я тебе малость облегчить жизнь, да не получилось Извини.
В очередной прилет Сафьяныч с сочувствием подошел к Мамкину, виновато поскреб щетину, выросшую на щеках.
Хотел я тебе малость облегчить жизнь, да не получилось Извини.
Работы много, произнес Мамкин неожиданно виноватым тоном, все, что касается тыла, лежит на нас, ни бомбардировщики, ни истребители такими вещами не занимаются. Мы и почту возим, и секретчиков с пакетами, и медицину обслуживаем: то врача надо куда-то доставить, то лекарства с бинтами, то раненых, даже продукты возим, хотя есть военторговские и прочие самолеты. Я, например, перед тем как полететь сюда за ребятами, отвез в полк пехоте целый самолет сухарей. В мешках.
Сухари это хорошо. Сафьяныч легко, как-то обрадованно засмеялся: Раз приказано пехотинцев снабдить сухарями, значит, предстоит наступление.
Мамкин неопределенно приподнял одно плечо: об этом он как-то не подумал. А думать надо, это никогда не мешает. Ни летчику, ни минометчику никому. Внутри у него также возникло что-то легкое, теплое, и он, словно бы поддерживая Сафьяныча, тоже засмеялся. По-школярски бездумно. Что-то мальчишеское наползло на него, беззаботное и очень редкое редко на него накатывало такое легкое настроение. Все безоблачное, радующее душу, в людях выжигала война.
Выжигала она и в Мамкине и, как казалось ему, ничего не оставляла.
Но все-таки это было не так.
Витька Климович переместился в одну из новых землянок, специально вырытых для охраны аэродрома. В землянке было тепло, пахло хвоей и сосновой смолой, в гильзу со сплющенной головкой был вставлен фитиль, скрученный из тряпки, внутрь гильзы налили машинное масло, добытое из подорванного немецкого автомобиля, и фитиль коптил нещадно. Хотя запах оставлял вполне сносный: масло было добыто либо из травы, богатой семенами, либо из коровьего навоза и сдобрено какой-то берлинской или дортмундской химией
Немцы научились заправлять моторы своих машин различным химическим и полухимическим дерьмом.
Над своим лежаком Витька прибил длинный и плоский обрезок хорошо высушенной доски, похожий на бритвенную полочку, какие в хатах мужики обычно крепили над умывальниками На этот же лежак определился и другой Витька детдомовец Вепринцев.
Полкой тоже можешь пользоваться, сказал Климович своему тезке.
Да мне туда и нечего класть-то, замялся Вепринцев, если только пару сухарей, которые я заначил для самого себя? Так это опасно: выложишь, а их возьмут и съедят мыши Либо перетащат в свои норы.
Климович засмеялся: насчет мышей детдомовец, конечно, присочинил немного, но нарисовал интересно, видать, в обители своей сиротской дела с мышами имел постоянно
Ну, если не сухари, то пару золотых немецких монет.
Ни разу не видел у фрицев золотых монет.
Я тоже не видел, но они, говорят, есть.
Ага. У генералов. Кстати, живого немецкого генерала я тоже никогда не видел.
Темнота! хмыкнул Климович пренебрежительно, смахнул с носа простудную каплю и неожиданно признался: Живого фюрерского генерала я тоже не видел. В плен они к нам еще не попадали. Полковники были, целых два взяли, а вот генералов не было. Климович расстегнул телогрейку, потом снова застегнул. Пойдем со мной, надо запас дров сделать. Принесем пусть сохнут.
В этот момент в землянку заглянул разведчик Меняйлик, он был оставлен на аэродроме за старшего, с серым лицом, перекрещенный пулеметными лентами, как матрос времен Гражданской войны, очень деловой и голосистый. Несмотря на малый рост, голос у Меняйлика был, как у степного богатыря, передававшего по пространству весть о том, что идет враг, надо становиться в заслон, говорят, голоса таких богатырей были слышны за пятнадцать верст.
Дровишки про запас это мудро, Витька, одобрил он решение Климовича, дров никогда не бывает мало.
Вот и я говорю своему тезке
Вы тезки? удивился Меняйлик.
А что, не похожи?
Да вроде нет Даю вам час на заготовку дров, еще найдите снега почище, натолкайте его в ведра, пусть тает. Меняйлик ткнул пальцем в два подойника, стоявших у топчана. и на дежурство. Все понятно?
Так точно, товарищ капитан. Витька притиснул к виску испачканную в земле ладонь, козырнул, выходит, как настоящий военнослужащий, но Меняйлик вместо благосклонного одобрения только шикнул:
Какой я тебе капитан? Я в армии не был Даже в Гражданскую, когда все воевали. Меняйлик добавил что-то еще, невнятное, но слова слиплись, как конфеты-подушечки в бумажном кульке, ничего не разобрать. Голова его опустилась безвольно, уткнулась подбородком в грудь, Меняйлик всхрапнул сонно и в следующее мгновение очнулся.