В бессильной ярости, сходя с ума от сжигающего жара ревматизма, я потерял все то мужское, что во мне ещё было, и забылся настолько, что стал горестно укорять мою несчастную больную Лили:
Я принес себя тебе в жертву. Тебе была отдана лучшая часть моей жизни. Я никогда не отказывал тебе ни в чём, что мог дать, а теперь ты отняла у меня единственное богатство мое здоровье! Я буду калекой, и что от меня останется? Пока я был крепок и полон сил, мне и в голову не приходило жаловаться. Я проводил возле тебя ужасные ночи без сна и покоя, глядя, как ты мечешься в жару; я пытался заснуть, мокрый от твоего пота, и внезапно кидался в вонючий холод, чтобы принести тебе лекарства, разжечь камин и ухаживать за тобой как за ребенком. Каждую ночь ты с регулярностью маятника могла видеться меня у своего ложа. А теперь я живая развалина! По твоей вине меня покинули силы и здоровье! Ты забрала всё, даже его! Одному Богу известно, как я выберусь из этой адской нужды! И именно в тот момент, когда я хотел, чтобы ко мне вернулись мои жизненные силы!
Мне стыдно продолжать описывать весь этот бред. Я сошел с ума. Я проклинал себя, проклинал весь свет, проклинал нашу постель и плевал на матрас и смятые простыни, хранившие запах моего пота.
Бедная Лили потрясенно зажалась в угол, глаза её расширились от ужаса, а судорожные всхлипывания сотрясали ослабленное тело.
Когда-нибудь я попрошу у неё прощения за эти бессвязные богохульствования. Она меня простит, поскольку всегда любила и будет любить. Она доказала свою любовь. Она обладала всеми теми качествами, которые мы хотим найти в женщине нежностью, преданностью и искренностью.
Может быть, я уже попросил у неё прощения? Кто знает?
Как я натягивал на себя одежду, как выползал на улицу, не помню, но мне удалось забраться в кеб и доехать до домика моей пожилой матери, обитавшей на окраине Парижа.
Там я висел на перилах до тех пор, пока меня не отнесли в постель; беспомощное, стонущее бревно утром 10-го февраля 1898 года.
Я прошел через все муки мышечного и суставного ревматизма. Я отлично знал свой недуг, поскольку видел, как с ним борется моя возлюбленная.
Руки начали причинять мне боль и заставили второпях начиркать несколько строк карандашом прямо в постели, чтобы сообщить Лилиан Арвель в Монте-Карло о том, как худо я себя чувствую.
Наутро 20-го февраля я получил нижеследующее письмо без даты.
Обе мои руки были уже скованы приступом и лежали бесформенными снопами ваты. Тем не менее, мне удалось расположить письмо Лилиан на подушке и дождаться, пока я не останусь один. Превозмогая боль, я зажал его между двумя моими обрубками. Зубами разорвав конверт, я прочел следующее:
Лилиан Джеки
Пятница. (Без указания даты и места)Если моему папочке захочется доставить удовольствие своей несмышленой дочке, он должен переправить ей обратной почтой двести франков. Представьте себе, с того самого момента, как мы приехали сюда, я только и делаю, что проигрываю, так что сейчас у меня нет и полпенни.
Разумеется, дальше так продолжаться не может, и я сразу же подумала о Вас, прекрасно зная, что Вы будете рады оказать мне эту маленькую услугу и таким образом доказать, что любите меня так же сильно, как об этом говорите.
Последние два дня я очень плохо себя чувствовала, и теперь от всего сердца жалею Вас, побывав в постели и испытав те же муки, что и Вы недавно. Если бы я только могла оказаться рядом с Вами, как бы я была счастлива всячески заботиться о Вас и ласкать, доказывая тем самым, как горячо Вас люблю.
Мне не терпится вернуться в Париж. Здесь ужасная скука. Я похожа на тех селянок, которых раздражает один вид шпиля деревенской церкви. Вдали от моего дорогого Парижа я ощущаю себя совершенно потерянной.
Да, я флиртую, но исключительно из чувства патриотизма; так что у Вас нет необходимости ревновать, ибо любовь моя принадлежит Вам одному.
Если Вы спросите, как мне удается флиртовать «патриотично», отвечу:
В нашей гостинице живет один молоденький немецкий офицерик, который просто без ума от меня. Я подыгрываю ему, а когда он уверяется в мысли, будто я дала наконец-то себя соблазнить, смеюсь. Это повергает его в состояние такой меланхолии, что я не берусь её описать.
Вот видите, дорогой мой папочка, какая безнравственная у Вас дочь!
Вот видите, дорогой мой папочка, какая безнравственная у Вас дочь!
Ну да хватит сплетен, не буду больше надоедать Вам моими побасенками. Покидаю Вас с уверениями в том, что с нетерпением жду следующего месяца. Догадываетесь почему?
ЛилиГолова моя так и упала на подушку. Я закрыл глаза и застонал от смешенной физической и душевной боли.
3
Telle que la voila
Sous les rideaux honteux de ce hideux repaire,
Dans cet infame lit, elle donne a sa mere,
En rentrant au logis, ce quelle a ange la.
(Альфред де Мюссе)15БЕЛЬ: Ложиться в одну постель с мужчиной, как это, должно быть, странно!
ЛЕДИ БРЮТ: Что ж, поначалу и в самом деле довольно необычно, но очень скоро привыкаешь.
(Сэр Джон Ванбруг)На следующий день пришла почтовая открытка, на которой был изображён замок Монте-Карло, а подпись гласила: «Souvenir de Мonaco»16.
Своей рукой Лили написала: «Лучшее и нежное напоминание». Надо ли говорить, что на это послание я не ответил. Я был слишком болен и слишком измучен во всех отношениях.
Эрик Арвель Джеки
Париж, 10, Рю Виссо, 4-е марта 1898Дорогой Джеки,
Вы должны простить меня за то, что я не написал Вам раньше и не поблагодарил за все те приятные часы, что Вы подарили мне во время моего пребывания в Монте-Карло, где я, как мне кажется, почти получил квалификацию больничной сиделки, благодаря гриппу, который рядил нашу компанию за ужином, но зато заполнял все мое свободное время.
У меня есть для Вас новости от полковника Б, который приезжал в Монте-Карло, вынужден заметить, не только затем, чтобы «поднабраться».
Надеюсь, домашние Ваши в порядке. Передавайте от меня привет всей семье.
Я все ещё читаю некоторые из присланных Вами книг. Когда у Вас будет время и «envie»17, не забудьте, что повар виллы «Лилиан» ещё не умер, а сама она почти доделана и готова к процветанию в веках.
Примите наилучшие пожелания, к которым присоединяются обе мои дамы. Надеюсь, думая о Лилиан, что с «Морд Эмли» все будет в порядке и не получится, как с «Пэлл Мэлл Трибьют».
Остаюсь искренне Ваш,
Эрик Арвель«Морд Эмли» было названием истории с многочисленными продолжениями, в которых живописались приключения некой лондонской простолюдинки и которыми полнились страницы одного еженедельного журнала, регулярно высылаемого мной г-ну Арвелю. Намек на добродетель героини романа, который как раз читали г-н и г-жа Арвель, потряс меня своей вопиющей бестактностью.
Недуг все ещё мучил меня, и я пережил несколько рецидивов. Возлюбленная моя тоже была очень больна.
Эрик Арвель Джеки
Сони-сюр-Марн, 11-е марта 1898Дорогой Джеки,
С огромным огорчением узнал из Вашего письма о том, что Вас постигло. Болезнь штука грустная. Очень надеюсь, что второе выздоровление будет гораздо успешнее первого и что когда я обращусь к Вам на следующей неделе, Вы снова будете в полном порядке.
Пожалуйста, не утруждайте себя пересылкой мне каких бы то ни было книг или журналов. Подождите, пока я сам о них не напомню и не навещу Вас лично.
В прошлую субботу я видел на Бирже Дж, а вчера встретил Вашего брата П; в ответ на мои расспросы они оба ответили, что все живы и здоровы.
В такую сырую и скверную погоду Вам лучше подольше побыть дома. Подождите, пока все не переменится, и тогда Вы, вероятно, сможете выбраться к нам на недельку с Вашими собаками, отведать кушаний нашего шеф-повара и прекрасно расположиться в одной из верхних спален, которая будет обустроена по Вашему желанию.
Поклонитесь от меня всем домочадцам. Примите самые искренние пожелания скорейшего и полного выздоровления от мадам, мадемуазель и от меня самого. Надеюсь, Вы воспримете приглашение погостить у нас не как любезность, а в той истинной форме, в какой оно подразумевалось.
Всегда Ваш,
Эрик АрвельКак было объявлено, папа навестил меня, и мне представилась возможность сердечно поблагодарить его за радушное приглашение, которое я не мог принять, поскольку, хотя я каждый день проводил несколько часов на ногах, мне удавалось разве что проковылять от постели до окна. Доктор пока запрещал мне покидать спальню, где меня заботливо окружали ширмы; мне даже не позволяли ходить по остальной части дома.