Н-не-н-надо! жалостным, и выдающим меня с головой голосом очень тихо проговорила Тонечка.
Лешка серьезно глянул из зеркала.
Действительно, не надо, испугал он меня.
Моя рука застыла, Тонечкин ноготок впился мне в кожу еще больнее.
Не надо, повторил Лешка. Исаев не любит, когда его документы смотрят.
Да ладно, придав своему голосу нотки обиды, сказал я, очень медленно выдвигая свою руку из такого притягательного плена Тонечкиных коленок. И резко переменил тему.
Лешь, смотри, баннер какой нелепый! показав свободный рукой влево, воскликнул я.
Мы проезжали мимо огромного рекламного баннера, закрывающего безобразие какой-то стройки. На баннере была изображена сексапильная голубоглазая блондинка, со струящимися по плечам волнистыми волосами. На блондинке была форма капитана милиции. Нелепая крошечная форменная пилотка, явно декоративная, красивой заколкой с трудом удерживалась на голове. Неестественно большая грудь не позволяла даже теоретически застегнуть верхнюю пуговицу милицейского мундира. Полосатым жезлом, красавица показывала вверх на надпись «Счастливой дороги!»
«Блядь! Истинная Блядь! восхитился я в душе. Но до чего хороша, чертовка! И жезл в таких ручках уже и не совсем жезл»
Я представил Тонечку Воробьеву в милицейском мундире, с пилоткой на голове и почему-то сразу с двумя жезлами в обеих руках. Одним жезлом Тонечка милиционер указывала вверх на надпись «Хочу!», другим вниз на надпись « и могу!». Подхлестнутое физическими ощущениями воображение извращало картинку. У воображаемой Тонечки-милиционера на поясе висела непропорционально огромная кобура, больше похожая на декоративный замок верности, готовый упасть от легкого прикосновения. Такая Тонечка Воробьева мне не понравилась.
Нет, уверенно заявил я, мундир тебе не пойдет.
П-п-оч-чему?.. почти мужским сухим голосом без интонации вопроса проговорила Тонечка. Мне показалось, что так должен говорить человек, у которого во рту целая горсть монпансье.
Лешка уже с каким-то страхом глянул из зеркала.
Я медленно выдвигал свою руку. Синхронно с этим расслаблялись Тонечкины коленки. Я решил провести эксперимент. На секунду задержав руку, я почувствовал, что так же задержалось и расслабление коленок. Я двинул руку обратно вглубь. Коленки пропорционально сжались. Проделав такие развратно-поступательные движения несколько раз, я понял, что моя рука и Тонечкины коленки суть единое целое.
Ладно, хрен с этими документами, освободил я Тонечку Воробьеву. Сколько еще ехать?
Минут сорок, ответил Лешка, время есть.
* * *
Окончательно решили сначала ехать в Центр связи. Лешка укатил, оставив нас с Тонечкой у огромного серого здания с целым войском разномастных антенн на крыше.
Смотри, какие классные антенны, обратил я Тонечкино внимание на крышу серого здания Центра связи.
Опять антенны испугалась Тонечка Воробьева. На крышу не полезу!
Ты что, радость моя, искренне изумился я, какие у тебя вульгарные фантазии!
Мне ярко представилась динамичная картина: по центру широкого двора здания Центра связи, обрамленного разношерстными легковушками, собралась толпа персонала. Головы у всех подняты вверх. Все наблюдают за действием странной пары на крыше. Дама в милицейской форме руками вцепилась в стальные ограждения, незнакомец интенсивно толкает ее сзади. Сначала, вертясь в воздухе, падает один полосатый жезл, издалека похожий на черно-белую осу, потом второй Затем, похожая на большую бабочку, очень долго порхает декоративная милицейская пилотка, стараясь в полете своем дотянуться до ног наблюдающих. Внизу возбужденный людской ропот, вверху разномастные восклицательные знаки антенн
Я стряхнул наваждение, взял Тонечку за руку, уверенно повел в здание Центра связи.
Я не раз бывал в нем, знал, что и где. Знал, что на первом этаже еще идет ремонт и почти никого не бывает. Знал про лестницу, ведущую в закрытый на замок подвал, про темное пространство под лестницей, пыльное и прохладное, заваленное всяким хламом
Куда ты меня ведешь? испуганно вопрошала Тонечка Воробьева.
Не пугайся так, успокаивал я ее, не на крышу это точно!
Тонечка Воробьева, прижатая спиной к металлическому стеллажу, с распахнутыми глазами, существовала явно не в этом мире. Стеллаж ритмично скрипел, с него валились какие-то провода, приборы, сыпались мелкие стеклянные шарики неизвестной природы и непонятного назначения, тягучей лужей растекалась вонючая побелка, подбираясь к Тонечкиным туфелькам. Воздух все больше и больше густел пылью
БляТь!.. БляТь!.. через равные промежутки времени, с остервенением, то ли порицая себя, то ли выражая истинную суть наслаждения, низким упрямым голосом, сквозь сжатые зубы, резала Тонечка Воробьева.
* * *
Я созвонился с Лешкой. Оказалось, что у нас с Тонечкой было в запасе еще часа четыре свободного времени. Мои радиодела предполагали второй, а то и третий приезд. Мне было грустно от того, что в эти следующие приезды Тонечки Воробьевой со мной не будет. А так хотелось повторить эту романтическую командировку!
* * *
Мы до усталости нагулялись по парку на Воробьевых Горах, катались на фуникулере.
А знаешь, Тонечка, радость моя, что Воробьевы горы названы в твою честь? спросил я, нежно постукивая кончиками пальцев по содранной коленке?
Конечно знаю, улыбалась Тонечка, положив свою кудрявою голову мне на плечо.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Моя смена подходила к концу. Я скучал. Мониторы, вечно показывающие одно и то же, к концу смены воспринимались, как безликая мебель, хотя нет, хуже они слегка гудели, не давая расслабиться полностью.
«Надо выключатель поставить» изобретал я.
Проблема в том, что по правилам видео мониторинга, оператор был ограничен в правах. Вся проводка, все кабели были заделаны наглухо в коробах, никаких розеток, все опломбировано. Однако гудение этих ящиков здорово меня раздражало, и я объявил этой технике войну.
Алексей, встретил я Лешку, а где Антонина наша? Услали куда?
На больничном она. Исаев уже в курсе. Злой, как собака!
Что с ней? удивляясь своему равнодушному тону, спросил я.
Да, просвистело где-то говорит гланды.
Кому, говорит? насторожился я.
Исаев сказал. Она же у него отпрашивалась.
В моем полусонном сознании возникла необычная картинка: пустобрех Мишка, неестественно больших размеров, с болтающимся Исаевским полосатым галстуком и с Исаевской же физиономией, противным фальцетом гавкает на Тонечку Воробьеву. Испуганная Тонечка, с завязанным на шее ярко оранжевым шарфом, вжавшись в угол, хлопает испуганными глазками
Стряхнув наваждение, вызванное хроническим пересыпанием на рабочем месте, я бессознательно проговорил:
Навестить надо бы ее
Исаев меня хотел послать, потом передумал.
А чего «Самого» нет? заревновал я.
В администрации он, как-то торопливо успокоил меня Лешка, к обеду будет.
Ты, стало быть, свободен сейчас? прощупывал я почву.
Не-а, не поддался Лешка, ходовую надо посмотреть. Завтра в Новомосковск ехать.
Ты один, что ли поедешь?
Нет, почему-то раздражаясь, ответил Лешка, Ленка со мной, Антонина же болеет.
Леночка, наша лаборантка, устроилась к Исаеву гораздо позже всех нас. Маленького роста, худенькая девочка, испуганная по жизни, этакая «серая мышка», впрочем, не лишенная своеобразного очарования, еще не успела вписаться в наш коллектив (по крайней мере, пока ни разу не побывавшая на наших корпоративах), была небезразлична Лешке. Я «прочитал» это сразу, хотя очевидно было, что Лешка это всячески скрывал. Тут я понял, что раздражительность в голосе Алексея вовсе не была таковой. Стеснительный по натуре, он элементарно боялся ехать с ней в такую длинную командировку. Мне стало жаль моего друга, и я совсем не знал, как ему помочь.
* * *
Пока я шел домой, продумывал, стоит ли к больной Тонечке идти или стоит подождать ее выздоровления. Совесть и желание (в основном последнее) все больше и больше перевешивали чашу весов в сторону Тонечку навестить. Аргументы возникали самые неожиданные!
Протоптанная за многие годы тропа шла через небольшой лес. Каждый куст приглашал в гости и не только меня одного. Я твердо решил осуществить две вещи: сходить к болезной Тонечке Воробьевой и, как-нибудь, сводить ее в эти самые гости.
Я купил килограмм апельсинов (ох, уж эти апельсины, как тяжело они доставались в те времена!) и отправился по уже знакомому адресу.
Подожженная когда-то малолетними хулиганами кнопка звонка больно врезалась в подушечку пальца. Я позвонил раза три. За дверью послышался хриплый, мало несущий информацию, голос Тонечки Воробьевой, предположительно спрашивающий, кого это черт принес, хотя наверняка сказать не могу; после моего обозначения, слышалась долгая возня, что-то падало, что-то скрипело. В общем, активность была такова, будто бы во всей квартире решили срочно переставить всю мебель