Что же ты, красавица, слёзы лить вздумала? Что случилось? Кто тебя обидел?
Маруся ничего не ответила и отвернулась к раковине. Из неплотно закрытого крана капала вода. Вот и кран плачет вместе со мной, подумала Маруся. Ей стало абсолютно всё равно, что с ней будет дальше, только уколов в вену боялась. Раз слон Миокард вернулся, значит, опять колоть начнут. «Не начнут, подумала Маруся. Я не дам делать уколы. И бабушке скажу, чтобы не разрешала». Но уколов доктор не назначил, он долго сидел возле Маруси, гулко стучал по цыплячьей груди костяшками пальцев, мерил давление, слушал деревянной трубочкой работу сердца. Потом ушёл, погладив Марусю по голове.
Девочки притихли, а Галя подошла и хмуро сказала:
Не плачь, а то не поправишься, и нам всем влетит.
Пусть влетит, Марусе теперь ничто не поможет. Её все бросили: Оля разжигает костры в пионерлагере, мама ходит с приборами по красивым горам, остальные заняты своей бесконечной работой. Никому до неё нет дела.
Подарок
Вот и август наступил, а Маруся всё лежала в больнице. Она застыла в каком-то полубольном состоянии. Слон на груди немного полегчал, но уходить не собирался. Маруся могла недолго постоять возле кровати, но слабость была такая, что ноги дрожали, а сердце гулко колотилось, и ей казалось, что это слышат все.
Галю выписали, она перед уходом подошла к Марусиной кровати и положила ей на подушку маленькую куколку, сделанную из разноцветного мулине. Но Маруся спала и не видела этого, а когда проснулась, обнаружила куколку и снова расплакалась. Вот и Галю выписали, а они только-только подружились. И Михал Михалыч на следующей неделе в отпуск уходит, а она всё лежит ни жива и ни мертва.
В пятницу бабушка неожиданно забрала её домой, «под расписку». Маруся слышала, как она разговаривала в коридоре с доктором и сказала ему, что, если уж внучке суждено умереть, пусть умирает дома. И так два месяца пролежала, пора и честь знать. Михал Михалыч не отговаривал, он внимательно слушал бабушку, вставляя свои комментарии: «смена впечатлений, резервы организма»
Домой они с бабушкой ехали на трамвае. Марусе было стыдно сидеть, когда взрослые рядом стояли. Но бабушка всем объясняла, что едут они из больницы домой, полечились и хватит, что дома и стены помогают. Народ сочувствовал, оценивающе поглядывая на ножки-спички, голубоватую шейку с двумя жидкими косицами по бокам. Особенно впечатляла формулировка «взяли под расписку» как будто подпись бабушки под больничной бумагой давала Марусе некие исключительные права. Например, не уступать место старшим.
Наконец, доехали до Шкиперки, а потом долго-долго шли от остановки к парадной. Маруся почти висела на бабушкиной руке. Лифт, как назло, не работал. На пятый этаж забирались целый час. Останавливались на каждой площадке, ждали, пока дыхание выровняется. Бабушка вытирала клетчатым хлопчатым платком пот с Марусиного лба. Потом одолевали следующий марш и опять отдыхали. Вот и дверь маминой подруги тёти Эли: тёмно-вишнёвая, с глазком и блестящей ручкой. Значит, ещё один марш-бросок и они дома.
В квартире было тихо: тётя Женя на работе, а Оля осталась в лагере на вторую смену. Неуверенной походкой Маруся шла по длинному тёмному коридору, натыкаясь руками на плетёные сундуки, руль велосипеда, старые лыжи. Вдыхала знакомый запах масляной краски столетней давности, пыльных газет, сложенных стопками для сдачи в макулатуру. Родные запахи, привычные предметы успокаивали и внушали уверенность, что всё плохое позади, оно осталось там, в больнице, с её въедливой и настырной хлоркой.
Бабушка провела Марусю в большую комнату, посадила на оттоманку, а сама пошла переодевать платье. Марусе была видна её собственная кровать в спальне, на которой она давно не спала. Кровать была застелена её любимым покрывалом с двумя прекрасными всадницами в длинных платьях со шлейфами, перекинутыми через левую руку, другой рукой в перчатке до локтя они сдерживали гнедых коней с безумно выкаченными глазами. В изголовье пирамидкой стояли подушки под вязаным крючком тюлем, а на покрывале что-то лежало.
Маруся ещё не разглядела, что там такое, но уже поняла, что это какая-то чудесная вещь, совершенно не подходящая ни к её кровати, ни к их квартире вообще. Вещь имела розовый цвет и дымчатую мягкость, а лёгкий сквознячок из форточки шевелил её невесомую шёрстку. Маруся поднялась с оттоманки и, цепляясь за края стола и буфета, подошла ближе.
На кровати, раскинув пухлые рукава, лежала чудесная шерстяная кофточка бледно-розового цвета советско-китайской дружбы. Такого же цвета продавались в магазинах большие и маленькие махровые полотенца, и одно даже было у тёти Жени с вышитыми иероглифами и бордовыми птичками по краям. Его тётя Женя брала в баню, а после сушила над газом. На полотенце можно было только смотреть, но руками трогать ни в коем случае.
Маруся, затаив дыхание, разглядывала нежданную гостью, по-хозяйски разметавшую пушистые крылья. Между ними в два ряда рельефные косички безупречной вязки, а посередине ряд перламутровых блестящих пуговок, к которым с обеих сторон подступали вышитые гладью букетики голубых и жёлтых роз. Маруся даже издали видела атласную выпуклость глади: так бабушка вышивала на пяльцах салфетки и уже учила этому Марусю. Но таких прелестных букетиков с плавными переходами цвета, с тонкими дрожащими тычинками, ей встречать не приходилось. Маруся подошла к своей кровати, чтобы всё получше разглядеть, а, главное, понять, кому предназначена эта кофточка, кому она в пору.
А ведь ей, Марусе, больше некому!
Настоящих покупных вещей у неё никогда не было: всё донашивалось после Оли. Так повелось, и Маруся к этому давно привыкла. Ни одна тряпка не выбрасывалась, а находила своё второе предназначение. Мама иногда перешивала свою одежду, выкраивая платьице для Маруси: старательно обходила потёртости и заштопанные места, оживляла воротничками и манжетами из полос подходящего шарфика. Такое платье считалось новым, да и воспринималось Марусей как новое. За свои семь лет она ни разу не была в магазине, где продают детскую одежду, ни разу её не примеряла.
Неужели эта сказочная вещь для неё?
Бабушка давно стояла в дверях и улыбалась, глядя, как Маруся сначала приложила кофточку к себе, посмотрелась в зеркало, потом осторожно расстегнула пуговки, неловко просунула худые, гибкие руки в тепло рукавов и, замерев, опять уставилась в зеркало. Оттуда на неё глядела большая нарядная кукла с Марусиными косичками, конопатым носом, глупой и счастливой улыбкой. Потом кукла пошевелилась, и сразу стало понятно, что это сама Маруся и есть, только неузнаваемо прекрасная. Застегнув все до одной драгоценные пуговки и поворачиваясь к зеркалу то одним, то другим боком, она любовалась своим отражением и не могла от него оторваться.
Ну как, нравится мамин подарок? спросила бабушка и, не дожидаясь ответа, стала накрывать на стол, попутно рассказывая, как к ним в дверь вдруг позвонил незнакомый мужчина, сказал, что только с поезда, что привёз подарок для девочки Маруси. А Маруси и дома нет. Не в больницу же эту красоту нести! Такой путь проехала, из Китая в Комсомольск-на-Амуре, потом поездом до Москвы, другим поездом до Ленинграда
В тот день бабушке еле удалось уговорить Марусю поесть та боялась испачкать чудесный подарок, а снимать его категорически отказывалась. Когда сели обедать, бабушка привязала Марусе прямо под самый подбородок свой сатиновый передник, чтобы, не дай бог, не запачкать обновку. И в постель Маруся не ложилась чтобы не помять. Ходила по квартире, курсируя между зеркалами, желая убедиться, что это не сон, что всё по-настоящему. Только к ночи удалось снять с Маруси кофточку и повесить на плечики в шкаф. Тут её сразу сморило, и она до утра проспала глубоким и здоровым сном.
Куриные котлетки
Сначала они с бабушкой дошли до Наличной улицы, повернули налево и пошли вдоль жёлтых домов. Когда поравнялись с зелёным зданием, выходящим на улицу тремя арками, бабушка взяла Марусю за руку, опасаясь машин. Они перешли дорогу, обогнули серый, отделанный камнем дом. Но ещё нужно было зайти во двор, пересечь его по диагонали и подняться на третий этаж по лестнице без лифта.
Маруся никогда не видела таких красивых лестниц: с орнаментом на плитках в переходах, коваными перилами с листьями, цветами и птицами, широкими подоконниками, уставленными горшками с растениями, из которых Марусе знакомы были только фикус и Ванька-мокрый.
Перед высокой, стёганной, как ватник, дверью они остановились, и бабушка нажала на кнопку звонка. За дверями послышались шаги и покашливание, потом всё стихло видимо, их разглядывали в глазок и наконец, дверь открылась. На пороге стояли две старушки, одетые как на выход: в тёмных с бежевой искрой шерстяных платьях одинакового фасона, только у одной платье было вишнёвым, а у другой синим. Да, они явно собирались уходить, потому что обе были в туфлях и чулках.