Уставший двор быстро опустел. Небо становилось фиолетовым.
Ира смотрела на Генриха, сидевшего напротив, обхвативши голову руками, и не знала, что сказать.
Как это трогательно! хотела пошутить она, Благороднейший Рыцарь Анри изымает у населения последнюю пищу, чтобы Прекрасная дама утолила свой голод.
Но не стала так шутить. Конец этого прекрасного дня выбил этого человека, к которому Ира успела за сутки так сильно привязаться, из самого прекрасного дня.
Это я виновата со своим молотком Подала тебе пример
Анри вздохнул. Не исключено, что это на самом деле было так.
Ира тоже вздохнула. И принялась есть дальше. Она была похожа на лисичку из русских сказок. Элегантно отламывала рыбке голову и протягивала ее кошке, которая тут же принималась хрустеть ею. Так же элегантно вынимала хребет и бросала его в мусорное ведро, будто в древнекитайскую вазу. Затем поднимала рыбку за хвостик и на весу нежно откусывала половинку. После чего безымянным и мизинцем, не запачканных жиром, изящно брала за ручку чашку с белым вином, неспешно делала глоток и ставила чашку обратно.
Темнело быстрее, чем месяц назад. Зябко немного Чувствовалось дыхание осени.
Ты не думал, как кошку назовем? насытившись, и вытирая руки влажной салфеткой, спросила Ира.
Может, вернуться? И извиниться?
Да уж Скажи, что окном ошибся
Ох, Ирэн Хотел я побыть героем, а всего-навсего спиздил у двух женщин жареную рыбу
Ира подошла, села к Анри на колени и поцеловала в шею.
Анрюшечка, я выдру хочу! гладя Генриха по щеке, проворковала Ира.
Кого???
Выдру Выдрочку Выдру хочу! Выдру!
Когда усиливавшийся ветер распахнул громко створки и загнул в помещение ветку дерева, Анри проснулся и сильно испугался. Ему показалось, что это жираф с повязанной вместо шарфика выдрой на шее пришел к нему, и просунул в окно голову. Или две женщины выследили его и пришли за своей рыбой
А главное, откуда окно?
Потом Анри вспомнил. Аккуратно, скрипя старой рабицей, Анри встал и, дыша свежим воздухом, смотрел на ночной город. Неслышно текла Яуза. Произведением художника-кубиста белело в темноте огромное здание крупного московского института. Светофор без конца мигал желтым светом. Анри закрыл глаза, и негромко красиво завыл. Ира неслышно подошла сзади, обняла его за талию, прижавшись своим обнаженным телом к его обнаженному телу, и мелодично завыла в унисон.
Они выли долго и счастливо. Минут пять.
Когда утром после душа Ира, смеясь, сказала, что позавчера перед знакомством была в зоопарке и жираф лизнул ей руку, Анри говорил что-то про иррациональное чтение мыслей и образов, но, похоже, не поверил.
Денег почти не было, поэтому поехали в Жаворонки к генриховской маме. По дороге пришла смс-ка, где говорилось, что сбор труппы переносится на 12 дней. Алину Петровну задерживали дела в Греции, где у нее был домишко у моря. Что за дела-не сказали, конечно. Может, ремонт, может, сбор урожая фруктов каких-нибудь греческих. Много, в общем, дел у этих худруков
6.
Вокруг цвели розы и душистый горошек. Не обращая никакого внимания на сентябрь, стояла середина июня. Пели кенары и иные прекрасные птицы. Царил Ботичелли. Воздух вокруг наполнился розовато-оранжевой дымкой и чуть гудел, как улей. И когда Анри шел, он понимал, что не просто проходит через пространство, а трется о крылья густо наполнявших воздух невидимых херувимов. Воздушными радостными брызгами звучала неслышная музыка, и Ира с Анри пленялись ее звуками и купались в ней.
Хотя Анри был уже не Анри
Ира самолично выкинула букву «Н» из его уменьшительного имени, и Анри превратился в Ари. «Ира» наоборот.
В общем, они кипели и бурлили любовью. И Ира была счастлива, что приехала за неделю до сбора труппы, который перенесли на более поздний срок, а Анри, пардон, Ари, что имел моду время от времени навещать общежитие.
Ари, вспомнив вспомнив давние увлечения живописью и рисунком, нарисовал графический портрет Иры на стене кухни. Обнаженной Иры. Ира тут же назвала себя музой Ари и заставляла себя рисовать всегда и везде. Как в одежде, так и без одежды. (Страсть к рисованию появилась у Анри еще с детства, когда он искал неизвестный в природе цвет. Бросив его искать, он потихоньку потянулся к графике. На несколько лет затихнув, страсть эта стала прорастать с новой силой).
И еще они любили внезапно прилюдно выть, пугая граждан, радуясь их реакции.
И еще они покрасили кошку в зеленый цвет.
И еще они придумали даже свой собственный язык
Основные глаголы у них обозначались городами мира.
Лежать было Рига,
Ходить- Москва,
Видеть-Шанхай,
Бегать- Цинцинатти,
Хотеть-Ливерпуль,
Любить-Буйнос-Айрес,
Радоваться-Аддис-Абеба,
Спать- Лиссабон,
Спать в интимном смысле гордо называлось в честь малой родины Анри Жаворонками, и так далее.
Предлоги обозначались звуками-голосами домашних животных и птиц.
На-му-у-у-у,
В-иго-го,
У- бе-е-е-е,
За-мяу-у-у,
От- га-а-ав,
И т. д.
И т. п.
Существительные были имена и фамилии музыкантов, артистов, известных людей, литературных персонажей.
Улица- Кеннеди,
Магазин- Бержерак,
Колбаса- Мерилин,
Сыр-Синатра,
Алкоголь- Эдип (водка- Медея, пиво- Кастор и Поллукс, коньяк-Агамемнон, вино-Софокл и т.д.)
Друг-Пушкин,
Подруга-Ахматова,
Приятель-Жуковский,
Общежитие- Форд,
Стол- Маккартни,
Стул-Леннон,
Лестница- Беккет,
Туалет- Гамлет,
Репетиция-Бакунин,
Театр-Андропов,
и дальше, и дальше.
Прилагательные остались прилагательными, только зеркально менялись значениями.
Вкусный обозначало что-то невкусное, и наоборот.
Прекрасное- отвратительное, и наоборот.
Светлый-обозначал темный, а темное являлось светлым.
Белое являлось черным, а черное, соответственно, белым. Остальные цвета они сначала решили определять словами поговорки:
Каждый-красный,
Охотник- оранжевый,
Желает-желтый,
Знать-зеленый,
Где-голубой,
Спрятался-синий,
Фазан-фиолетовый.
Но потом решили, что это черезчур банально и скучно, и через некоторое время пришли к простому и ясному способу, взяв за основу начало монолога Эрота из «Плоскость 2. Боги» Велимира Хлебникова:
Мара-красный,
Рома-оранжевый,
Биба-желтый,
Буль-зеленый,
Укс-голубой,
Кукс-синий,
Эль-фиолетовый.
И вздохнули спокойно. Хоть звучит по человечески, не то что какие-то фазаны.
В общем, их словарь зарождался быстро и мощно. И всегда находился в разработке, ежедневно совершая семимильные шаги. Они пока не знали, что делать с таблицей Менделеева и техническими терминами, но, так как почти ими не пользовались, быстро забили на это.
Также особой частью речи, и довольно распространенной, являлся вой. Он, в зависимости от интонации, выражал собой радость, злобу, восхищение, половое влечение, признание в любви, обиду, а также что-то типа «идите в жопу» и т. д. и т. п.
Но самой священной и сакральной фразой являлось словосочетание «Выдру хочу!». Произносилось оно исключительно Ириной, относилось, естественно, Ари и обозначало только одно:" Ари! Догадайся сам, блядь, чего я желаю! Догадайся на метафизическом уровне, на любом уровне, ведь ты обязан знать, чего я желаю! Не спорь, обязан! Догадайся!».
Фраза произносилась, исходя от настроения Иры.
Она могла быть провизжена с надрывом в переполненном вагоне метро, когда пассажиры от внезапности, пытаясь инстинктивно отскочить, создавали еще большую давку и возмущенно требовали вызова милиции или скорой помощи. Она могла вплыть в ушную раковину Анри густым и горячим, словно шоколад, шепотом. Она могла быть произнесена впроброс, по-бытовому, как бы невзначай.
Бывало, после очередного «Выдру хочу!» Ари поднимал Иру на руки и нес в комнату, и после всего Ира лишь устало с сожалением твердила, покусывая Ари за подбородок: «А ничего-то ты не понял, Аришечка, ничего так и не понял!». А бывало, он куда-то исчезал после этой фразы на час, на два, на три Затем приходил усталый и раскрывал перед Ирой кулак, в котором был зажат спичечный коробок, маленький клубочек шерстяных ниток или старый ржавый гвоздь. И Ира расцветала, с умилением и благоговением, словно реликвию, принимала эти безделицы и радостно шептала, прижимая их к груди: «Да! Да! Да!», словно об этом и только об этом, она мечтала всю свою жизнь.
Словом, гром гремел, и был этот гром поэтичен и музыкален..
«Может, нам не туда?», испугано спросила Люда мужа после того, как они остановились у старинного особнячка.
Люся и Леша всю жизнь жили в типовых пятиэтажках на окраине одного уральского городка, славившегося своей тяжелой промышленностью и еще больше тяжелой атмосферой и экологией. Когда родились, жили в типовых пятиэтажках на окраине, когда выросли, жили в типовых пятиэтажках на окраине, когда после театралки поженились, работали в местном театре, тоже снимали комнаты и квартиры в подобных домах. Поэтому жить в подобном особняке, пусть и в общежитии, казалось им такой же дикостью и нелепостью, как жить, допустим, в собачьей будке, краеведческом музее или в холодильнике. Сюрреализм.