Идти по кочкам на каблуках было крайне неудобно, но она не захотела скидывать туфли. Ноги то и дело подкашивались, но она сумела преодолеть расстояние до воды достаточно быстро и, наконец, увидела её. Там, вдалеке, под покровом ночи, за высоким камышом по воде отчаянно шлёпали чьи-то маленькие ручки, из последних сил пытаясь удержаться на воде.
Нет, она замотала головой, словно ребёнок отказывающийся есть капусту, Нет, я не буду делать этого снова. Ни за что.
Она помнила почему не хотела помогать ей тогда, и не испытывала никакого желания делать это сейчас.
Маленький паршивый дьяволенок. Прошептала она те же слова, что и пятнадцать лет назад. В тот день вокруг неё в истерике метались дети, не понимающие, как помочь свой однокласснице, запутавшейся в тине. Прошептала, потому что понимала, пусть они лишь дети, но они услышат в её голосе ненависть. Сообразят, какую сильную неприязнь она испытывала к этому ребёнку.
Сдохни там. Ну же, сдохни. Подыхай. Всё шептала она тогда, а маленькая девочка с опухшими от слёз глазами всё дергала её за подол её серой юбки и рыдала, что есть мочи. Но малышка всё отказывалась умирать, глотая воду и выкрикивая нечто нечленораздельное. Прошла минута, за ней другая, а она всё кричала, надрывая голос. Нет, она не звала на помощь и не призывала маму. Она боролась и проигрывала тот бой. Галина Николаевна отказывалась шевелится, и только ветер развивал её длинные волосы. Мысли в голове путались, словно стая озлобленных пчёл.
Да. Так было тогда. Но сейчас то по-другому. Или нет? Вдруг я не смогу выбраться отсюда, если не спасу эту малолетнюю тварь? подумала женщина.
И она полезла в воду, задирая подол своей совсем не серой, но разошедшейся по шву сзади юбки, наблюдая, как чёрная вода обтекает её подобно смоле, поглощает её бледные старушечьи ноги. Холодит настолько, что сводит пальцы.
Когда же женщина доплыла до ребёнка, та уже скрылась под водой выпуская пузыри. Нырять не стала, просто вытянула руки вперёд, шаря под водой там, где исчезло тело ребёнка. Без особого труда нащупала её волосы, накрутила их на ладонь и с усилием потянула вверх. На поверхности показалось детское личико бледное, худое и безжизненное. Женщина схватила её за подмышки и затрясла что было сил. Маленькая головка облепленная волосами заметалась из стороны в сторону, словно в руках она держала не человеческое существо, а манекен, с головой поворачивающийся на шарнирах.
Давай. Приходи в себя, ты маленькая сучка заверещала Галина Николаевна. И сучка откликнулась на призыв бьющейся в истерии женщины. Мелкая игривая рябь на воде вдруг стала гладью, идеально зеркальной в ярком свете луны, но Галина Николаевна этого не заметила, потому, как не могла оторвать взгляд от лица ребенка, с которым что-то было не так. Когда же, наконец, поняла, выпустила тело девочки из своих рук и попятилась назад, к зарослям шуршащих камышей.
У тебя нет глаз. Почему у тебя нет глаз? Такого не может быть пробормотала она скорее для самой себя.
Глаза это то, что ты забрала у меня. Это то, что ты ненавидела всей душой. То, как я смотрю на тебя спокойно отвечаю я женщине, которая гнобила меня большую часть моих школьных лет. А потом я увидела её ведьму, созданную мной, с чёрным шевелящимся лицом укрытым драной вуалью, что возникла за спиной учительницы. В её кривых руках портфель, разрисованный витиеватыми астрами. Тот портфель разинут, как широко раскрытый рот голодной чёрной акулы. А в голове моей одна лишь фраза: Отрежь ей руки, сунь в портфель.
Что? Зачем? спрашиваю я, то ли себя, то ли её, но в действительности уже понимаю, что она вне меня. Теперь она живая и она голодна.
Именно тогда до моего освободившегося от её постоянного гнета сознания, наконец, и дошло, что это именно она повинна в смерти моей матери. Повинна в её сумасшествии. И именно она заставляла и принуждала преподавательницу ненавидеть меня. Как и многих других. Ей нужна была моя злоба. Нужно было моё отчаяние и гнев. Для неё они подобны топливу разжигающему костёр.
Нет. Ты не получишь её. Говорю я хромоногой ведьме и с резким звуком чвак, высовываю карандаш марки «Винус» с пометкой «м», что значит мягкий, из основания шеи ничего не соображающей Галины Николаевны.
Записка 13. Моя единственная встреча с реальной ведьмой.
Всё произошедшее далее, случилось не в реальности. Оно случилось в тумане, ибо только там я могла отыскать дом, укрытый от внешнего мира высоким тростником. Дом ведьмы. Вообще, я всегда знала, что она там прячется, просто отказывалась в это верить.
Нет. Ты не получишь её. Говорю я хромоногой ведьме и с резким звуком чвак, высовываю карандаш марки «Винус» с пометкой «м», что значит мягкий, из основания шеи ничего не соображающей Галины Николаевны.
Записка 13. Моя единственная встреча с реальной ведьмой.
Всё произошедшее далее, случилось не в реальности. Оно случилось в тумане, ибо только там я могла отыскать дом, укрытый от внешнего мира высоким тростником. Дом ведьмы. Вообще, я всегда знала, что она там прячется, просто отказывалась в это верить.
Всё это время она ждала, когда я осмелюсь на этот шаг. Осмелюсь лишить жизни живое существо. Ждала момента, когда из меня начнёт сочиться ненависть. Только так она могла попасть во внешний мир. Через мой необузданный гнев.
А я всё думала, с чего же мать тогда решила, что я думаю о ней? О ведьме? Ведь я не делала ничего плохого. Но так ли это? Или я просто стёрла из памяти всё то скверное, что натворила когда-то? Вполне могла. Я всегда была особенной девочкой. Просто не знала об этом. Девочкой способной озеленить весь лес, даже когда его уже поглотила глубокая мрачная осень. Я не могла смотреть на опадающие лепестки цветков. На увядающие листья деревьев. И куда более серьёзным потрясением для меня, как для неразумного, ничего не соображающего ребёнка, было осознание всепоглощающей неминуемой смерти всего, что окружало меня с первых дней моей никчёмной жизни. Осознание того, что у любого живого существа есть свой предел. Износ жизненных сил. Так не должно быть! кричала я.
А как же тот день, когда я убила Вику!? Убила свою подружку и вместе с ней пол леса. Ты помнишь тех извивающихся от боли лисят, что умерли минутой позже?! спрашиваю я себя. Да, помню. А ещё помню, как захлёбываюсь в бурной реке, а потом блюю какой-то чёрной жижей. Это всё она! Ведьма. Уже тогда, она пыталась жить во мне, но я изрыгала её существо из себя раз за разом. Это я породила её. Позволила жить во мне и окрепнуть. Позволила обрести плоть и кровь. Раз так случилось, я же её и уничтожу. И потому я до сих пор пребываю в темноте. Оставляю позади себя оцепеневшую во мгле и ужасе Галину Николаевну и рвусь вперёд туда, где давно мне место.
Я в тумане, который за долгие годы моего взросления стал для меня родным. Мне вовсе не страшно из-за сгущающейся вокруг меня темноты. Так же, как не боюсь я и молний прорезающих ночное небо. Не боюсь я и птицы кружащей высоко в небе над моей головой, той, что преследует меня. Охотиться за мной. Только не сегодня. Сегодня, я не её добыча и она, как мне кажется, это знает. Так же, как и старуха, лежащая на старой прогнившей скамье. На её ногах и шее тяжёлый груз, а руки скрещены на груди. Те руки охраняют портфель с распускающимися синими астрами на нём. Теми самыми, что нарисовала мне мама, отправляя меня в школу впервые. Пока он пуст, но вскоре из него полезут руки, пытаясь дотянуться до своих тел. Навечно заключенные внутри него погубленные жизни.
Я не в силах разглядеть прогнившую крышу её полуразрушенного жилища, скрытую под тёмной бурлящей водой, но вижу высокий тростник. Тот самый, что я воздвигла вокруг него когда-то давно. Даже мама не знала об этом. Не знала, что её глупая неразумная дочь, которой нужно было сторониться того места как огня, соорудила для самой себя ориентир. Чтобы я могла отыскать его. Возможно уже тогда, я понимала, что когда-нибудь мне придется зайти внутрь того дома. Да. Теперь у меня нет сомнений. Это я создала его. Тростник, что не растёт нигде более. Мне лишь нужно перебраться через него и забраться внутрь. Не уверена, что смогу выбраться из той чёрной воды, но так и должно было быть, наверное. Оттуда выплывет она или я. Но вероятнее всего, никто из нас. Я уже близко.
***
На этом записи обрываются.
Дневник неизвестной девушки по имени Марта, нашла та самая школьница, в классических блузке и юбке вполне порядочная и прилежная девочка, что воткнула карандаш своей учительнице в шею перебив позвонки. Записи лежали на столе Галины Николаевны, и со слов обескураженной ученицы, в те минуты как будто мерцали. На титульном листе неразборчивым почерком было написано лишь одна фраза: Простите. Я не знала, что вы здесь ни при чём.
Но перед тем, как загадочные страницы были найдены, та девочка, как и все склонившиеся над телом бездыханно лежащей учительницы ученики, увидела, как рядом с трупом ни в чём не повинной Галины Николаевны возникло яркое свечение. Все они потом в один голос твердили, что из того свечения сформировался силуэт молодой незнакомки, на вид очень печальной и безгранично милой. Встав на колени, она мягко вытащила карандаш из шеи преподавательницы, после чего протянула над ней руки и засветилась ещё ярче. То свечение продолжалось всего несколько секунд, а потом неизвестная исчезла, а Галина Николаевна поднялась на ноги в полном замешательстве от разбегающихся от неё во все стороны детей. Больше Марту никто не видел.