Узнав, что ничего не произошло, просто я на неделю «нанялся в рабство» (интересно, а можно «наняться в рабство» или в рабство можно только попасть?), он сначала долго смеялся, а потом предложил развлечься сходить с ним в тир. Мол, он поучит меня стрелять из револьвера.
Я бы сказал, что насчет «поучить» он слегка погорячился. С одной стороны, он был прав: к револьверу я не был приучен. Честно говоря, я по-настоящему пострелял из него только один раз: когда привез огромный роскошный кольт в подарок Вану, чтобы тот на старости лет при охоте на тигра рассчитывал не только на лук и нож. А то получалось какое-то средневековье: человек выходит на тигра практически с голыми руками.
Но Вану револьвер не понравился, так что я сам отстрелял все патроны, которые привез, после чего Ван положил подарок в один из своих бездонных сундуков, и мы забыли про эту штуку.
Разумеется, стрелять я умел. Из автомата Калашникова. Вот тут я был спец. Хотя Ван учил меня стрелять из лука. При этом он был совсем не дурак и не думал, что в наши дни кому-то кроме него может пригодиться это искусство. По этому поводу он говорил мне так:
Ты делай, что велено. Старый Ван практичный человек, он не станет тратить попусту свое драгоценное время, которого у него не так много осталось, на то, чтобы обучать юных идиотов, тут он косился на меня, бесполезным вещам. Твердая рука и глаз, приученный видеть цель, еще никому не помешал.
И старик, как всегда, оказался прав. Когда в армии мне выдали мой первый автомат, совершенно неожиданно выяснилось, что я умею стрелять. Патронов нам дали «сколько хочешь», и через час, привыкнув к «машинке», я стрелял лучше инструктора. Помнится, он никак не мог поверить, что я держу автомат впервые в руках. Поверил он мне только тогда, когда увидел, что я не знаю, как его разбирать. А что, я же не слесарь. Когда он стал надо мной смеяться, я предложил ему пари: мы выясняем, кто из нас лучше стреляет и проигравший чистит победителю автомат. В общем, те несколько дней, которые были отведены нам для обучения стрельбе, я свой автомат не чистил ни разу. А разбирать-собирать его я научился мгновенно. Чего там учиться: механизм простой, деталей раз-два и обчелся. Все просто: отсоединил магазин, снял с предохранителя, передернул затвор, нажал на курок (это «типа проверил», не осталось ли в стволе патрона), вытащил шомпол, снял крышку ствольной коробки, извлек возвратный механизм, затем затворную раму, из которой вытащил затвор, и снял газовую трубку. Дел ровно на полминуты. А инструктор так тот вообще секунд за 20 управлялся.
Но вся эта механика меня мало интересовала. Стрелять, как неожиданно выяснилось, я умею, а кому «разобрать почистить собрать» всегда найдется. Я умею уговаривать.
В общем, сразу после тренировки мы отравились в тир. Время было позднее, полицейский тир уже был закрыт, но у капитана были свои ключи «от заведения».
Когда мы зашли, капитан вытащил из кобуры явно старый револьвер.
Вот, с гордостью сказал он. Ты же знаешь, я потомственный полицейский. Этот револьвер мне достался от отца. Это «Смит и Вессон», десятая модель. Тридцать восьмой калибр, можно сказать, настоящая американская легенда. Такие начали выпускать в 1899 году. Это армейский вариант, знаменитая «Victory Model», 1945 года.
Никаких сантиментов по поводу «настоящей американской легенды» у меня не было. Взяв револьвер в руку, я сказал: «Старый, да к тому же и тяжелый, заряженный килограмма полтора потянет».
Капитана мое равнодушие к его любимой игрушке явно задело.
А, ты ничего не понимаешь. Ты хотя бы стрелять из него умеешь?
Нет, честно ответил я.
Как такое может быть? искренне удивился ОКоннор.
Да очень просто. Когда я воевал, как обычный солдат, точнее, как офицер, у меня был автомат, с пистолетом или револьвером много не навоюешь. Хотя ты и представить себе не можешь, сколько их прошло через мои руки. Трофеи, так сказать. Но мне они были не нужны. Я их дарил, продавал, даже выбрасывал.
Когда я «работал шпионом» в Сайгоне, мне пистолет тоже был не нужен. Шуму от него много, так что мне вполне хватало ножа. Только когда на меня начали охотиться всерьез, я стал повсюду таскать с собой гранату, а лучше пару. Пистолет так, полицейская игрушка, а вот граната Сдаваться живым я тогда им никак не собирался
Ну, раз ты новичок, ехидно сказал ОКоннор, то начнем с начала: с разборки.
Ты полицейский капитан или армейский сержант, который хочет поучить «салагу»? не менее ехидно поинтересовался я.
Ну, раз ты новичок, ехидно сказал ОКоннор, то начнем с начала: с разборки.
Ты полицейский капитан или армейский сержант, который хочет поучить «салагу»? не менее ехидно поинтересовался я.
Капитан, капитан, добродушно пророкотал ОКоннор.
Тогда стать смирно перед старшим по званию! командным голосом рявкнул я.
Перед каким таким старшим по званию? удивился ОКоннор.
Майор, насколько мне известно, старше капитана, не так ли, капитан?
Да ладно, удивился ОКоннор, не можешь ты в твои годы быть майором.
В мирное время, конечно, не могу. Но не забывай, была война и майорское звание мне дали вместе со звездой «Героя Вьетнама».
Ладно, смотри, майор, ухмыльнулся ОКоннор. С этими словами он в несколько секунд разобрал револьвер. Все произошло так быстро, что правильнее было бы сказать не «разобрал», а «разбросал». К моему удивлению, его огромные лапищи весьма ловко разложили отдельные детали на столе, явно предназначенном для сборки и разборки оружия, именно в том порядке, в котором он разбирал револьвер. Видимо, так его учили, чтобы потом было быстрее и легче собирать.
А теперь смотри внимательно, сказал он, теперь покажу, как его собирать.
А зачем? удивился я.
Как это зачем? в свою очередь удивился капитан. Мы вообще-то сюда пострелять пришли. А если кто не знает, то напоминаю: из разобранного револьвера не постреляешь. Или ты врешь, что не умеешь им пользоваться, или у тебя в кармане лежит такой же, только поменьше?
Если бы я умел обижаться, то точно бы обиделся.
Я вообще не ангел и при необходимости совру не задумываясь, сурово сказал я ОКоннору. Да что там совру, я и убью не задумываясь. Все это тебе прекрасно известно. Но сообщаю тебе хорошую новость: друзьям я не вру никогда. Так что ношу я с собой только нож, чего от тебя никогда не скрывал.
Ну, к этому-то я уже привык, ухмыльнулся ОКоннор. Хотя, как полицейский, не должен был бы. Но как ты собираешься стрелять, если не соберешь револьвер?
Соберу, соберу, отмахнулся я. Смотри.
С этими словами я смешал детали револьвера, так аккуратно разложенные капитаном, и закрыл глаза. А затем, к огромному удивлению ОКоннора, собрал револьвер вслепую, наощупь. Завершив сборку, я взвел его и нажал на курок. И тут я первый восхитился этой допотопной штуковиной. Ход у курка был очень мягкий, а звук, с которым работал механизм, напоминал звук дорогих часов, только был заметно громче.
Удивить полицейского с таким стажем практически невозможно, однако мне это удалось. Слов у капитана не нашлось. Единственное, что он смог проговорить, было: «Как?! Ты же никогда этого не делал, а детали здесь маленькие, да и форма у них весьма замысловатая».
Тут было не поспорить, несмотря на то, что у револьвера внушительный размер, детальки в нем действительно «ювелирные», для сборки-разборки без отвертки не обойтись. Это вам не автомат Калашникова, который разбирается голыми руками. Но для меня все равно это было несложно. Достаточно было просто повторить процесс разборки в обратном порядке. Так что мне нужно было всего лишь запомнить, как капитан разбирает свой револьвер. А с памятью у меня было все в порядке. Об этом позаботился учитель Ван. Когда я изучал под его руководством иглотерапию, он никогда не наказывал меня за невыученный урок. Он просто заставлял меня корпеть над книжкой всю ночь, а так как я всегда любил поспать, то для меня это было очень серьезный стимул. Две ночи подряд он никогда не лишал меня сна (считал, что у меня низкий уровень подготовки и две бессонных ночи одна за одной могут причинить вред здоровью и повлиять на качество наших занятий), поэтому если мне снова не удавалось выучить урок, то на следующие сутки он лишал меня еды. А так как я любил поесть ничуть не меньше, чем поспать, то и это было не менее серьезной мотивацией.
Этот вид памяти Ван называл «книжным» и считал его более важным для врача, чем для воина. Была еще память, которую он называл «двигательной», а я «киношной». Развивал он ее простейшим способом: он ставил меня в такие условия, что я изо всех сил старался запоминать любое его движение с первого раза. Например, целую неделю собирался показать мне какую-то «особо эффективную» технику. А надо сказать, что когда меня отдали «в науку» к Вану, мне было тринадцать лет и я верил в то, что бывает «особо эффективная» техника. Это потом я понял, что не только не бывает «особо эффективной» техники, но что на определенном уровне техника практически исчезает. Точнее, она не исчезает, она «впитывается» в человека и становится его личным мастерством. А если я мастер, то в моем исполнении любая техника эффективна. Я могу просто посмотреть человеку в глаза, и ему станет плохо от одного моего взгляда. И это не шутки, это и есть мастерство. Но тогда я постоянно надеялся, что Ван покажет мне эту самую «особо эффективную» технику. И Ван никогда не обманывал меня: в его исполнении любая технику была «особо эффективной».