Кровопускание
El Gorbunova
© El Gorbunova, 2020
#
Утром пришло письмо от друга: «Сегодня я убил человека».
Оказалось чистая правда: он застрелился.
Я помню, как мы с Каем вышли из крематория. Пощурились на солнце, привыкая к жизни.
Оставался день до зимы. Южноамериканской зимы Ману любил только эту зиму и каждое наше лето уезжал в Колумбию или Аргентину жить в зиме. Потому что нашей зимой у него наступало лето в Чили или Перу.
Я нёс урну с прахом. Кай раздумывал, как с ним поступить.
Ману оставил на столе лист пожеланий. Во-первых, он настаивал на крематории, за что мы были ему очень благодарны.
А помнишь, он мечтал о мексиканском кладбище? Рассказывал, что там весёлые надгробья, ребята славные. Будет о чём поговорить.
На пальцах? Он не знал испанского.
Ману также сообщал, что его можно закопать под деревом. Тополем или клёном. Возможно, дубом или рябиной. Яблоней, например.
А можно развеять. Просто так или с высоты.
Только не над морем, напомнил Кай.
Разумеется.
Мы выбрали крышу дома в семнадцать этажей. Ветер нас ждал и проводил к самому краю. Мы помолчали, попрощались. Вытряхнули урну.
Всё, чем был Ману, легко растаяло на солнце.
#
С тех пор, как нас осталось двое, бездельник Комов ежеутренне торчал в моём подвале. Уничтожал запасы чая и доводил до тоски болтовнёй с прихожанами.
Комов искал в них глубину. Как сам изволил выразиться, простукивал половицы, надеясь настучать под ними тайники. Но в массе своей приходящий люд был просто пол дубовый.
Зато все прихожане страшно охотно болтали с Комовым. Он-то молчал, но его всепоглощающего присутствия было достаточно, чтобы пациент забыл про боль и трещал без умолку.
О самом прозаичном: сплетни, деньги, выпивка.
Дурацкий Комов не сдавался. Он не верил, что настолько понятные люди могут ходить в наш подвал, соглашаться на мои условия и не иметь при этом второго дна.
Мне казалось, что ещё немного, и я отправлю Комова вслед за Ману.
Комов, чуткий к любым настроениям, вовремя прикидывался полезным. Отвечал на звонки, чего страшно не любил, но я не любил ещё страшнее; вёл записи, считал деньги. Внимание барышень тоже старался переключить на свою особу. Обычно получалось, и за это я его всё-таки терпел.
Сегодня к нам влетела леди в перьях и кольцах. Она получила, что хотела, нарекла меня гением, но не выпорхнула наружу, а потребовала чаю и защебетала. Совсем немного о себе и вдруг о моём образе жизни.
У вас так интересно, Кай. Приятно. Вещи такие необычные. Кто их сюда приносит?
Мой подвал я и приношу.
Откуда же мне знать? Может, это ваша жена.
Я молчал. Комов тем более он всегда так делает.
Вы не женаты? прямо спросила птица.
Вроде нет.
А точнее не подскажете? хихикнула она.
Он просто не в курсе, что так делают, вставил Комов.
Но это же известно всем! Гению нужна женщина, которая будет обеспечивать уют! Жена.
Тогда я сообщил присутствующим:
Нет, я не сволочь, не женюсь.
А что, кто женится тот сволочь? удивился Комов.
Такого он ещё не слышал. Я понял, что он разворачивает мысленный блокнот, и любезно продиктовал:
Кто позволяет себе гением жить на вкусном и на стиранном тот сволочь. Он наорёт на жену, потом в плечо ей высморкается, поэтизировать или шедевр писать отправиться, а она посуду мыть. Он в кабак, а она на порог, ожидать.
И оба счастливы, вставила леди.
Сволочь и дура. Гадкая жизнь. Нет во мне столько гениальности, чтобы прощать себе такое.
Звонок не дал договорить. Комов словил момент и предложил пернатой леди проводить её до двери. А мне пришлось снять трубку и узнать, что «рисунок будет на запястье».
Записываю на двенадцать. Ваши имя-фамилия?
Ян Санчес.
Вас действительно так зовут?
Да.
«Санчес» какая буква последняя, «зэ»?
«Сэта».
Что?
На конце буква «сэта».
Всю фамилию по буквам продиктуйте.
Сэ, а, эне, че, э, сэта.
Что за язык?
Испанский. У меня испанская фамилия.
И мужское имя.
Да, женский голос на том конце оставался бесстрастным.
Ян Санчес. Так её и записал.
#
Знакомство с городом следует начинать с высокой ноты. Самой высокой: недостроенной многоэтажки, колеса обозрения на холме, башни какого-нибудь университета.
Это обыкновенный ритуал первого свидания: я поднимаюсь на крышу, усаживаюсь, свесив ноги за край, и пью с городом на брудершафт. Мы роднимся, он обнимает меня. Сутки я нахожусь под его защитой. Потом уезжаю, а в сердце города остаётся рубец с моим именем.
На этот раз случайный выбор города подвёл. Мы уже были знакомы, причём глубже, чем хотелось. Но город захотел увидеться опять.
Я помню, что в полуразрушенной свече было семнадцать этажей, и выше здания во всём городе не нашлось. Тёмный и неприветливый, этот массив торчал в самом центре, покрывался язвами имён и медленно сгнивал. Разумеется, никакого лифта только опасные ступени и пролёты.
Но город желал поздороваться именно здесь, и я, вооружившись бутылкой красного, шла ему навстречу.
А на крыше стоял самоубийца. В чёрной рубахе, которую рвал ветер. На носочках ботинок стоял, раскачиваясь, у самого края и смотрел вниз.
Я им залюбовалась. Спина крепкая, лаконичная, лица из-за волос не видно. Я жмурилась, разглядывая его, и представляла, каков он на вкус. На прикосновение.
Он обернулся.
Губы сдобные, со злым изгибом. Грудь тёмная карамель. Обидно, если именно сейчас это тело перестанет дышать. Станет мёртвым и недееспособным. Ах, как жаль!
Чего? спросил самоубийца.
Прыгаешь сейчас?
Если ты не против.
Разбить такое тело!
А последнее желание?
Я уже покурил.
Значит, нет желаний?
Самоубийца помотал головой. Я зажглась идеей.
Выполни моё.
С чего бы?
Есть традиция такая.
Ладно, ему нравилось моё нахальство.
Выполнишь?
За мою жизнь не проси.
Не буду. Выполни и прыгай.
Так чего ты хочешь?
Секса. Здесь. Сейчас. С тобой.
С выражением посмотрел на бутылку.
Пьяная?
Я повернула её горлышком вниз.
Собираюсь открыть.
Усмехнулся. Рассмотрел.
Что, действительно хочется?
Очень!
Иди сюда, потянулся ко мне рукой, надо же помочь человеку.
Мы лежали на его рубахе. Он водил ладонью по моему влажному плечу, я засовывала пальцы в горлышко бутылки, пачкала их вином и облизывала.
Как тебя зовут?
Нескромный вопрос после секса.
«У тебя множество имён, и ты сам не помнишь, какое из них настоящее» процитировала я слова неизвестного мне автора о смутно представляемом мной существе.
Зачем пошла на крышу?
Вино пить.
А ещё?
Тебя найти.
Он засмеялся и погладил мои волосы.
А я пришёл разбиться.
Вот твоё беспомощное тело, я пролила вино на его живот. Вот твоя кровь, и кончиком языка начала давить красные капли. Он напрягся и задышал тяжелее. Вот твой ад.
Это случилось в городе, к которому я снова вышла из вагона.
#
Кай мог бы быть другим, но не был. Мог создавать огромные полотна, выдавать их за шедевры и убеждал бы всех. Но предпочёл каллиграфить по человеческому телу.
Мы не знали, как долго он сидел в тени своего таланта. Возможно, всю жизнь. Ману нашёл его в подвале собственного дома, где клуб татуировщиков делал в бизнесе первые шаги. Кай приходил к ним поболтать и послушать оперу на ужасающей громкости средь бела дня. Татуировщиков он снабжал краской, которую пёр неизвестно откуда, и это засчитывалось за входной билет.
Ману был вхож везде.
Так в подвале под апокалипсического Вагнера состоялась встреча двух людей, которым никто до этой минуты не был по-настоящему интересен.
Ману не отлипал от Кая. Их каждый день видели вместе.
А если бы следили за Каем, то каждый час.
Не знаю, подпитывали ли они друг друга, но Кай продолжал не рисовать шедевры, а Ману просто был и вводил собой в ступор мир.
Я присоединился позже. Однажды шёл за Ману по набережной до самого центра города, одной из его площадей, потом в петляющие переулки, потом до самой двери Ману. Возможно, в переулках он хотел от меня скрыться, но вериться с трудом, что не сумел.