Не остались в стороне от нового революционного подъема и младотурки.
На состоявшемся в 1907 году в Париже съезде они приняли постановление о вооруженном восстании, практическую подготовку которого взял на себя салоникский комитет «Единение и прогресс».
Комитет сразу же приступил к усиленной вербовке в свои и без того постоянно растущие ряды офицеров расквартированной в Македонии Третьей армии.
Решительное выступление лидеры младотурок наметили на конец августа 1909 года.
Именно таким достойным образом они намеревались отметить тридцать третью годовщину восшествия Абдул Хамида II на престол.
И как это было ни прискорбно для Кемаля, но именно в его отсутствие Македония превратилась в центр революционного движения, и ему уже нечего было создавать в ней и нечем руководить!
Все руководящие роли были давно распределены, никто не пожелал делиться с ним завоеванным, и, как только он попытался качать права, ему сразу же указали на его место!
Конечно, он был расстроен.
Подумать только!
Рожденный для великих свершений, он был вынужден подчиняться!
И кому?
Какому-то почтовому служащему Талаату и преподавателю математики Митхату Шюкрю!
Впрочем, входившим в руководство «Единения и прогресса» и хорошо ему знакомым майорам Энверу и Джемалю он подчиняться тоже не хотел.
Разочарованный и обиженный, он принялся к месту, а чаще всего и без всякого повода критиковать обошедших его людей.
Но особенно бесило его то восхищение, которое демонстрировали в те дни рядовые члены движения к своим лидерам.
Особенно они преклонялись перед совершенно бездарным Джемалем, и всякий раз, когда кто-нибудь начинал петь дифирамбы этому «великому человеку», Кемаля передергивало.
Да и как можно было восхвалять это ничтожество, недоумевал он, поражаясь слепоте окружавших его людей, когда рядом находился он, стоявший на несколько голов выше и Джемаля, и Талаата, и Энвера, вместе взятых?
И был не прав!
Гениальными этих людей назвать было сложно, но определенными дарованиями они обладали.
Талаат являлся блестящим организатором и тактиком,
Энвер был энергичен, смел и решителен, а Джемаль отличался потрясающим хладнокровием и беспощадностью к врагам.
Но уязвленному самолюбию Кемаля не было никакого дела до их способностей, и он видел в них лишь сумевших опередить его выскочек.
Несмотря на все свои разочарования и обиды, Кемаль уже не был тем романтически настроенным молодым человеком, каким уезжал в Сирию.
Именно поэтому он и не подумал разрывать отношения с «серым» Джемалем, видя в нем не только покровителя, но и потенциального союзника.
А вот другим лидерам движения он выдавал по полной программе.
Конечно, ничего хорошего в огульной критике обошедших его людей не было, и все же понять Кемаля было можно.
С самого начала своей революционной деятельности он думал не только о своих амбициях, но и о судьбах страны.
Проникнутый страстной верой в прекрасное будущее, он много и красиво говорил о самопожертвовании и желании драться за свободу.
Его страстные проповеди производили впечатление, и у него появилось собственное окружение, готовое слушать его в любое время и по любому поводу.
Что-что, а поговорить Кемаль любил, и, распаляясь, он все чаще вел себя так, словно был не скромным работником штаба Третьей армии, а по крайней мере претендентом на престол!
И в один прекрасный вечер он договорился до того, что стал раздавать своим слушателям государственные посты в предполагаемом им правительстве и место премьера обещал близкому к нему Нури.
А кем будешь ты? улыбнулся тот.
Человеком, который назначает премьер-министров! ответил Кемаль.
Пройдут годы, и Нури спросит президента, помнит ли он ту беседу.
Помню, пристально взглянет на него Кемаль, как помню и то, что ты мне тогда не поверил!
Смущенный Нури только виновато разведет руками
Слышали ли его критику лидеры «Единения и прогресса»?
Да, конечно, слышали, но особого внимания на нее не обращали.
Да и зачем?
Они сами выступали за свободу и не собирались лишать права на нее другого человека.
Во всяком случае, пока!
После того, как получивший звание майора Кемаль был назначен военным инспектором линии Салоники-Монастыр, лидеры «Единения и прогресса» доверили ему осуществление связи между своим штабом и расположенными на этой ветке филиалами.
Возможно, это и на самом деле было очень важно, однако сам Кемаль не испытывал ни малейшего восторга от такого доверия к себе.
Да и какой там мог быть еще восторг, если его, как ему, во всяком случае, казалось, намеренно удаляли от главных событий!
А они действительно приближались, и после того, как весной 1908 года Австро-Венгрия получила концессию на строительство железной дороги к Салоникам, а Россия и Англия намеревались ввести в Македонию десятитысячную армию, младотуркам не оставалось ничего другого, как только сыграть на опережение.
Глава II
3 июля комендант гарнизона небольшого македонского городка Ресна майор Ахмед Ниязи-бей ушел со своей знаменитой четой в горы и оттуда прислал отчаянное письмо султану, полное угроз и оскорблений.
Вслед за ним в горы ушла и другая чета во главе с Энвером, и уже очень скоро восстанием была охвачена почти вся европейская часть султанских владений.
После того как Энвер заявил на всю страну о начале революции, Кемаль только презрительно усмехнулся.
Это авантюра сумасшедших, небрежно бросил он окружавшим его офицерам. Через сорок восемь часов о ней все забудут!
И можно только представить себе его разочарование, когда через отмеренные им на революцию сорок восемь часов она приняла еще более широкий размах.
Отряды Ниязи и Энвера росли с каждым днем, но им так и не пришлось ни с кем сражаться, поскольку посланные на их усмирение воинские части и не собирались воевать.
23 июля 1908 года центральный комитет «Единения и прогресса» в ультимативной форме потребовал от султана восстановления конституции, и повисший над пропастью Абдул Хамид во второй раз в своей жизни был вынужден даровать ее стране.
И надо было только видеть, с какой радостью отмечала та свою первую большую победу в борьбе с абсолютизмом.
Оно и понятно: измученные отсутствием свобод люди были счастливы хотя бы тем, что наконец-то могли ни от кого не прячась ходить по улицам!
Цензоры были мгновенно изгнаны, газеты славили революцию, и осмелевшие люди вершили жестокую расправу над агентами султана, вешая их прямо на улицах!
Темницы рухнули, и на свободе оказалось сразу 40 тысяч политических заключенных, от тайной полиции и тридцатитысячной армии доносчиков остались одни воспоминания, и каждый день в стране появлялись общественные организации, ассоциации, клубы и политические партии.
Ну и конечно, началось поголовное братание!
В одном из городов председатель болгарского комитета объявил о примирении с греческим архиепископом, в другом революционные офицеры посадили в тюрьму турка за оскорбление христианина.
Единая конгрегация турок и армян повторяла молитвы своих священников во время поминовения жертв массовой резни армян.
Полнейшая эйфория охватила и Стамбул, где разгуливающие по улицам огромные толпы жителей кричали:
Да здравствует конституция! Долой шпионов!
По городу разъезжали повозки, в которых вобнимку обнявшись сидели турецкие муллы, еврейские раввины и христианские священники.
Славили и султана, и тот по требованию своих подданных молился в Святой Софии, где не был более четверти века.
Майоры Энвер, Ниязи и Ейюп Сабри были объявлены «героями свободы» и купались в лучах славы.
С хмурым видом наблюдал Кемаль за охватившей страну эйфорию.
Да и чему радоваться?
Это была не его победа, и он так и остался чужим на этом празднике победителей.
И надо ли говорить, как болезненно била по его самолюбию каждая новая здравица в честь новоиспеченных «героев».
Даже в самые мрачные дни своей ссылки в Сирию он с такой ненавистью не вспоминал одним росчерком пера сломавшего его судьбу чиновника.
И останься он тогда в Македонии, звучавшие сегодня фанфары славили бы его, а не всех этих джемалей и талаатов! А пока он имел то, что имел
Не обладавшие опытом управления огромной страной и широкой сетью своих комитетов, младотурки повели себя довольно странно.
Судя пор всему, они посчитали, что свое уже сделали, и контроля над армией и парламентом было для них вполне достаточно.
Правительство продолжали возглавлять представители консервативной бюрократической знати, и в стране сложилось опасное двоевластие.
Младотурки не только не вошли в состав правительства, но и, вопреки всем решениям своего же собственного конгресса, оставили на престоле Абдул- Хамида.
Они почти не уделили внимания важнейшим социальным и экономическим вопросам в своей новой программе, отделавшись туманными обещаниями.