Свободолюбивые идеи падали на благодатную почву, и стремление к познанию мира, желание жить красивой и светлой жизнью переполняло душу романтически настроенного Кемаля.
И если Ибрагим Шинаси и Зия-паша лишний раз убедили Мустафу в том, что без образования и европейской цивилизации невозможно стать настоящим человеком, то у Намыка Кемаля он нашел то, о чем пока только смутно догадывался.
Воспеваемые мятежным поэтом идеи родины, нации и пусть пока еще и не национального турецкого, а османского патриотизма находили горячий отклик в душе юноши.
Восхищенный глубиной и в то же время простотой изложения Кемаль заучивал наизусть стихотворения знаменитого поэта и повторял несколько патетические и грубоватые слова Намыка Кемаля:
Пусть придут, соберутся все силы, любые превратности рока, низкой шлюхой я буду, если нацию брошу и с пути ее вспять возвращусь
По большому счету эти стихи стали для Кемаля той самой клятвой, от которой он в течение всей своей жизни не отступил ни на йоту.
А ведь против него собирались могучие силы, да и рок был не всегда на его стороне.
Тем не менее, Кемаль и не думал возвращаться «вспять» с того усеянного шипами и терниями пути, по какому он привел нацию к независимости.
Он настолько увлекся стихами, что стал их писать сам.
Однако один из преподавателей школы быстро остудил его пыл, заметив, что писание стихов недостойно офицера.
Музы музами, но военная карьера прежде всего.
Другой приятель Кемаля, Али Фетхи, был на год старше его.
Происходивший из родовой и обеспеченной семьи, этот красивый юноша был хорошо воспитан и прекрасно владел французским языком.
Он исправно учился военному делу, но куда больше его привлекали абстрактные науки.
Именно от Али Фетхи Кемаль впервые услышал знаменитые на весь мир имена Вольтера, Руссо, Монтескье и Огюста Конта.
Начиная, по его собственным словам, «кое-что понимать в политике», он часами говорил с приятелем о Великой французской революции и ее идеалах.
Эти беседы, а нередко и споры заставили Кемаля обратить особое внимание не только на французский язык, но и на историю республиканской Франции.
Что же касается третьего приятеля, Кязыма, то никакими особыми талантами сей молодой человек не блистал, а если чем и отличался, так это только своей невероятной преданностью Кемалю.
Нельзя не сказать еще об одном однокашнике Кемаля, который на долгие годы станет его злым гением.
Будущий правитель Турции Энвер-паша был ровесником Кемаля, но учился двумя годами старше, и молодые люди прекрасно ладили между собой
Именно с этими ребятами Кемаль проводил все свое свободное время, и чаще всего они отправлялись в кафе, где подолгу беседовали на самые различные темы и играли в трик-трак.
Кемаль оказался азартным игроком и не любил проигрывать.
Увлечение поэзией не прошло для Кемаля бесследно.
Война с Грецией вызвала у него необыкновенный патриотизм, и он решил отправиться на фронт.
И вряд ли мать, к которой он заехал по дороге, сумела бы отговорить его от этой безумной затеи, если бы так своевременно не закончилась война.
Греческая армия была разбита, и Кемаль ликовал так, словно сам принимал участие в сражениях.
Дорога на Афины была открыта, и газеты на все лады славили армию.
Но, увы, победная эйфория длилась недолго.
Подобный исход пришелся не по нраву западным странам, и они быстро указали воспрянувшей духом империи на ее место, заставив подписать совершенно ей ненужное перемирие.
Вместе с другими учениками Кемаль не мог скрыть своего недоумения.
Как же так, вопрошал он!
Его родину унизили в глазах всего мира, и она покорно проглотила обиду!
Наряду с этим законным недоумением в нем появилось и недоверие к управлявшим страной людям.
В значительной степени оно подогревалось молодыми офицерами из стоявших в Монастыре частей, имевшими все причины быть недовольными существующим режимом, опорой которого являлись крупные феодалы, вожди племен, высшее мусульманское духовенство и бюрократия.
Образованность любого человека рассматривалась как первый признак его политической неблагонадежности.
Среди османских министров не было ни одного человека с высшим образованием, а в армии предпочтение отдавалось выслужившимся из унтеров невеждам.
Конечно, Кемаль еще не мог понимать всего зла, какое являла для страны абсолютная султанская власть, и всю вину за свалившиеся на империю беды возлагал на ее высших чиновников и министров.
«Наши преподаватели, вспоминал он, заявили нам, что мы можем оккупировать всю Грецию.
Но когда новость о перемирии дошла до нас, курсанты испытали глубокое разочарование.
Но мы не могли задавать вопросов.
Только мой друг Нури рассказал мне, как один молодой офицер плакал, заявляя, что всё происшедшее печально.
Тем не менее, на улицах Манастира была организована радостная манифестация и снова раздавались крики: «Да здравствует султан!»
Впервые я не присоединился к подобному пожеланию».
На этот раз Кемаль не был единственным, кто сомневался.
Нежелание Кемаля славить султана говорило о многом, и, в первую очередь, о том, что он стал серьезно задумываться о настоящем и будущем страны.
И смотрел он на это настоящее, судя по всему, уже без розовых очков.
Кемаль быстро взрослел.
Изменилось и его отношение к матери.
Обида стерлась, а отчим оказался веселым и добрым человеком.
И он очень переживал, когда в начале девяностых годов от туберкулеза умерла родившаяся в 1889 году его меленькая сестренка Наклийе.
После примирения с матерью Кемаль все свои каникулы проводил в Салониках, где и познал свою первую любовь.
Ею оказалась дочь военного коменданта Салоник Шевки-паши Эмине.
Расстался с нею Кемаль только после поступления в Харбие.
Если бы ты только знала, глядя в грустные и полные любви глаза девушки, говорил он, как мне тяжело расставаться с тобой! Но я клянусь тебе, что никогда не забуду тебя, и надеюсь на тебя!
И как вспоминала затем сама Эмине, Кемаль часто виделся с нею и даже хотел жениться на ней.
Да и сам Кемаль не забыл свою первую любовь и много лет спустя, слушая в своей президентской резиденции в Чанкайя песню «Моя Эмине», был тронут воспоминаниями юности.
Как-то с несказанной грустью он заметил, что в сердце каждого мужчины живет своя Эмине
Правда, в другой раз он говорил о том, что его первой любовью была молодая гречанка из Салоник, которую он намеревался увезти с собой в Монастыр, и только его дядя Хуссейн-ага отговорил его от этой безумной затеи.
И надо ли говорить, как боялась за него уже познавшая властный характер сына мать.
Впрочем, она быстро успокоилась: несмотря на все свои увлечения, Кемаль не собирался жениться, и все его мысли были заняты военной карьерой.
Но главное в его отношении к женщинам проявилось уже тогда.
Ему нравилось вызывать у них восхищение и оказывать покровительство, но он совершенно не терпел от них ни требований, ни тем более нравоучений.
Во время одного из отпусков он познакомился с дочерью брата отчима полковника Хюсаметтина Фикрие, в чьей судьбе ему было суждено сыграть столь трагическую роль.
Но куда более печальным было увлечение Кемаля посещать увеселительные заведения и под негромкую музыку потягивать вино, заедая его мезе, как называлась дешевая закуска.
Закончив петь, красивые девушки присаживались за столик к молодым людям, и те угощали их вином.
Ловя на себе их призывные взгляды, Кемаль ощущал, как его с головы до ног окатывала сладостная волна желания.
К счастью для него, посещения злачных заведений пока еще не сказывались на его успехах, и осенью 1898 года он блестяще сдал выпускные экзамены, став четвертым по успеваемости.
Это был настоящий успех, и счастливый Кемаль поспешил в Салоники, где его с нетерпением ожидали любящая мать и дружелюбно настроенный к нему отчим.
Устроенная ими встреча превзошла все его ожидания.
Мать, отчим, сестра ловили каждое произнесенное им слово и спешили исполнить любое его желание.
Тем не менее, Зюбейде-ханым продолжала видеть в нем все еще маленького мальчика и, даже не замечая, как каждый раз хмурился недовольный ее нравоучениями Кемаль, постоянно делала ему замечания.
Не пожелав обострять отношения с матерью, он стал чаще уходить из дому.
Есть два пути общения с родственниками, говорил он, либо вы полностью подчиняетесь им, либо не обращаете на них внимания. Я не хотел ни слушать мать, ни тем более ссориться с нею, дабы лишний раз не расстраивать ее. А потому и предпочитал проводить дома как можно меньше времени
Матери не нравилось его постоянное отсутствие.
Но Кемаль жил уже своей жизнью, независимой ни от чьего желания.
С ранних лет, говорил он позже, я не любил жить ни с матерью, ни с сестрой, ни с друзьями. Я всегда предпочитал быть одиноким и независимым