«Широка страна моя родная, много в ней лесов, полей и рек» затянул популярную песню Поль Робсон. Арей мысленно согласился с чернокожим американским певцом, хотя знал, что следующий тезис лауреата Сталинской премии: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек» вызовет в нем противоположную реакцию. Так и случилось. В сердцах выдернув розетку громкоговорителя, он вышел из своей «конуры» и направился в туалет, где по соседству с проржавевшим чугунным унитазом находилась эмалированная раковина умывальника с латунным краном, из которого что летом, что зимой текла одинаково обжигающая, совершенно ледяная вода.
В коммунальной квартире, куда самовольно вселился Арей, проживало три семьи. Вашецкие: Сергей Петрович, главный геолог Колымского геологоуправления, большая шишка и притом неплохой человек (радиолюбитель, между прочим), что бывает, согласитесь, довольно редко; его супруга Людмила, обаятельная, рано располневшая женщина, врач по образованию; дочка Наташа, которой только что стукнуло семь, и трехмесячный сын Вовка. По чину Сергея Петровича они занимали большую светлую комнату, выходящую окнами на Колымское шоссе и центральный вход в городской парк культуры и отдыха. Комнату напротив занимали вольнонаемные Дубцовы: Лев, инженер-технолог магаданского авторемонтного завода, видный из себя, очень общительный человек; жена его Валечка, сметчица Дальстройпроекта, красавица, рукодельница и ревнивица, отчего, случалось, перепадало и мужу, и детям восьмилетнему непоседе Мишке и Борьке, четырехлетнему карапузу, с невозмутимым спокойствием постигавшему мир. Их комнатка (полученная после нескольких лет мытарств по баракам) редкостная г-образная планировка которой объяснялась тем, что находящаяся рядом кухня «съела» часть ее площади, выходила окном во двор, где днем не затихал щебет детворы, а с вечера и чуть ли не до утра приблатненные вокализы взрослых, доносящиеся из двухэтажной гостиницы, барака, похожего на деревянный дредноут, пришвартовавшийся по соседству с их домом. Напротив кухни жили Девичи: Александр Иванович, актер магаданского драмтеатра, милейший человек, сохранивший чувство юмора, несмотря на несколько лет кайления на колымских приисках; его супруга, бывшая княжна, актриса в прошлом, также отдавшая немало времени лесоповалу, а ныне работник метеостанции, в чьи обязанности входило чтение сводки погоды на магаданском радио, и четырехлетний сын, одногодок, но не друг, а скорее Борькин конкурент в играх, то и дело разворачивающихся на всей площади квартиры номер три. И завершая круг в квадратной прихожей данной квартиры, скажем, что Арей проживал прямо напротив входных дверей, возле туалета, в «ванной» темном закутке, в котором окна отсутствовали, потому что ленинградские архитекторы, проектировавшие магаданские дома, и в самом деле предполагали установить здесь ванну, но из-за дефицита места в трюмах дальстроевских кораблей доставку столь необходимого для личной гигиены функционального узла постоянно откладывали, чем, собственно, и воспользовался Арей, без спроса вселившийся в указанное пространство. О факте проживания Арея в «ванной» третьей квартиры знали только Галина и Борька
Вообще-то, «ванная» в третьей квартире в ожидании чугунной ванны не оставалась пустой: совершенно не сговариваясь, все сносили сюда ненужные предметы, которые жалко было выбросить, пока за короткий срок она не была фактически превращена в кладовку. Летом здесь складывали зимние вещи: валенки, тулупы, ватные штаны, санки, лыжи а зимой летние: телогрейки и болотные сапоги, корзины для грибов и ягод, удочки и самодельные самокаты. Кроме того, здесь всегда стояло два-три мешка со стланиковыми вроде кедровых, только мельче шишками и несколько полутораведерных бутылей, в которых бродила брусничная настойка. В зависимости от сезона мешки, будто тяжело дыша, опадали и наполнялись вновь, а уровень насыщенного, красного цвета жидкости в бутылях повышался по самую горловину или падал до высоты нескольких сантиметров от дна но никогда содержимое мешков или бутылей каким-то волшебным образом не истощалось полностью. Конечно, волшебством это казалось лишь детям, часто использовавшим данное помещение во время игры в «прятки» и заходившим сюда еще для того, чтобы наполнить карманы шишками: высыхая в тепле «ванной», шишки легко лущились и осыпались вкусными, пахнущими хвоей орешками прямо в подставленную детскую ладошку это не возбранялось и даже приветствовалось взрослыми, так как стланик был хорошо известным антицинготным средством, а его орехи, богатые белком, сахаром и маслом, по сути дела являлись природными конфетами наивысшего качества. Что категорически воспрещалось детям, так это прикасаться к бутылям с настойкой, но Мишка не раз нарушал запрет и даже испытывал на вкус их содержимое, а однажды дал испробовать по капле необыкновенного напитка и брату с Юркой. После этого ему здорово попало от родителей, и бутыли были подняты с пола на стол (старый, перекошенный, стоявший там же, в «ванной»), на недосягаемую теоретически для Мишки высоту Взрослые тоже часто заходили в «ванную» собираясь за грибами или на лыжах, в поисках затерявшегося ботинка или для того, чтобы в преддверии посиделок нацедить из бутыли брусничной настойки. Настойку эту они пили не в чистом виде, а предпочитали «разбавлять» спиртом: от нескольких капель на стакан для женщин до нескольких капель «брусничной» на стакан спирта для мужчин. После стакана розового напитка каждый из участников посиделок розовел лицом и превращался в горячего спорщика, так что диспуты затягивались далеко за полночь. Спорили о чем угодно, избегая лишь политических вопросов, и это не было проявлением недоверия друг к другу, а являлось, скорее, следствием соблюдения негласного правила, распространенного в здешних интеллигентских кругах, согласно которому разговоры о политике считались неприличными, слегка отдающими провокацией, что ли. Когда дискуссия принимала особенно шумный и яростный характер, из «ванной» выскальзывал Арей и, щурясь от яркого света голой лампочки, молча усаживался за круглый стол, установленный на нейтральной территории, посредине прихожей, потому что в жилых комнатах в этот час уже спали дети, а на кухне было слишком тесно и пахло керосином. Арей выпивал свой стакан, закусывал селедкой, заедал жареной олениной с пюре из сушеной картошки, мало-помалу начиная вставлять свои реплики. Он говорил тихим голосом, увлеченные спорщики, казалось, его не слышали и вообще не замечали, но совершенно нейтральный разговор, ранее касавшийся древнейшей истории, например тайны строительства египетских пирамид, в его присутствии вдруг приобретал острую злободневность и неизбежно переходил от древнего рабовладения к современным рабам Севлага[10]. Никогда не терявшие бдительность женщины, то и дело поглядывая на входную дверь, начинали предупреждающе наступать на ноги своим благоверным, пускали в ход острые локотки, а иногда и отточенные лезвия коготков. Сообразив наконец, отчего забеспокоилась супруга, спорщик умолкал, как бы впав вдруг в состояние задумчивости; диспут ненадолго затихал что использовалось для разлива брусничного напитка, а затем возникал с новой силой, теперь, совершенно неожиданно, на поприще культуры:
А слышали, говорят, что на ордене Александра Невского изображен профиль Николая Черкасова, хорошо поставленным голосом светской львицы осторожно начинала новую безопасную тему княжна.
Вот уж никогда не обращал внимания на то, кто там изображен, снисходительно отвечал Вашецкий. Он был кавалером ордена Трудового красного знамени, а потому считался знатоком в государственных наградах. Никому иному из присутствующих награждение орденами не грозило.
А я слышал, что Невский сражался как раз против какого-то ордена, острил Лев.
Может, Невский и сражался против, а вот Черкасов был за, улыбался Вашецкий. И в результате у него уже два Ленина
И, черт возьми, пять Сталинских премий! сотрясал стол мощный кулак Александра Ивановича. А ведь и я мог сыграть Невского Супруга обеспокоенно смотрела на него. Когда-то Девич был актером театра Ермоловой в Москве, подавал надежды. Жизнь поломал анекдот, рассказанный за столом на театральном междусобойчике. Хорошо хоть теперь, после восьми лет лагерей, он работает по специальности и, надо сказать, пользуется успехом: на него ходит даже пятый начальник Дальстроя, Иван Лукич Митраков.
Никому не надо завидовать, успокаивал актера Вашецкий. Ведь известно, что Товарищусталину очень не понравилась вторая серия «Ивана Грозного». Да ведь и было даже постановление какое-то В общем, показ ее запретили, заканчивал он почти виноватым шепотом.
Короче, еще немного и сейчас бы товарищ Черкасов сидел и выпивал вместе с нами, качал головой Лев.
С нами, не с нами, но сесть может любой, дернув мужа за рукав, предупреждала Валентина.
А, знаю я это постановление, вспоминал Девич. Нам его зачитывали на политинформации. Там говорится что во второй серии фильма допущено невежество в изображении исторических фактов, потому что прогрессивное войско опричников Ивана Грозного представлено в виде шайки дегенератов, наподобие американского Ку-клукс-клана, а сам Грозный, обладавший сильной волей и характером, показан как слабохарактерный и безвольный человек вроде Гамлета
Тут вставлял свои «пять копеек» Арей. Откашлявшись, он тихо, но отчетливо произносил:
Похоже на цитату из обвинительной речи Сафонова[11]. И то, и другое насчет прогрессивных опричников и сильной воли Грозного одинаково лживо.
Вашецкий, будучи, пожалуй, самым трезвым из всей компании, удивленно смотрел в сторону Арея, но так и не увидев его, не заметив даже легкого дрожания воздуха в том пространстве, где располагалось тело непрошенного гостя, говорил задумчиво, с таким видом, будто его голову только что посетила свежая мысль:
Похоже на цитату из обвинительной речи Сафонова
На этот раз проявляла беспокойство Людмила, и ее твердый локоток вреза́лся в мягкий бок супруга.
Да это и было обвинение, продолжал Арей. Только Черкасову повезло. Пока дело разворачивали, умер Эйзенштейн, началась борьба с космополитизмом в общем, в сорок восьмом уже было не до него. А в сорок девятом он опять на коне: четыре роли за один год!
Теперь удивлялся Девич. Он тоже внимательно смотрел в сторону Арея и, подобно Вашецкому, ничего не видел в том месте, откуда, как ему казалось, раздавался голос.
Четыре роли за один год! возмущался он. А тут Удар княжны, приобретшей свой навык на лесоповале, всегда бывал точным и своевременным. Александр Иванович переводил дыхание несколько секунд, а отдышавшись, надолго задумывался, сидя, как царь со скипетром, с поднятой ко рту вилкой
Так вот обычно и проходили посиделки, и никто не замечал присутствия и активного участия в них Арея, как никто не видел его, заходя в «ванную», где он жил в течение нескольких лет. Непонятная слепота не относилась только к Борьке с Галей. Они-то видели его не раз и любили поговорить с ним. Отчего же именно четырехлетнему мальчонке и расконвоированной заключенной дано было видеть Арея, а другим нет? Впрочем, никакого секрета тут не было. Всё началось вот с чего
* * *Однажды Арей, пребывавший в своей «ванной», как всегда в полусне раздумий, очнулся от детского вопля, послышавшегося из кухни. В квартире было четыре ребенка разного возраста. Каждый из них в течение дня имел по нескольку серьезных с их, детской, точки зрения причин для слез, а потому плач, сопровождаемый соответствующим звуковым оформлением, здесь не был редкостью и обычно не вызывал моментальной реакции взрослых. В данном случае, однако, характер детского крика, сразу перешедшего в хрип, был таков, что заставил Арея забыть свои сны и выскочить из «ванной». Буквально влетев в кухню, он увидел лежащего на полу Борьку мальчонку, больше всех досаждавшего ему в «ванной» и Галю, беспомощно стоявшую перед ним на коленях; в руках она держала бутылку с какой-то жидкостью. Борька теперь не хрипел: лицо его посинело, а рот судорожно открывался, как у выловленной из воды рыбешки, все говорило о том, что он из последних сил борется за жизнь; Галя же, наоборот, побелела лицом ясно было, что свою жизнь она уже ни во что не ставит и готова вот-вот упасть в обморок.