Не волнуйся всхлипнула Акла, это я вынула батарею.
Ты! Какого чёрта!!! Кто просил?!
Она всхлипнула. Тогда я запустил в неё бутылку. К счастью, промазал. Посыпалось стекло, рахитичной медузой поползла по стене пена.
Когда я, будущий программист, но в те времена студент «Long Island University», вернулся из клиники домой, Акла, девушка с фундаментальным бюстом, внушительным задом и пикантными оспинками щёк, впала в грех, коим страдают многие женщины при таковых подробностях. Она утопила калеку в патоке усердия и забот. Сдувала пылинки, меняла «пелёнки», баюкала, как младенца: «Спи, мой мальчик, я тебя не оставлю». И даже предусмотрительно плакала. Жалела. Жалела до позвоночных колик, до икоты, пока не вжилась в образ всепрощающей мамочки её ненаглядной Святой, во плоти Марии Магдалины де Пацци, прозевав моё созревание в кухонного деспота. Меня раздражало всё: уведённый от кровати Грустный Слоник, разбросанная обувь, превращавшая квартиру в ковбойский полигон, забытая на верхней полке упаковка любимых хлопьев. Простушке Акле мелочи быта казались мыльными пузырями, не достойными переживаний. Её неразборчивость, обратная сторона чёрствости, бесила и я постепенно черствел сам, подобно хлебному ломтю, забытому на столе. Злость пожирала изнутри, но старался терпеть, страстно желая, чтобы Акла сама догадалась о причинах моего негодования. Куда там! Подобное понимание приходит с годами и с горьким опытом Но зачастую непоправимо поздно
Захватив сумку, я выкатился из квартиры, как только потерявшая душевное равновесие Акла вставила в блок питания батарею. Исчез, не прощаясь. Постоял перед дверью лифта где-то выше не торопились его отпускать. Сжав зубы, тронул пальцем манипулятор, Грустный Слоник, плавно развернувшись, подобрался к кромке. Два пролёта по двенадцать ступенек. Будь, что будет, такая сегодня струя! Развернувшись спиной к спуску, я привалился животом к коленям, одной рукой уцепился за перильце, другой дал задний ход. На самом деле, предосторожности потакали страху, ведь мой Элефантик знал своё дело. Ему по-фигу взлётная полоса, брусчатка с бордюрами, или пролёты лестниц.
Офис «Fallow Your Dream» находился неподалёку, в пределах разумного, и я решил отказаться от подвозки. Захотелось побыть одному посреди города. Посмаковать подлинность одиночества. Спокойно рассудить, что мосты сожжены. Этот вердикт, если и не имел разумной подоплёки, всё же позволял подстраховаться, обнадёжить себя. В багажной сумке лежали несколько упаковок транков, сменные катетеры, презервативы, деньги и сигареты. В специальном отделении отдыхали сменные батареи. Остальные незаменимости остались дома, в холодильнике на видном месте. Распрекрасная Акапулька увидит их и поймет. Но если не поймёт, ударится в панику, изведёт фирму телефонными звонками, закатит скандал социалам Кто её знает Но, может быть вздохнёт облегчённо и с головой окунётся в фитнес, чтобы слегка похудеть
Бывалому колясочнику и километр пути каторга, зато Грустному Слонику сущий пустяк. Не ясно? Тогда натужьте свои извилины, мыслители, вот вам задача. Если порыв ветра оборвёт листву в парке, какова, по-вашему, вероятность, что листья, падая, улягутся на земле во фразу: «Боже, храни Америку»? Что, слабо догадаться? Так и быть, отвечу колоссальнейшая в сравнении с возможностью любого события.
Грустный Слоник деловито покрывал асфальт армированной резиной. Редкие прохожие отводили глаза от калеки в оранжевом берете, белоснежной рубашке с жабо, краплёным блёсткой, шотландском килте в крупную клетку поверх лосин с наброском скелета и в беговых «Найках», давно вышедших из моды. Очень раздражали конфузливые взгляды. Пришлось свернуть в арку между домами благо, что Грустный Слоник чихать хотел на препятствия. Без него я был заурядным колясочником. Бордюрные камни представлялись отвесными скалами, и прогулки на свежем воздухе ограничивались бетонным пятачком возле дома. Изредка, втихаря от Аклы, подкрепив плоть лишней таблеткой ксанакса, я бросался в атаку против своей убогости, нахраписто, вроде конкистадоров в погоне за добычей. Они-то держались в сёдлах, как влитые и, по представлениям индейцев, составляли с лошадьми единое целое навевающие ужас двуглавые существа. Со мной всегда случалось наоборот. Выдохнув, я становился на дыбы у края и, закрыв в страхе глаза, подавшись вперёд, решительным толчком прыгал вперёд и вниз. Порой приземлялся на все колеса, но, случалось, переворачивался и тогда долго лежал, дожидаясь помощи. Иногда приходилось успокаивать чрезмерно отзывчивого спасителя, когда он суетливо хватал меня, как придётся, пытаясь поставить на ноги или затащить на ускользавшую коляску.
И тут-то я почувствовал неладное. Чистенький бомж, прижавшись спиной к зданию, просительно протягивал руку. Носовой платок у его ног прижимала к тротуару кучка монет. Я бросил туда свою. Он не опускал свою руку единственную, и экран мобильника светился в ней. Никлый, пустой рукав подтверждал её отсутствие.
Дай ещё монетку, брат, попросил он.
Я зарылся в сумку, поглядывая на экран. Он протянул руку поближе:
Глянь заодно Потеха Вчера снял как раз здесь, где сейчас
Я посмотрел. Странная процессия двигалась на экране то ли массовка для фильма ужасов, то ли шествие ряженных на Хэллоуин. Они брели парами, четыре пары, одна за другой, ряженые, как на карнавал. Впереди ковылял гигант ни очки в золотистой оправе, ни костюм идальго не смягчали его наружности. На груди болталась пустая, без холста, рама. Под руку семенила изящная женщина она выглядела шестнадцатилетней на годы вперёд. Во второй паре густо накрашенная испанка тащила за руку малыша он упирался, то и дело роняя с плеча раму, в точности такую, как нёс идальго. Третья пара, как будто, врачи молодой ассистент придерживал пожилого осанистого мэтра. Позади всех девочка с пятнистой, как у ягуара кожей, осторожно влекла за собой юношу в индийском пончо. Я присмотрелся его фигура возбуждала сострадание и могла претендовать на жуткое сходство со мной. Откопав в портмоне залежалую монетку, хотел было бросить на платок, но совсем некстати почувствовал грубый толчок и обернулся. Передо мной стоял верзила, с интересом ощупывая меня взглядом. Он был так похож на того рекламного гиганта с рамой без холста, что я подумал не накатился ли очередной приход. Взгляд его пробирал меня насквозь. В нём не промелькнули ни жалость, ни презрение, и, положа руку на сердце, я был благодарен ему за это. Наконец, мне досталось свеженина вместо постылого бренда «несчастного инвалида». Браво, я жертва! Я завоевал их мир!
От образины разило духами и кислым потом. В голубоватом створе глаз кувыркалось сомнение: снять с чучела украшение и отпустить, или снять, но сначала стукнуть по затылку. Мою гусиную шею украшала цепочка, подарок Аклы в годовщину совместной жизни. Я покорно поднял подбородок, и он протянул пятерню. Небрежно стащил добычу. Сжал в кулаке, подбросил и словил. Осклабился, всё так же молча развернулся и отошёл, переваливаясь с ноги на ногу, как хромой селезень. Беспородный ублюдок! Наследственный говнюк!
Бомж, потупив голову, пробормотал тоскливо:
Гнусный подонок. Его здесь все знают. Недавно отобрал у меня дневную выручку Рак ему в печёнку
Его надтреснутый шёпот задел меня за живое, зацепил тонкую струну. Так и вскипело вразумить парня, обломать, как следует, и я сказал тихо, так чтобы он услышал:
Братишка, давай взгляни сюда! Чудак, ты стоишь на своих двоих радуйся! Перед тобой целый мир! Ты можешь взять и запросто побрызгать на тротуар! У всех на виду! Ну? Что? Разве не клёво! Хочешь, махнёмся? Я готов. Хоть на минуту Разомну ножки
Процессия удалялась, пока не свернула на перекрёстке. Мне предстояло ехать туда же. Я ещё с минуту оставался на месте. Что это было? Глюки? Или на самом деле? Эй, мне не примерещилось меня точно ограбили! Я засмеялся, трясясь от омерзительного озноба. Цепочку венчал медальон с профилем Акапульки, моей пышечки Аклы. Как символично! Раз нет цепочки, значит, нет дороги домой! Значит, только вперёд! На аудиенцию с Викарием Христа из Ватикана! Ясное дело, добром она не пахнет. Тут главное не облажаться, когда сам Папа Римский возложит на голову длань для благословения. Здесь важно вовремя ущипнуть себя за живую плоть повыше бесчувственной задницы. Мои ноги и ягодицы можно ковырять шилом до второго пришествия или до появления спастики, до едва ощутимых фальшивых колик, чёрт бы меня побрал вместе с ними!
Здания на семьдесят седьмой улице жались одно к другому, как хохлатки в дождь. С трудом распознав номерную табличку, я замер. Остолбенел перед монументальной неприступностью ступеней! Какой болван их придумал! Настоящие Кордильеры! Анды! Монблан! Чтобы оказаться наверху, придётся взять их с десяток, отвесных, как лестница Якова к небесам. Невероятно, воистину «Fallow Your Dream» Но нет, господа, простите! Мои затуманенные ксанаксом и алкоголем глаза не сразу разглядели пандус, позволяющий бедолагам закатить наверх свои рондо.
Появление конкурента не произвело впечатления на публику в холле. Разве что Грустный Слоник удостоился завистливых взглядов. Даже среди соратников по несчастью я оказался одиноким. Толпа собралась разношёрстная: дюжина спинальников, троица шейников, один из них точно трансвестит, другая молодящаяся матрона. Остальные законченные паралитики. Я безапелляционно обвёл взглядом везунчиков, осчастливленных лотереей «Fоllow Your Dream». Любопытно, что за мечты обещал осуществить Джон Сартер! Кое-какие я взялся бы отгадать. Владелец Грустного Слоника в глазах «имеющих затруднения» мечтателей венчал иерархическую пирамиду их сообщества. Кому из них не хотелось стать значимее! Вообще, Всевышним над всеми! Мне нынче не втюхать, что ощущает полноценный человек при ходьбе, так и «кваду» не дано осознать свободу движений, подаренную Элефантом. Когда я впервые увидел Грустного Слоника, улыбка на моём лице уподобилась восходу солнца.