(Это уже потом моя бабушка, мне отдельные слова на украинский переводила, а я их записывал и заучивал. Зачем, не знаю, может чтобы потом в Ярославле блеснуть.)
Гораздо привычнее (даже по тесноте) было проживать у ее дочки, ставшей в последствии моей любимой тетечкой Лилечкой. Уровень их жизни мало отличался от нашей. Детей у нее было двое. Младший, Дима, поразил меня тем, что был так похож на меня на детских фото, что я сразу проникся к нему родственным чувством. Но он был еще мальком в моем понимании: не о чем было с ним гутарить.
А вот с моей троюродной сестренкой общий язык мы нашли очень быстро! Почему-то на несколько дней я был подкинут к ней один, без ридной бабушки, в маленькую домик-избушку на самом верху крутого склона горы. Даже улица Нагорной называлась. Внизу лежал Подол. Во дворе росло старое ореховое дерево, увешанное еще зелеными плодами, а, лазя по склону, можно было запросто найти кисленькие ягодки барбариса. Я такую природу в первый раз увидел и был ею просто ошарашен. Но не только ею. Как уже отметил, на хозяйстве осталась только дочка тети Лили Ненка (Корнелия), которая была не так чтобы и старше меня, но уже гораздо самостоятельней. Девочки вообще взрослеют и умнеют быстрее. Так что меня опекала уже вполне себе барышня.
И, пользуясь отсутствием старших, по вечерам во дворе собирались ее ухажеры, разбитные хлопцы с обязательной гитарой, выдавая весь приблатненный репертуар Нагорного района и Подола. Я сидел на орехе с открытым ртом. Для меня это был совершенно новый мир! В голове все тексты сразу впечатывались, вот бы в школе так. В итоге я вернулся в Ярославль с полным репертуаром песен, начиная с вариантов «Жил был на Подоле Гоп со Смыком» и кончая всякими слезливо-сентиментальными про молоденьких воров, плачущих над могилой матери или оставленную британским моряком японку. Не откладывая в долгий ящик, я гордо продемонстрировал свои достижения бабушкам, к ужасу моей и к полному восторгу киевской. «Це ж наша кровь!» заявила она и тут же продолжила мое обучение уже одесским песенкам. До сих пор помню, как она с выражением исполняла: «Я ж тоби не спрашиваю, хто будет платить! Я же тоби спрашиваю, шо ты будешь пить?». И не менее успешно, чем Нэнкины ухажеры. Тем более, что и моя бабушка потом, под легким нажимом, но даже с некоторым удовольствием помогала вспомнить забываемые куплеты из песенок их молодости.
Вообще, Киев очень сильно потряс меня и значительно расширил представление о жизни вообще и о ценностях и возможностях моего маленького мирка в частности. А главное! в подворотне около марочного магазина на Червоноармейской из-под полы продавали серии марок со зверушками. Увидеть и умереть от восторга! Да еще из таких таинственных мест, как Танжер, Ифни или Испанская Сахара!
Я был больной филателией с детства. Кто мне может объяснить почему? И здесь, в этом Эльдорадо, готов был на все, лишь бы ими завладеть. Но финансовые возможности бабушек были не того масштаба. И интересы тоже: посещение кафе-мороженого на бульваре их привлекало гораздо больше. Они меня совершенно не понимали в этом вопросе! В отличие от дяди Юры, который как-то аж 10 рублей мне подкинул на марки, еще и пообещал найти свой старый альбом с колониями. В моих глазах он так и остался всемогущим красавцем-мужчиной. С червонцем в кармане я подошел к продавцам и заявил важно: «сейчас куплю все!» Ох они и ржали. Но на червонец несколько серий выдали. И даже не сильно надули. Главное было спрятать это сокровище от бабушек. (На всякий случай.)
А вот заветных колоний я так и не дождался. Наверное, просто забыл дядя Юра про свое обещание. Кто я был для него? А напомнить я стеснялся, эх, надо было тогда бабушку Лизу на него напустить. Но известно, что умная мысля приходит опосля.
И я все ждал и надеялся на его появление с кляссером (даже находясь уже в вагоне) до отъезда поезда, прилипнув носом к окошку. А как только поезд тронулся, лег на полку лицом к стенке, чтобы никого не видеть. Так обиделся на весь мир. (Потом, через много лет, брательник Дима, в самый последний момент передавший мне на вокзале трехлитровый баллон с квакшами, смог реабилитировать своего дядьку.)
Но из всего нового, приобретенного и запечатленного в голове навсегда, все-таки освоение дворового репертуара (даже при моих никаких певческих способностях) резко подняло мой авторитет. Если бы вы могли себе представить, как меня слушали в пятом классе на переменах и после школы, когда я их выдавал! А слова списать в очередь вставали. Правда, попытка поменять тексты песен на марки не удалась по причине отсутствия последних у малолетних ярославских любителей тогдашнего шансона.
Но вот одна нам и самим пригодилась. У моего школьного другана Димки со слухом и голосом было не лучше, чем у меня. Но это ничуть не помешало нам с ним выучить слова жалостливой песни «Они любили друг друга с детства, хотя и были еще детьми» и исполнять ее, завывая на два голоса, во время всяких подпольных мероприятий, которые не заставили себя долго ждать. Уже в 7-м классе в классной стенгазете появилась заметка в стихах, нас бичующая: «Народ ликует и поет, встречая годовщину, они ж сбежали из рядов, устроили складчину». C карикатурой, изображающей четырех свинюшек за столом с большой бутылкой портвейна и подписью: Литвинцев, Делисовская, Коновалова, Судиловский! Прямо по фамилиям, без имен, ну прямо как в «Крокодиле.» (Долго эту газету хранил, но в первой семейной жизни осталась).
Из этой школы я хорошо помню классную деятельность. Не ту, которая шла на уроках, а в классе на переменах и после, без вмешательства учителей. Кипела и очень бурно. Но внешкольную, дворовую, помню еще лучше! Она протекала во второй половине дня в компании ближнего круга краснодомовских приятелей: того же Шурки, еще одного моего друга и одноклассника вышеупомянутого Димки Судиловского (никакое прозвище почему-то к его симпатичной физиономии не прилипало) и его соседа по подъезду Игорехи Шаляпина (погоняло Шалый). Зачастую я и до дома не доходил, бросали портфели у Димона, быстро молотили оставленный ему обед и на улицу! Благо, что школьную форму еще не придумали.
А вот домашнюю составляющую моего бытия после переезда почему-то не помню почти совсем. А ведь она была, я же приходил в квартиру, чем-то питался (все-таки в большей степени дома), общался с родителями и с бабушкой (много чаще), да и уроки делал время от времени. Перебирал картошку в вырытом нами погребе (загоняли), организовывал (то есть добровольно вскопал землю) под окном маленький садик (с бабушкой коринку сажали, название осталось в памяти, а что представляло из себя это растение забыл. Потом, через много лет, специально разыскал в интернете ирга. И уже в Москве на даче в память о бабушке посадили.) Даже ходил за молоком сестре по утрам, до школы, выстаивая длинные очереди с номерным талончиком, зажатым в руке (или с фиолетовым номером прямо на ладони). Иногда еще исполнял роль караульного на улице около коляски, когда ее вывозили «погулять». Но неохотно и редко, для этого меня надо было сначала еще отловить. Опять кусочек памяти куда-то отвлекся от коляски, возвращаюсь, а около неё на задних лапах собака стоит и морду внутрь сунула. Но Ирочка молчит. Ну я реально испугался, барбоса прогнал заглядываю, а она спит. Зато потом, уже в сознательном возрасте (но после моего рассказа) начала придумывать, как ей теперь кошмар в виде собачьей морды снится. А тогда и не спала вовсе, а от страха спящей только прикидывалась. Вспоминаю опять только обрывочными кусочками: целиком ушел в новый для меня мир. И он меня принял!
Помню, как в классе шестом на перемене, когда наша классная, добрейшая англичанка Ольга Сергеевна, нам что-то воспитательное продолжала внушать, из коридора влетел весь взъерошенный краснодомовский третьеклассник с криком:
Тарас, Литва, там на нас нижние залупаются!
И мы важно пошли с Шуркой наводить порядок, при этом пообещав по дороге нашей классной потом персонально объяснить, что такое «залупаются».
Или мои спортивные события. Очень удачные например, выигрыш последнего этапа городской эстафеты среди школьных команд. Герой школы на неделю! (И опять фарт палочку получил четвертым, а на спуске к Советской площади у Медвежьего оврага первый бегущий споткнулся и упал, второй за него зацепился, а третий стал их обегать. Я был почти у него за спиной, упавших перелетел и меня понесло, как на крыльях!) Или обидные вышел в финал спринта в городских соревнованиях по 47-48 годам рождения, просил у тренера нормальные шиповки, но тот не дал. Бежал вторым и метров за 15 до финиша часть подметки с шипами оторвалась. Прибежал только четвертым.
Летом, когда меня не отправляли в лагеря, мы (краснодомовские) большой разновозрастной компанией на чем попало добирались до ближайших пионерлагерей, выбирая те, где были свои. И чтобы сыграть в футбол с их сборными, и для обеспечения необходимой морально-силовой поддержки пацанам, если требовалось. Но, как правило, они и сами прекрасно справлялись. И нам ещё и провианта подтаскивали.
Или пропадали на городском пляже на Которосли целыми днями, при этом старшие где-то добывали и подгоняли пару легких фанерных лодок. Вокруг них, как правило, всё и крутилось, включая абордаж с переворотом противника. Но значительно больший интерес предстояло прессовать других, особенно если на них какие-нибудь приличные мальчики своих девочек катали. С мальчиков, как трофей, важно было содрать трусики, чтобы они грозя в наш адрес всеми карами, под радостный гогот на берег голыми вылезали или сидели в воде до посинения. Девочек не трогали (ну почти).