То есть, тот вариант, что сообщили нам, на самом деле, далек от действительности.
Вовсе нет, пожал плечами Лесной. Вы плохо меня слушаете.
Простите, коли так, просто я поглощен своими мыслями. А вы выражаетесь сознательно неясно. В отличие от своих статей, где все разложено по полочкам.
Тогда что вы хотите знать, Всеволод Леонидович?
Почему вы порекомендовали меня? Столько других достойных лиц. Разве не так?
Лесной вдруг сделался серьезным.
Вы правы, достойные есть. Правда, их, мягко говоря, маловато, можно по пальцам сосчитать. Я перебирал в памяти всех, кого было можно. И решил, что вы подходите лучше других.
Я благодарен вам за это, но я по-прежнему мало что понимаю.
Жаль, я надеялся, что вы поймете без моих объяснений. Но коли нет, придется пояснить.
Сделайте одолжение, Виктор Александрович, насмешливо произнес Ланин.
Но Лесной, казалось, не обратил внимания на его тон.
Вы помните, что я организовал этот кинофестиваль. И довольно долго руководил его организационным комитетом.
Как я могу такое не помнить.
Вы хотите меня спросить, чего я хотел, что добивался?
Вы предвосхитили мой вопрос.
Мне хотелось остановить сползание нашего кинематографа в пустоту. А это такая консистенция, из которой уже не выбраться. Скажите, что это чистой воды идеализм. И будете правы. Но разве идеализм не является обратной стороной цинизма. Мы же сегодня все циники, чем и гордимся. Но в глубине души понимаем, насколько все это ужасно.
Но впервые годы так все и было, это был хороший фестиваль. Я гордился, когда мой фильм первый раз попал в конкурсную программу. И даже был отмечен поощрительным призом.
Я помню тот фильм, честно говоря, очень посредственный.
Ланин почувствовал сильное раздражение. Он считал эту картину одной из своих творческих удач. И ему казалось, что и Лесной был солидарен с ним. А оказывается, все не так.
Почему же я тогда был награжден?
А потому что все другое было еще хуже, пожал плечами Лесной. В тот год на фестиваль привезли плохие фильмы.
Ланину вдруг захотелось немедленно покинуть эту квартиру. Он бы так и сделал, но его остановил пристальный взгляд ее хозяина. Кажется, он догадывался об этих его намерениях.
Ладно, пусть так, произнес Ланин. По крайней мере, мне теперь известно ваше истинное отношение к этому фильму. Но сейчас у нас речь о другом. Почему вы не продолжили сами руководить фестивалем?
Я собирался это делать, но меня оттеснили. У меня нет желания излагать все детали этой истории, мне до сих пор они неприятны. Если же коротко: власть захотела поменять направление кинофестиваля. И принудила меня уйти, а руководить оргкомитетом стал Шулятьев. Помимо других причин, он очень любит этим заниматься. Вот и отправил меня в почетную ссылку в жюри.
Ланин несколько секунд молчал, раздумывая об услышанном.
Но вы так и не объяснили, почему выбрали меня?
Я проанализировал все кандидатуры и решил, что вы подходите лучше других.
Но вы же считаете меня плохим режиссером.
Кто вам такое сказал?
Несколько минут назад вы негативно отозвались о моем фильме. А я, между прочим, считаю его одним из своих лучших картин. К тому же на все мои работы вы пишите отрицательные рецензии.
А какой смысл писать положительные рецензии? спросил Лесной.
Как какой? удивился Ланин. Но нельзя же все чернить. Есть же что-то и хорошее в кино.
Жаль, то вы так ничего и не поняли, протянул Лесной. Его рука потянулась за бокалом, в котором плескался коньяк. Если я напишу положительный отзыв, то девяносто процентов из ста, что следующий фильм вы сделаете намного хуже. Позитивная оценка расслабляет, а негативная заставляет мобилизовать свои ресурсы. Я много раз убеждался в правильности такого подхода.
А то, что режиссер после такого разноса месяцами не может прийти в себя, это как?
Такая уж профессия, либо ты отдаешь всего себя, либо делаешь лабуду. Дорогой, Всеволод Леонидович, в искусстве, как на войне, нет места для жалости, снисхождения и пощады. Сами пошли в эту профессию, никто вас силком не тащил.
А я всегда думал, что режиссеру, сценаристу, артисту и даже костюмеру, как воздух, нужен успех. Без него творческая сила угасает.
Ну, если она так легко угасает, чего о ней жалеть. Успех нужен слабым, а сильным новые задачи и рубежи.
Значит, по вашей классификации я слабый.
Лесной задумчиво посмотрел на Ланина и пригубил коньяк.
Напрасно вы не пьете, сказал он.
Еще выпью, надеюсь, сегодня не последний день жизни.
А вот сие никто не ведает, понятно, кроме Бога. Но от этого нам мало пользы, Он же молчит, как партизан, ни с чем с нами не делится.
Скажите, почему вы выбрали меня и закончим наш разговор? Я от него малость притомился.
Мы же об этом и говорим. Я считаю вас талантливым режиссером и честным человеком. Сочетание почти не встречающееся в жизни. Поэтому я надеюсь, что возглавив жюри, вы поможете получить награду лучшему фильму. Вот, собственно, и все.
Так просто?
Лесной несколько мгновений смотрел на Ланина, затем внезапно расхохотался.
Ну и уморили вы меня, дорогой Всеволод Леонидович. Вы сказали: просто. В вас, в самом деле, есть что-то от ребенка. Берегите это качество как зеницу ока. Потеряете его, утратите все.
Спасибо, я понял, произнес Ланин, вставая. Он выпитого он ощутил, как слегка покачивается. Но это не помешает ему прямо сейчас выбраться из этой квартиры и сесть в такси, подумал он.
6
Ланина разбудил телефонный звонок. Он взял трубку и услышал голос Абелева.
Ну что ты решил? раздался взволнованный голос продюсера.
Ланин скосил глаза на часы, стрелки остановились возле цифры восемь. Выходит, еще совсем ранешенько, а Марк уже ему трезвонит. Неужели нельзя было набраться терпения и позвонить хотя бы на час поздней. А теперь он весь день будет не выспавшийся. Знает же прекрасно, что он, Ланин, терпеть не может вставать в такое время. По этой причине он всегда проклинал съемки, которые начинались слишком рано. Так нет, Марк хочет узнать как можно скорей, какое он принял решение. Значит, в самом деле, вопрос очень острый.
Я еще ничего не решил, ответил Ланин.
Как не решил! загремел Абелев. Нужно срочно давать ответ.
Еще есть время, мы договорились, что я его дам к обеду, возразил Ланин. А сейчас Шулятьева даже нет на рабочем месте. Поди дрыхнет за милую душу.
Он рано приезжает на работу.
И все-то ему известно, подумал Ланин. Наверное, знает, с кем он спит и с кем он пьет.
Это его личное дело. Когда приму решение, сразу же ему позвоню.
Да какое еще решение, звони, что согласен.
Слушай, Марк, если будешь на меня давить, отвечу несогласием только из чувства протеста. Ты меня знаешь.
Эти слова слегка остудили пыл Абелева. Ланин это понял по его следующей реплике.
Сева, ты же понимаешь, как это важно для всех нас. Давай договоримся, ты ему позвонишь в десять часов.
Нет, я позвоню тогда, когда приму окончательное решение. А во сколько это случится, мне пока неизвестно.
Ты всегда был чересчур упрямым, угрюмо заметил Марк.
Не был бы упрямым, ничего бы не добился, возразил Ланин. Пока. Не дожидаясь ответа, Ланин разъединился.
Он встал и направился в ванную. И стал смотреть на себя в зеркало. Лицо отразило уже немолодого человека, но еще неплохо сохранившегося. Пятьдесят лет это солидный со всех сторон возраст, одни считают, что все лучшее уже позади, другие что настоящая жизнь только начинается. А у него скорей всего ни то и ни другое, скорей промежуточный вариант. А точнее, он и сам не знает, что верней. В прошлом уже многое сделано и пережито и в жизни и в искусстве, а будущее по-прежнему манит своей неизведанностью, вечным обещанием, что оно будет лучше, чем предыдущие годы. И очень хочется, чтобы так оно и было. Хочется сделать еще хорошие фильмы, хочется встретить женщину, с которой он вновь переживет счастливые моменты. Хочется, чтобы как можно быстрей прошел этот мучительный период неопределенности, в котором он неожиданно для себя надолго застрял. И вот казалось бы сама судьбы ему в этом помогает, предлагает весьма перспективные возможности. А он вместо того, чтобы ухватиться за ней обеими руками, да еще для подстраховки и зубами, медлит, сомневается.
Он всегда терпеть не мог, когда его использовали в каких-то чужих и сомнительных играх. Увы, далеко не всегда удавалось этого избегать. И всякий раз, когда это происходило, он чувствовал себя так, словно бы окунался в ушат дерьма. Не случайно, что Марк называл его чистоплюем. Но это у него семейная черта; его отец был академиком, известным ученым, который всегда больше всего на свете дорожил своей репутацией. И старался никогда не идти на компромисс. Не исключено, что это качество его и погубило. Он слишком близко к сердцу принимал чужую подлость, непорядочность. Вот оно и не выдержало слишком рано.